— А что я наделал? — Я все еще сжимал в руке пистолет и думал об уплывшем из моих рук богатстве.
— Вы ж ее убили!
— Да? — Я с сомнением посмотрел на лежащую в кровати темнокожую девицу, как выяснилось, совершенно мне чужую, а теперь еще и мертвую. — А ведь и в самом деле…
Вот тут я начал приходить в себя.
— Ты кто? — спросил я женщину, стоящую рядом.
— Анисья, прислуга ваша.
— Ты здесь одна? — строго спросил я.
— А как же!
— Ты вот что… — Я поморщился. Еще одна гадина. Женщина. — Помоги мне.
— Но как же? Ведь в полицию надо!
— Не надо. Сколько денег ты хочешь?
— Мильон! — выпалила она.
— Рубли, доллары, евро? — спросил я, как всегда при заключении сделки.
— Долларов!
— Хорошо. Мы договоримся. Давай-ка прибери тут все. Окажи мне любезность. Э-э-э…
— Анисья.
— Анисья. — Я попытался запомнить ее имя, для чего всерьез сосредоточился.
— Я знаю, как вам помочь! — торопливо заговорила она. — Ваша жена задумала вас извести.
— Какая жена? — удивился я. — Эта? — Я глазами указал на лужу крови, растекающуюся по белоснежной простыне.
— Нет! Другая! Настоящая!
— Ты говоришь о Зинаиде?
— Да!
И мне поведали чудовищную по своей сути историю. О том, что здесь должно было случиться, не вернись я именно сегодня, а не как ранее планировал — завтра к обеду. Я сразу подумал, что вторая предательница должна быть наказана, как наказана первая. Я почувствовал, что Анисья ненавидит Зинаиду, и понял причину. Моя первая жена — высокомерная красавица. Женщины ее терпеть не могут, все без исключения. И только она, наивная, рассчитывает на их преданность и, ха-ха, дружбу. Анисья мало того, что ее предала, она сделала это с наслаждением.
— Я лучше возьму деньги у вас, чем у нее, — сказала она.
Так мы и договорились. Она пообещала, что все устроит, и взялась отвлекать охранника, пока я вывозил тело моей бывшей невесты в лес. Оказалось, охранник — любовник Анисьи. Имя его, кажется, Павел. А может, и Андрей. Я не помню, чтобы за воротами мне встретилась машина. Но я, признаться, почти ничего не помню из событий того вечера. В частности, забыл, что резал ее лицо перед тем, как закидать ветками труп. Мне надо было на ком-то выместить злость, а она попалась под руку уже мертвой. Вот я и… Мягко скажем, не сдержался.
В это время Анисья все прибрала, и когда я вернулся, мы стали выстраивать схему, как обвинить во всем Зинаиду. А на следующий день я поехал к ней, чтобы подбросить ей пистолет…
— Теперь мне все понятно. — Я невольно вздрогнула. — Я поняла, почему у тебя руки дрожали и даже подбородок трясся. Я думала, ты переживаешь за Анжелу. А ты ее убил и боялся, что тебя разоблачат! Ты дрожал от страха за себя!
— Я знал, что ты рано или поздно догадаешься, — устало произнес мой муж. Все еще муж! Когда он выговорился, то словно сдулся. Взгляд сделался безжизненным, щеки запали. — Ты ведь сообразительная и наблюдательная. Поэтому я добился твоего освобождения под залог. Я знал, если у тебя будет много времени, чтобы как следует подумать, ты поймешь, что это я убил Анжелу. И я решил, что на свободе ты наделаешь глупостей и тем самым усугубишь свое положение. Ты и в самом деле сбежала из-под домашнего ареста. И если бы не этот свидетель… — он поморщился. — Ума не приложу, откуда он взялся?
— А зачем ты решил меня отравить?
— Ты начала действовать совсем не в том направлении. Я испугался, что ты перевербуешь Анисью. Единожды предавшим доверять нельзя. И я велел ей тебя отравить.
