Нужно заметить: первая атака оказалась достаточно результативной. Кошка (если, конечно, эта нечисть действительно была представительницей кошачьего племени) крутилась на одном месте, шипела, фыркала, словно ее облили скипидаром. И тут цепкие ручонки схватили ее и повлекли в газовую камеру, то бишь в духовку. Отбросив всякие сомнения и действуя четко, как автомат, она затолкала животное (или нечто иное?) в пышущую жаром камеру и с грохотом захлопнула дверцу. Потом бегом ринулась в комнату, схватила бутыль со святой водой и, мигом вернувшись, обрызгала плиту, щедро плеснув и на дверцу.
Плита в буквальном смысле заходила ходуном. То, что находилось внутри, билось с невероятной силой и яростью, пытаясь вырваться на свободу. Какие-то звуки, похожие на невнятные мольбы, неслись изнутри. Лене слышалось: «Выпусти, выпусти!..», но она только повернула вентиль до отказа.
Минут, наверное, пять плита продолжала трястись, потом все стихло. Сильно запахло паленой шерстью. К замызганному изнутри окошку духовки прижалась кошачья морда. И тут Лена в первый раз отчетливо услышала: «Выпустишь меня отсюда, сниму заклятье».
Что-то еще нужно выполнить? Ах да!
– Поклянись девятой жизнью! – потребовала она от ведьмы и услышала, хотя и едва различимо:
– Клянусь.
– Ну что ж, – задумчиво произнесла Лена. – Проявим милосердие и мы, – и отворила дверцу.
Раздался несильный хлопок, словно открыли бутылку шампанского. Кошка с тлеющей шерстью, в клубах дыма, выскочила вон, а Лена неожиданно для себя упала без чувств.
Она очнулась довольно быстро. В квартире нестерпимо воняло гарью. Плита все еще горела. Лена привела поле боя в порядок, потом выкупалась и со спокойной душой вновь легла. Она чувствовала невыразимое облегчение, словно сбросила с плеч тяжкий груз, или, скажем, неожиданно для себя избавилась от тяжелого недуга. А на следующее утро как ни в чем не бывало отправилась на работу.
И вот что интересно. И в троллейбусе, а потом в библиотеке никто на нее не обращал внимания. Она больше не ловила на себе насмешливых взглядов. И гримасы отвращения куда-то пропали. В конце рабочего дня Лена зашла в кабинет заведующей и прямо спросила, не исходит ли от нее дурной запах? Добрая заведующая как будто слегка смутилась, потом стала с несвойственной ей горячностью заверять Лену, что, напротив, она очень приятно благоухает, по-видимому, дорогими духами.
Саша больше не показывался. Да Лена, в общем-то, и не жалела о потере жениха. Мало ли мужиков на свете. Из всей этой странной истории она вынесла одно: главное – уверенность в собственных возможностях. И эту уверенность она наконец обрела.
Прошло несколько недель. Уже заканчивался сентябрь. На дворе стояли слякоть и холод, но дома… Дома было тепло и уютно. Как-то вечером, когда Лена коротала время за чтением «Опасных связей» Шодерло де Лакно («Незнайку» она давным-давно забросила под кровать), в дверь позвонили.
– Кого это черт принес? – вслух произнесла Лена и пошла открывать.
На пороге стояла карлица, за ее спиной жался тщедушный Витюшка.
– Гостей принимаете? – поинтересовалась карлица и уверенно шагнула через порог. – Витюшка, не тушуйся.
Лена изумленно смотрела на непрошеных визитеров.
– Я просьбу выполнила, – сообщила карлица, по-хозяйски оглядывая Ленино жилище. – От вони тебя избавила. Ведь так?
Лена в изумлении только и смогла что кивнуть.
– А теперь пришло время рассчитаться. Ты, помнится, обещала выполнить любую мою просьбу? – Старуха попыталась ласково улыбнуться, однако улыбка вышла больше похожей на зловещую гримасу.
Лена вновь кивнула.
– Отлично. Тогда я привела для вашей милости женишка. Сынок, как она тебе?
После этих слов в помещении повисла тишина. Видимо, все ждали продолжения.
– И что же дальше? – не выдержал наконец сын хозяина дачи.
– Да? – поддержала его подружка.
– Это все, – хладнокровно отозвалась литературная дама.
– Как – все?! – изумилась женщина в махровом халате. – Мне кажется, начинается самая интересная часть вашего повествования. А как развивались события дальше? Неужели интеллигентная девушка вышла замуж за бомжа? А если и вышла, то каким образом складывались их отношения? Или свекровь, эта самая карлица?.. Как она себя повела?
– Что происходило дальше, мне неведомо, – с легким раздражением произнесла литературная дама. – Да это, собственно, и неважно.
