Для знакомства я попросил Владимира Николаевича коротко рассказать о себе. Вот фрагмент нашей беседы:
“Я никогда не собирался быть переводчиком, окончил энергетический институт, занялся научной работой, хотел увеличить прочность лопастей турбин. А языками увлекался для себя. Как сегодня говорят, это было хобби. Нравилось и легко давалось. Видно, от природы мне это было отпущено, свободно владел немецким, английским, а позднее французским и испанским. И вот в 1939 году меня вызывают в ЦК ВКП(б). Представляете? Я всего кандидат в члены партии. В ЦК со мной беседовали два человека на немецком языке в присутствии какого-то работника ЦК. Как выяснилось, они должны были выяснить, как я знаю язык. И, выяснив, сказали: “Он знает немецкий лучше нас”. Тут же мне было ведено, чтобы я ехал в Наркоминдел к товарищу Молотову. Его только что назначили наркомом вместо Литвинова, и он обновлял аппарат.
Все это было как во сне, я не хотел быть дипломатом, мне было 24 года, все мои мысли были в науке. Я об этом честно сказал Молотову на первой же беседе. Но он коротко и четко отрезал: “Вы коммунист и обязаны работать там, где нужнее”.
Так я стал помощником наркома иностранных дел СССР. Я переводил на всех встречах Сталина и Молотова с Риббентропом. Был с Молотовым на его встречах с Гитлером. Был заведующим Центральным европейским отделом Наркомата. Работал как переводчик на всех конференциях в годы войны – Тегеранской, Ялтинской, Потсдамской. С 1974 года на пенсии в ранге Чрезвычайного и Полномочного посла.
– Расскажите подробнее о подписании договора о ненападении с Германией.
– Да, я тогда переводил разговор Сталина, Риббентропа и Молотова.
– В наши дни много пишут и говорят о секретном дополнении к договору – протоколе. Даже в докладе Яковлева Съезду народных депутатов, после изложения всех косвенных доказательств о существовании протокола, все же сказано – подлинников нет. Если вы были при подписании договора и этого секретного приложения, то на сегодня вы единственный живой свидетель происходившего в тот день – 23 августа 1939 года. Скажите четко и прямо: был ли секретный протокол?
– Да, был. И еще добавлю такую подробность, в которую сегодня вообще трудно поверить. Инициатива создания и подписания секретного протокола исходила не с немецкой, а с нашей стороны.
– Это действительно очень неожиданно слышать.
– Ничего удивительного. Секретный протокол сегодня осуждают, а по тем временам, в той международной обстановке, его расценивали как мудрый поступок Сталина. Гитлеру нужен был спокойный тыл. Он очень спешил с подписанием договора. Оставалось несколько дней до нападения на Польшу, а позднее на Францию. Не допустить открытия фронта на востоке, обеспечить тыл было заветной мечтой Гитлера. Риббентроп привез только текст основного договора, Сталин, Молотов обсудили его, внесли поправки. Сталин вдруг заявил: “К этому договору необходимы дополнительные соглашения, о которых мы ничего нигде публиковать не будем”. Сталин, понимая, что ради спокойного тыла Гитлер пойдет на любые уступки, тут же изложил эти дополнительные условия: Прибалтийские республики и Финляндия станут сферой влияния Советского Союза. Кроме того, Сталин заявил о нашей заинтересованности в возвращении Бессарабии и объединении украинских и белорусских западных областей с основными территориями этих республик.
Риббентроп растерялся от таких неожиданных проблем, сказал, что не может их решить сам и должен получить разрешение фюрера. Сталин сказал: не будем откладывать, вот телефон – звоните. Получив такое разрешение, Риббентроп из кабинета Сталина связался с Гитлером и изложил ему пожелания Сталина. Фюрер уполномочил Риббентропа подписать дополнительный протокол. Он и не мог не согласиться. У него войска были сосредоточены – через неделю начнется война, любые обещания он готов дать, понимая, что все они будут нарушены и не выполнены, когда в этом появится необходимость. (Кстати, этот разговор подтверждает в своих показаниях на Нюрнбергском процессе бывший начальник юридического отдела МИД Германии Фридрих Гаус: “Рейхсминистр по этим пунктам (имеется ввиду протокол)имел разговор по телефону с Гитлером... Гитлер уполномочил Риббентропа одобрить советскую точку зрения”. – В. К.)
После разговора с Гитлером здесь же, в кабинете Сталина, был составлен секретный дополнительный протокол. Его отредактировали, отпечатали и подписали. Все это я видел своими глазами, слышал и переводил разговор участников переговоров. Сталин несколько раз подчеркнул, что это сугубо секретное соглашение никем и нигде не должно быть разглашено”.