— Я не буду писать заявление в полицию и увеличивать тебе срок. Ты и так надолго сядешь.
— Зина! — Его подбородок затрясся. — Я за этим тебя и позвал… Ты прекрасно знаешь, что я не выдержу тюремного заключения. У меня больное сердце, мне хватит и пары лет, чтобы…
— Господи, Иван! Ты плачешь?! Впервые в жизни я вижу тебя плачущим!
— Помоги мне, Зина! Ты еще молода…
— Я тебя не понимаю…
— У тебя есть ее показания. Анисьи. Ты записала их на диктофон.
— Откуда ты знаешь?
— Она мне сказала. Возьми все на себя, я тебя прошу. Умоляю… — прохрипел он.
— Что ты сказал?!
— Скажи, что это ты убила Анжелу. Нет-нет! — замахал он руками. — Не убила! Всего лишь отдала приказ! А взамен…
— Что взамен?
— Я предлагаю сделку, — он облизнул сухие губы. — Документы о разводе готовы.
— Я с удовольствием их подпишу.
— Не торопись. Я меняю условия. Все — тебе. Понимаешь?
— Нет.
— Я отдаю тебе все. Особняк на Новой Риге, московскую квартиру.
— А недвижимость за границей? — насмешливо спросила я.
— Ты и об этом знаешь?!
— Алла сказала. Я с ней недавно встречалась, так что, Иван, я знаю все.
— Хорошо. Ее я тебе тоже отдам. Заграничную собственность. Оставлю себе самую малость.
— Я положу тебе пенсию, скажем, э-э-э… В двадцать тысяч.
— Долларов? — жадно спросил он.
— Рублей. Ты же старик, тебе много не надо.
— Но где я буду жить?
— Здесь. Я пошутила, Иван. Мне не надо твоих денег.
— Я оставлю тебя без копейки! — пригрозил он. — Ты согласилась с моими условиями развода. Тебе придется судиться до бесконечности, чтобы все отменить.
— Я не собираюсь тратить на это время. Мне ничего не надо. Ни твоего дома, ни квартиры. Ни твоих денег. Понимаешь, Иван? Ничего.
— Ты не понимаешь, от чего отказываешь! Зина! Это же миллионы! — с придыханием сказал он. — Миллионы долларов! В обмен на… На несколько лет, которые ты проведешь в тюрьме.
— Видишь ли, я, похоже, жду ребенка. И мне вовсе не хочется, чтобы он родился в тюрьме.
— Ребенка?! О кого?!
— От мужчины. Почему ты был так уверен, что я не смогу найти себе мужчину? Как видишь, нашла, и очень быстро. И даже уже беременна.
— Кто он? — жадно спросил муж.
— Не беспокойся, не олигарх. Обычный человек, но, в отличие от тебя, совершенно здоровый. Репродуктивные функции в норме, — с насмешкой сказала я. И в доказательство похлопала по своему животу.
— Тем более! Если ты беременна, ты вообще не сядешь! — с воодушевлением сказал он. — Это же наше спасение!
— Ошибаешься. Спасай себя сам. — Я встала.
— Зина! — Он вдруг рухнул на пол и неловко встал на колени. А потом пополз ко мне. Я стала за себя опасаться. Еще немного, и я сломаюсь. Я его пожалею, и…
Тут я вспомнила, сколько пережила за последнее время. Унизительный обыск в квартире, изматывающие допросы, клевету, потом тюремное заключение. А перед этим? Когда он угрожал мне разводом? Когда собирался вышвырнуть на улицу без денег? Это человек без совести, без сердца. И он меня все равно обманет. Наверняка уже строит планы, как ему вернуть все. Главное, свободу. А там уж он меня прижмет, можно не сомневаться. Это же Царев!