– Как это неважно? – не отставала владелица махрового халата. – Вы нас действительно заинтриговали своим рассказом. Но у него же нет конца! Привела старуха какого-то урода… Вот, мол, тебе жених. Да я бы взашей вытолкала эту нечисть!
Хозяин дачи иронически хмыкнул:
– Все понравилось, – объявил он. – И концовка оригинальная… Мне лично даже не интересно, чем там у них все кончилось. А потом, как я понимаю, мы ведь беседуем о сверхъестественном. Для чего же переходить на какие-то бытовые темы? Если интересуешься, как протекает семейная жизнь у разных экзотических племен и народов, включи телевизор и смотри сериалы.
По-видимому, слово хозяина дачи имело достаточный вес, поскольку дама в махровом халате хотя и недовольно насупилась, но промолчала.
– Давайте, господа-товарищи, слегка перекусим, выпьем по рюмочке, а потом, возможно, кто-нибудь из присутствующих поведает еще одну занимательную историю, – предложил хозяин. – Есть желающие?
– В детстве мне довелось услышать одну… э-э… легенду не легенду, быль не быль… – неуверенно начал почитатель Фрейда.
– Сказ?! Как у Бажова? – встрял сын хозяина дачи. – Типа «Малахитовой» шкатулки. Или, как там… хозяйки какой-то горы. Медной, кажется… А может, железной…
– Возможно. Только дело происходило не на Урале, а совсем в другом регионе, а именно на Украине, в еврейском местечке. Эту историю не раз рассказывал мне дедушка.
– Так вы – еврей? – с интересом спросила дама в махровом халате. – Никогда бы не подумала.
– Я-то нет, – ответствовал почитатель Фрейда. – Это мой дедушка по материнской линии принадлежал к еврейскому племени. А я, как говорится, седьмая вода на киселе. Но не в этом дело. Когда я был ребенком, мы с мамой часто ездили летом на Украину, а именно в замечательный город Запорожье, навещали ее родителей. И вот однажды дедушка, ему тогда было лет около семидесяти, рассказал мне одну историю, которую в каждый наш приезд обязательно повторял по моей просьбе – так она мне нравилась. С тех пор я помню ее наизусть и могу передать слово в слово. Если вы, конечно, желаете слушать.
Присутствующие, естественно, не возражали, и почитатель Фрейда приступил к изложению.
История вторая ПЛЕВОК НА МОГИЛУ
Жил некогда на благословенной Украине, в местечке под названием Бар, один еврей. Звали его Хаим Беркович.
Это сейчас Бар – захолустная дыра, где и евреев-то не осталось, всех немцы постреляли, а в оно время не было на Подолии городка краше. Жизнь в нем кипела. Одних винокурен имелось штук тридцать, а то и боле. Базар – что твой улей, а раз в месяц – ярмарка.
Хаима Берковича знали все. Это был здоровенный косоглазый детина с черной кудрявой бородой, на вид и по ухваткам – чистый цыган. В те поры, о коих идет речь, стукнуло ему годков шестьдесят, но выглядел он куда как моложе. Числился он балагулой, или, другими словами, извозчиком. Однако при такой скромной профессии богачом Хаим считался неимоверным. Понятное дело – одним извозом состояния не заработаешь. Но все кругом прекрасно знали, откуда у балагулы гроши. Дело в том, что он был шмуклером, то есть занимался контрабандой. По молодости сам шнырял через кордоны тудема-судема, потом сколотил шайку… Еще задолго до революции плыли к нему через австрийскую и румынскую границы тюки с мануфактурой, необандероленный листовой табак, а также различные изделия из оного, спирт-сырец, лекарства, французский коньяк и кокаин. Бухарест, Яссы, Львов – во всех этих городах имелись у Хаима надежные людишки, поставлявшие ему товар, а на границе, по обе ее стороны, – купленные стражники, помогавшие этот товар переправлять, минуя таможенные посты. Хабар, взятка то есть, как известно, любые границы открывает. А уж потом все это заграничное барахло растекалось во все уголки. Говорят, даже до Киева и Одессы доходило…
Однако, когда в четырнадцатом году началась война, дела у Хаима пошатнулись. Какая тут контрабанда, если везде фронты. Пулю запросто могут влепить, и никакой хабар не поможет. А то еще примут за шпиона и без разговоров повесят на первой березе. Поговаривали: Хаим и по шпионажу был мастак, как видно, его ловкость и тут действовала безотказно.
Однако, когда в четырнадцатом году началась война, дела у Хаима пошатнулись. Какая тут контрабанда, если везде фронты. Пулю запросто могут влепить, и никакой хабар не поможет. А то еще примут за шпиона и без разговоров повесят на первой березе. Поговаривали: Хаим и по шпионажу был мастак, как видно, его ловкость и тут действовала безотказно.