Подтверждение рассказа Павлова я нашел в показаниях самого Риббентропа на Нюрнбергском процессе.
Цитата из последнего слова Риббентропа на Нюрнбергском процессе, которую я уже привел в этой главе, на мой взгляд, убедительно доказывает достоверность рассказа Павлова.
Не буду приводить другие подробности моей беседы с Павловым, она была очень интересной, мой рассказ о договорах и так затянулся. Я на это решился только потому, что все это имеет отношение к деятельности Сталина и в какой-то степени объясняет, кто кого “переиграл”: фюрер обманул Сталина, усыпив его бдительность и обеспечив себе благоприятные условия для захвата Польши, разгрома Франции, но Сталин показал себя в этом случае еще более дальновидным, чем Гитлер, стратегом.
В узком кругу среди членов Политбюро Сталин ходил сияющий и торжественный, он считал, что достиг огромного успеха (и был прав!). Германия стала дружественным государством, а Англия и Франция втянулись в войну с ней. Таким образом, война от наших границ была Сталиным отодвинута далее на запад, империалистические страны теперь решали свои проблемы с оружием в руках, а Советский Союз благополучно остался в стороне! И готовился к отражению агрессии (о которой знал!) со стороны Германии.
Даже недоброжелатель Хрущев в своем докладе на XX съезде так вспоминал о тех днях: “Сталин воспринимал этот договор как большую удачу. Он ходил буквально гоголем. Ходил, задравши нос, и буквально говорил: “Надул Гитлера, надул Гитлера!”
Много пишут и доказывают о недальновидности Сталина – якобы он проиграл Гитлеру как дипломат и политик еще до начала военных действий. Но это все слова. Желание опорочить Сталина подталкивает оппонентов на ложь, передергивание, извращение фактов.
В предвоенном поединке Сталина и Гитлера, как минимум, можно засчитать “ничью”. Гитлер добился своего – избавился от угрозы второго фронта при решении своих проблем (и особенно с Францией) в Европе. Сталин всеми силами хотел оттянуть начало войны “хотя бы на два года”, чтобы подготовить страну и армию к отражению агрессии. И Сталин этого добился.
Так что “ничья” очевидна. Но это не все! Плюс к тому, что перечислено выше, Сталин осуществил колоссальное по своей масштабности стратегическое решение: он отодвинул на сотни километров западную границу страны, освободив Западную Белоруссию, Западную Украину и Бессарабию. Сталин лишил гитлеровцев очень выгодного плацдарма, присоединив прибалтийские республики к Советскому Союзу. Можно писать (и кричать!) что угодно по этому поводу – “оккупация”, “захват” (хотя кинохроника свидетельствует, что советские войска в Латвии, Литве и Эстонии встречали радостно, с цветами), но что бы сегодня ни говорили, Сталин лишил немцев такого стратегического плацдарма, с которого они могли бы в первый месяц исходной стратегической группировкой войск “пропороть” территорию нашей страны и дойти до Волги. От Риги до Ленинграда и до Москвы, как говорится, рукой подать. В Прибалтике хорошие дороги, аэродромы, можно по морю подвозить войска и снабжение. Если бы ударная группировка по плану “Барбаросса” была развернута на прибалтийском плацдарме, свежие армии вермахта взяли бы столицу сходу, потому что для ее защиты у нас не было войск (главные силы находились на юге у западной границы), никаких оборонительных сооружений под Москвой не имелось. Через неделю гитлеровцы были бы у стен нашей столицы, а мощные танковые клешни рвались бы к Сталинграду. И Волгу они форсировали бы сходу, так как в глубине страны не было сил, способных остановить их. Войска с Дальнего Востока, если бы их попытались подтянуть к волжскому рубежу, за короткий срок по единственной железной дороге сосредоточить не успели бы. И неизвестно, чем бы завершился этот первый удар, может быть, пришлось бы нам проводить Челябинскую, Свердловскую и Новосибирскую оборонительные операции.
Но благодаря стратегической дальновидности Сталина (если, как говорится, он все решил единолично) немцы, лишившись прибалтийского плацдарма, вынуждены были пробиваться к Москве дальними путями через Львов, Минск, Смоленск, а также Кишинев, Киев, Орел и потерять на этих пространствах почти половину армии и ее вооружения. Благодаря стратегической прозорливости Сталина, гитлеровцы не осуществили свою “молниеносную” войну в 1941-м. И можно сказать, это, в какой-то степени, предрешило исход войны.