— Выбор простой, Иван, — сказала я, брезгливо отстраняясь от дрожащих старческих рук, которые пытались вцепиться в мой подол. По случаю визита в тюрьму на мне была юбка, а не, как обычно, брюки. — Одному из нас достается свобода, другому миллионы. Лично я выбираю свободу. А ты… Ты всегда любил деньги. Следовательно, ты получишь миллионы. Я их тебе оставляю, причем все. Наслаждайся!
И я вышла, стараясь не оглядываться. Я слышала, как он плакал. Беспомощный одинокий старик остался за моей спиной. Миллионер, коллекционер всего элитного. Убийца… Почему я должна его жалеть? Он бы меня не пожалел. Я и так оставляю ему все, хотя могла бы оспорить документы о разводе, по которым от всего отказываюсь. Я ведь их еще не подписала. Но я приняла условия сделки: одному достается свобода, другому миллионы. Я выбираю свободу.
Придя домой, я первым делом уничтожила диктофонную запись с «признаниями» Анисьи. Потом выпила чашку чая, приняла ванну и стала дожидаться Яна. Больше меня адвокаты моего бывшего мужа не беспокоили.
…Еще через неделю меня снова вызвали к следователю. Я было заволновалась, ведь от Ивана Иваныча можно ждать чего угодно. Но, как выяснилось, волновалась я напрасно. Новость, которую мне сообщили, я приняла спокойно:
— Вчера в тюремной больнице умерла главная свидетельница по вашему делу, Анисья Переверзева.
— Отчего же она умерла?
— У нее был целый букет хронических заболеваний. Видимо, нервы сдали, она поняла, что срок вряд ли будет условным. Вот организм и не выдержал.
— Тут ее тоска взяла, и царица умерла.
— Что?
— Я говорю, бывает.
— Без ее показаний вам на суде будет проще.
— Я догадываюсь. А… мой муж?
— Условным сроком он вряд ли отделается. Хотя его адвокаты стараются. Суд, конечно, сделает снисхождение на возраст, на состояние здоровья… Скажите честно, вы будете его топить или станете помогать?
— Я его ненавижу, но не настолько, чтобы потерять лицо. Месть — это удел недостойных. Что касается меня, я выхожу замуж и уезжаю из Москвы.
— Куда?
— В провинцию. Мы с будущим мужем облюбовали хутор на самой окраине Московской области. Людей там нет, место тихое.
— А чем будете жить?
— Решили заняться сельским хозяйством.
— Вы и… деревня?! Никогда не поверю!
— И напрасно. Я провела там детство. Моя мама родом из деревни. Если хотите — зов предков. — Я усмехнулась. — Кстати, у моего будущего мужа тоже деревенские корни, он мое решение поддержал.
— Так это было ваше решение?
— Да. Мое.
— А как зовут вашего будущего мужа, позвольте спросить?
Я смешалась:
— Зачем это вам?
— Дайте-ка я вам погадаю… Мне кажется, у него очень редкое имя. Что-то типа Федота. Или Касьяна? Что-то очень русское, так сказать, из глубины веков.
Я вспыхнула:
— И что вы этим хотите сказать?
— Просто предупредить хотел: будьте осторожны, Зинаида Андреевна. В Уголовном кодексе есть статья за лжесвидетельство. И хотя вина вашего мужа… Я имею в виду бывшего мужа, не будущего. Вина господина Царева полностью доказана… Мы нашли гостиницу, где он ночевал после того, как отвез тело своей темнокожей сожительницы в лес. Есть показания администратора. Царева хорошо запомнили. Да и нож, наконец, нашелся в доме вашего супруга. Клинок плохо отмыли, и это еще одна важная улика. Но все же лжесвидетельство… Чего не сделаешь ради красивой женщины, ведь так? — неожиданно подмигнул он. — А вы очень красивы. Как мужчина, я его понимаю. Павлова.
— Я понятия не имею, о ком вы говорите, — отрезала я.
— Вы плохо выглядите, Зинаида Андреевна, — сочувственно сказал он.
— Я жду ребенка.