Но потом настали времена еще более грозные. Разразилась революция, а следом гражданская война… Красные, белые, а то еще какие-то зеленые налетят… Евреям стало и вовсе тяжко. Все требуют, грозят и не только грозят, а от угроз переходят к действиям. Деникины устроили погром, Петлюры устроили погром… И не просто грабят… Убивают сынов авраамовых, а дочерей поганят… Словом, кары египетские.
Однако Хаим, умный человек, не стал вопить «гевалт!» вместе со всеми. Как началась смута, он исчез. И не один, а с семьей. Тут нужно заметить, что у Хаима, кроме жены Хавы, имелось двое сынов-близнецов, таких же бугаев, как папаша, и дочка Ента, в ту пору еще совсем ребенок.
Кончилось лихолетье, пришла советская власть, и глядь, Хаим опять появился в Баре.
Правда, вернулось семейство Беркович не в полном составе. Сыновья куда-то задевались. Куда? Болтали разное. Толковали: в восемнадцатом подался Хаим в Москву. Мол, то ли какой-то его родственник вышел в крупные чины, то ли, используя некие связи, Хаим сам захотел стать комиссаром. Однако ничего у него не вышло. Дали будто бы пинка под зад: не путайся у больших людей под ногами, старый черт. Плюнул Хаим на большевиков и двинул в обратном направлении. По дороге отбились от него сыновья. Один, Левчик, подался к Махно, другой, Наумчик, к красным, а сам Хаим добрался до Одессы, благополучно пережил здесь двадцать восемь армий и правительств по очереди, а то и совместно владевших этим славным городом, а когда гражданская война кончилась, подался на родину.
Видать, у нашего балагулы какие-то средства были припрятаны, потому что, кроме традиционного извоза, он открыл маслобойню. В ту пору коммерция распустилась пышным цветом, большевики объявили нэп, и торговцы из тех, кто выжил и не сбежал, повылазили из своих щелей. Понятно, что главным занятием Хаима и в новое время стал вовсе не извоз и не переработка молока, а все та же контрабанда. Правда, хоть и границ вокруг стало много больше, перебираться через них оказалось значительно труднее, чем при царе Николаше. В погранотряды пришли люди идейные и партийные. Взяток они не брали, а если кто и хабарничал, то с большой опаской. Правда, и доход от контрабанды значительно возрос… Словом, дело по-прежнему было прибыльное, хоть и опасное. А гешефты Хаим страсть как любил.
Но оставим пока коммерцию и вернемся к частной жизни Хаимового семейства.
В двадцать пятом году, а именно в ту пору происходит действие этой истории, дочке Хаима Енте исполнилось восемнадцать. Несмотря на то что отец и старшие братья отличались страхолюдной наружностью, она выглядела совсем иначе. Длинноногая, узкобедрая, с двумя толстыми темно-русыми с рыжиной косами, зеленоватые глаза сияют, будто два фонаря. А уж нрав!.. Кротка, как голубица, слова никому поперек не скажет. Да и к ней у отца отношение было вовсе иное, чем к окружающим, родным и близким, даже к жене Хаве. Хаим называл Енту не иначе как «коханночка», «счастье мое» и разными другими ласковыми именами. Пылинки, как говорится, сдувал.
Характер Ента имела мечтательный, любила читать, и больше всего сказки. Короче говоря, жила-поживала Ентеле, словно принцесса Суламифь в сахарном замке.
Однако время на дворе было вовсе не старозаветное. Может быть, до молоденькой мечтательницы это и не доходило, но ее изворотливый папаша прекрасно сие обстоятельство понимал.
Сидит Ента у окошка, уставленного горшками с геранью и бальзамином, таращится на улицу. Вон шагает куда-то сапожник, она его немножко знает, недавно стачал ей новые козловые башмаки со стальными подковками. Подковки звонко цокают по брусчатке мостовой. Правда, Ента редко их надевает – ходить-то особо некуда. А вот спешит неизвестная барышня. Стриженая, юбочка короткая, губки намазаны. Сразу видать – шикса[3]. Ента даже сморщилась от возмущения. В Одессе она навидалась подобных особ. О них говорили разные нехорошие вещи.
Ента представила себя в такой же коротенькой юбочке. Нет, это ужас. Со стыда умереть можно. Хотя, говорят, в Америке в таких нарядах ходят даже еврейские девушки.
Неизвестная девица давно исчезла из виду, а Ента продолжала размышлять о нарядах, об Америке, о возможном женихе… Кого судьба ей готовит в суженые?
На улице показалась странная процессия. Целая толпа молодых людей, человек, наверное, тридцать, шла куда-то… В руках лопаты… Разговаривают, смеются… Уж не работать ли отправились?!