— Ах вот оно что… Тогда не буду вас задерживать. Поздравляю с новым замужеством и с… — Он глазами указал на мой живот.
— Спасибо.
К двери мы направились вместе. Открыв ее и пропуская меня вперед, он нагнулся и шепнул мне на ухо:
— Молодец. Я не знаю, кто это придумал, но он молодец.
Я сделала вид, что не расслышала.
Как же долго я спала!
Прошло три года…
Нет, начать надо не с этого. С суда, который состоялся через два месяца после нашего разговора, где мне, как и предполагалось, присудили два года условно. Моя беременность сыграла в этом далеко не последнюю роль, в стране с демографией не очень, и женщин, у которых в чреве подрастают новые граждане, вроде берегут.
К тому моменту мы с Яном уже купили облюбованный домик в деревне. Я продала свои бриллианты, все до единого, а коллекция была неплохая. И еще я подписала документы о разводе, отказавшись от всего имущества Ивана Иваныча и, само собой, от денег. Суд поставил в этом деле точку: я навсегда рассталась с прошлым.
Первую зиму нам было очень тяжело. Но мы ее пережили. А весной пригрело солнышко, зазвенела капель, потом вокруг нашего дома забурлила вода. И хотя мы какое-то время не могли выйти за порог, душа все равно пела, потому что пришла долгожданная весна. Вместе с вешними водами ушла и наша тоска. Мы забылись в работе, которой оказалось невпроворот.
А летом у меня родился первый ребенок, девочка. К этому времени мы с Яном уже перестали бояться. Бояться, что нас завалит снегом, что кончатся продукты, что мне вдруг станет плохо или что-то случится с моим мужем, а я, беременная, страдающая мигренями и токсикозом, не смогу ему помочь. Господь справедлив, он бережет тех, кто никому не делает зла, а всякое наказание, каким бы суровым оно ни было, является заслуженным. Люди просто не задумываются над тем, как они живут и есть ли во всем этом смысл, достойно ли их существование награды. И уж конечно, все они думают, что не заслуживают порицания. Смешно.
Новую жизнь не поздно начать и в сорок лет, и в пятьдесят, да и в шестьдесят еще не поздно. Надо только набраться смелости. Мы стали фермерами, и дела не сразу, но пошли. Постепенно мы обросли клиентурой и за лето стали зарабатывать столько, что хватало на всю долгую зиму и на раннюю весну, вплоть до того момента, когда не заедут дачники. Летом наш маленький городок (мы живем на хуторе в двадцати минутах езды от него) мало чем отличается от курортного южного местечка. Те же толпы людей, узкие улочки, забитые машинами, бешеные цены на продукты. Дачники, в особенности москвичи, жадно хватают все деревенское, отлично идут домашняя сметана и творог, еще лучше парное мясо. Да, мы с Яном на этом зарабатываем, мы ведь трудимся не покладая рук.
Недавно я услышала в магазине, куда зашла за приданым для очередного малыша, такой диалог:
— …она мне говорит: а что? Украду пять миллионов, отсижу пять лет, а потом куплю себе квартиру. Чем за копейки-то работать и на всю жизнь в рабство к банку — за ипотеку.
— И правильно!
Тюрьма уже никого не пугает, вот до чего дошло. Воровство стало нормой жизни, каждый только и смотрит: где бы украсть? Уже не хватает на всех того, что можно разворовать, слишком много желающих. Это просто какая-то вакханалия воровства! И не было на свете ни одного человека, кроме моего мужа, который понял бы мой поступок и уж тем более одобрил. Я имею в виду мой отказ от миллионов и имущества господина Царева.
— Да подумаешь! Отсидела бы, зато вышла б из тюрьмы миллионершей!
Мне иногда позванивают бывшие приятельницы, чтобы позлорадствовать. Ну как это я, Зинаида Царева, дою корову! И кручу банки с огурцами!
— А я сейчас в Ницце, — щебечет очередная гламурная болтушка. — Погода супер! А какие зажигательные вечеринки! Шампанское льется рекой! Ну да ты помнишь Ниццу…
Да, помню. Но не жалею о том, что меня сейчас там нет. Потому что это бессмысленное времяпрепровождение, а шампанское льется рекой, чтобы заглушить тоску, ведь все эти люди боятся. Боятся, что кончатся деньги, ворованную собственность отберут, а на покровителя, под чьим крылышком это происходит, заведут уголовное дело. Боятся, что власть сменится или народ проснется, боятся передела собственности и борьбы кланов. Проще сказать, чего они не боятся! И если вдруг это случится, начнутся изматывающие допросы, а заграничные вояжи прекратятся, ведь те, на кого заведено уголовное дело, становятся невыездными. И придется отдать все, чтобы сохранить свободу. А что с ней делать, когда денег нет? Свобода без денег — это тюрьма с глухими стенами из желаний, которые нет возможности удовлетворить. Начинается конфликт между «хочу» и «могу», когда первое по-прежнему не знает удержу и напоминает рвущегося на старт племенного жеребца, а что касается второго, оно похоже на волкодава, запертого в конуре. Он там еле помещается и все время скулит от тоски. И душа наполняется ненавистью ко всему человечеству, желанием кого-нибудь убить, которое с каждым днем делается все сильнее. Подчас это становится невыносимым. Так и до самоубийства недалеко, а уж до алкоголизма рукой подать.
— …Ты слышала, Аллу-то посадили!
— Да ты что?
— Дали семь лет. Она не ожидала. Теперь надеется на УДО.
— А как твой? Я имею в виду мужа.
— У меня все в порядке! — слишком уж поспешно. — Ну, пока!
Пока я не начала выпытывать подробности. Пока она в Ницце, а я в деревне.
Я поняла только, что правильно сделала. Из этого безумного мира надо бежать, чтобы самой не стать сумасшедшей. Сумасшедшей потребительницей.
От Яна я узнала, что Иван Иванычу дали четыре года, и не условно, как мне. Сама я на суд не поехала, отговорилась болезнью. После родов мне требовалось восстановиться, все-таки возраст, да и ребенка оставить не с кем, не кормить же его грудью в зале суда? Как бывшая жена я могла отказаться свидетельствовать против близкого мне человека, а защищать Царева — увольте! В общем, не поехала. Да и подробности слушать не стала: осудили и осудили. Четыре года мой бывший муж должен был отсидеть за убийство Анжелы Свиридовой. Мало, конечно, его адвокаты постарались, но для его здоровья и это являлось смертельным приговором. Так и вышло: через полтора года после состоявшегося над ним суда Иван Иванович Царев умер в тюремной больнице от сердечного приступа.
Я не поехала на похороны. Да меня, признаться, никто и не приглашал. Мы ведь теперь были друг другу никто, совершенно чужие люди. Я даже не знаю, где Царев похоронен, да мне это и не интересно. Я теперь Павлова. У меня давно уже своя жизнь, далекая от того, что было раньше. Я стараюсь не вспоминать о прежней.
А через пару месяцев после того как до меня дошла весть о смерти Царева (лето уже вошло в зенит), к моему дому подкатила машина. Я не ждала гостей. Работы, как всегда, было невпроворот, завтра мы с Яном собирались поехать на рынок с очередной партией товара. Я сама предпочитаю стоять за прилавком, Ян слишком мягок, всем готов сделать скидку, поэтому ему я доверю только рубить мясо и мариновать шашлык. Я-то по одному лишь взгляду могу определить, есть у людей деньги или они еле сводят концы с концами. И если я вижу, что у них есть деньги будьте уверены, они получат все самое лучшее по максимальной цене. Не будь я Зинаида Царева. Да, за прилавком я Царева, а дома Павлова, когда ласковой кошечкой вьюсь около любимого мужа. Дома он хозяин, зато на работе я госпожа. Так и живем. И никто не жалуется.