Да, наверное. С лопатами в синагогу не ходят. В толпе много знакомых лиц. Вон Лия, подруга не подруга, а девушка из хорошей семьи, ее прадед был раввином, или вон тот высокий юноша, которого, кажется, зовут Соломон. Про него говорят: готовится поступать в иешиву. Но ведь сегодня суббота! Как же можно работать в субботу?! Ента от изумления приоткрыла ротик. Ну ладно, гои. Их тоже много в толпе, но ведь там же и евреи. Тот же Соломон. Кому, как не ему, будущему ешиботнику, не знать: что-либо делать в субботу – великий грех.
– Папа! – закричала Ента. – Посмотри, они с лопатами…
Подошел Хаим, глянул в окно, усмехнулся:
– Называется – субботник. Новый советский обычай. Ленин, говорят, придумал. Чтобы, значит, потрудиться на пользу обществу. Эти пошли поле для физкультуры устраивать. Ты, Ентеле, зря газет не читаешь. Много нового узнать можно.
– Но как же так, папа?! Сегодня же суббота! Даже при царе уважали наши обычаи. В субботу работать нельзя. Или советская власть отменила… Да быть того не может. Сам же говорил: советская власть евреев любит…
– Советская власть всех любит одинаково, – сурово заметил Хаим. – А если кого не любит, то различий не делает. К стенке ставит, не спрашивая нации. Или налогом облагает… – Он тяжело вздохнул. – И хабар нынче не в моде. За взятки в Сибирь отправляют… Так что, дочка, как говорят русские: «с волками жить, по– волчьи выть». Этих ребят называют – комсомольцы. Молодежь – надежда и опора всякой власти…
– Про комсомол я знаю, – не сдавалась Ента. – Они в бога не верят. Ни в какого, ни в русского, ни в еврейского. Но Соломон Нехамкис шел с ними… Он ведь в иешиву собирался… Как же это?..
– Ну, иешива! – вскричал старый контрабандист. – Что она сейчас дает? Кому это нужно, знаешь ли ты наизусть Тору или не знаешь! Мне старый Нехамкис говорил: Соломон не в иешиву хочет, а в институт. По ночам Маркса читает… Станет инженером, выйдет в люди… Может, и тебе, Ентеле, в комсомол податься?
От таких папашиных слов девица даже слезу пустила. Уж больно обидно показалось – сам отец толкает в ряды стриженых.
– Не любишь ты меня, – сквозь рыдания произнесла она. – Или в жертву хочешь принести, как Авраам Исаака…
– То-то, что люблю, – усмехнулся Хаим и погладил Енту по русой головке, – счастья для тебя хочу, поэтому и советую, как лучше…
Как уже сообщалось: у Енты имелись два старших брата, которые сгинули в гражданскую. Ни слуху о них, ни духу… И вдруг заявляется один из них… И как еще заявляется!
Раз поутру стучится кто-то. Ента глянула в окно – военный. Она к папаше: так, мол, и так. Неизвестная личность, вся в ремнях и при «нагане», к нам пожаловала. Хаим, конечно, струхнул: мало ли… Тоже зыркает в окошко, а военный уже сапогами в дверь тарабанит.
– Да это же Наумчик! – наконец признал Хаим одного из своих блудных сыновей.
Двери отворились: начались объятия, вопли, причитания. Старая мамеле Хава воет, сестричка тихонько всхлипывает, и даже Хаим натужно кряхтит. А Наумчик их всех успокаивает.
А вечером, за столом, уставленным различными яствами, еврейскими вкусностями, между рюмками водки-пейсаховки Наумчик рассказал о своей жизни. В восемнадцатом попал он в Красную армию, в артиллерию. Вначале рядовым бойцом служил, потом помкомвзвода. А дальше учеба на курсах, и вот он уже командир. Бросало его от Украины до Средней Азии. И в Польше воевал, и на Дальнем Востоке… А теперь в Москве служит. Про брата своего единокровного Левчика ничего толком не знает. Служил Левчик у батьки Махно, а куда потом делся – неведомо. Одни говорят – в Румынию подался, другие – в Париж.
– А ты, сынок, в каких званиях ходишь? – спрашивает Хаим у Наумчика.
– Помощник командира артиллерийского дивизиона, – отвечает тот.
– Это по-новому. А если, к примеру, в царские звания перевести?
Наумчик задумался.
– Наверное, поручик, – неуверенно произнес он, – а может, капитан.
– Посмотрите, люди! – всплеснула руками старая Хава. – Мой Наум – офицер!
– А скажи, сынок, – не отставал любознательный отец, – живешь ты… хе-хе… один? Или, может, женился?