Да, были и негативные стороны в действиях Сталина – отступил от принципа интернационализма, пошел на переговоры (пусть даже на сговор) с потенциальным врагом, – но ради чего? Ради спасения страны и народов, ее населяющих. Дипломатия и политика, давно известно, грязное дело. Почему Сталин должен быть чистоплюем, общаясь с гангстерами от политики?
О его дальновидности, находчивости, твердости свидетельствует то, что Сталин быстро сообразил, как извлечь выгоду из желания Гитлера обеспечить свой тыл. В какие-то минуты Сталин предложил (и оно было тут-же написано) секретное соглашение (потому оно и напечатано на машинке Министерства иностранных дел, которое возглавлял Молотов). Сталин, не теряя времени, из своего кабинета заставил Риббентропа позвонить Гитлеру и добиться его согласия на подписание дополнительных условий, которые, как видим, лишили самого Гитлера выгоднейших исходных позиций для нападения.
Нет, сколько бы ни придумывали оппоненты провинностей Сталину перед войной, факты говорят о другом: Сталин мертвой хваткой вцепился сначала в Риббентропа, а потом в Гитлера – и своего добился!
Стратегическая дальновидность необязательно проявляется в вооруженной борьбе, иногда благополучие Отечества достигается умелым временным отказом от применения силы, ради будущих побед. Наглядным примером тому (и оправданием действий Сталина) может служить поведение прославленного полководца Александра Невского. Россия в результате монгольского нашествия была ослаблена и раздроблена. Не было сил у славного князя Невского дать отпор монголам.
Карамзин пишет в своей “Истории Государства Российского”, что Батый слышал о знаменитых его (Невского) достоинствах и велел сказать ему: “Князь Новгородский! Известно ли тебе, что Бог покорил мне множество народов! Ты ли один будешь независимым? Но, если хочешь властвовать спокойно, то явись немедля в шатре моем, да познаешь силу и величие монголов”. Александр любил Отечество больше своей княжеской власти, не хотел гордым отказом подвергнуть оное новым бедствиям и, презирая личную опасность не менее тщеславия, вслед за братом Андреем поехал в стан монгольский, где сгинул уже его отец, так же вызванный к хану.
Много бед претерпел Невский в стане врагов, его вынудил Батый проделать труднейшее путешествие к Великому хану. Не один год длилась эта унизительная покорность. Но своей стратегической мудростью Невский спас Россию, позволил ей отдышаться, собраться с силами, встать с колен и в конечном счете изгнать монголов.
Не похожа ли ситуация – когда у Сталина не было готовой армии, а супостат предлагает мирное сотрудничество? Не мудро ли принять это предложение и оттянуть войну на несколько лет, чтобы потом одержать победу?
Явно не случайно Иосиф Виссарионович, вдохновляя на подвиги армию, напоминал своей речью образ великого Александра Невского.
В общем, видящий да увидит, слышащий да услышит, ну а тому, кто слеп к правде, любые исторические аналогии пустой звук.
Мирные дни
В период борьбы с оппозицией Сталин, желая повысить свой уровень в теории, пригласил для занятий профессионального философа Стэна, бывшего в тот период зам. директора Института Маркса и Энгельса. Стэн включил в программу труды Гегеля, Канта, Фейербаха, Фихте, Шеллинга, Каутского, Плеханова... На уроках, которые происходили дважды в неделю, преподаватель “терпеливо пытался разъяснить высокопоставленному ученику гегелевские концепции о субстанции, отчуждении, тождестве бытия и мышления – понимания реального мира как проявления идеи. Абстрактность раздражала Сталина, но он пересиливал себя и продолжал слушать монотонный голос Стэна, изредка перебивая недовольными репликами: “Какое все это имеет значение для классовой борьбы?”, “Кто использует всю эту чепуху на практике?” В конечном итоге Сталин так и “не одолел сути диалектического отрицания, единства противоположностей... так и не усвоил тезис о единстве диалектики, логики и теории познания”, – утверждал Волкогонов.
Тогда возникает вопрос: как мог Сталин, не понимая диалектики, действовать столь эффективно, успешно реализуя свои замыслы? За счет чего он переиграл политических соперников? И в первую очередь – Троцкого, интеллект которого был “более изощренным, более ярким и богатым”, которому в числе других качеств были свойственны “живость мысли, широкая эрудиция, солидная европейская культура” (Д. А. Волкогонов).
А может быть, гегелевская диалектика вообще несовместима с реальной жизнью, ее незнание или “непонимание” позволяет вести дела более успешно? Быть может, диалектика Макиавелли умнее и жизненнее, чем гегелевские абстракции? Может быть, Сталин в своей практической деятельности выступал в роли стихийного диалектика, каждый раз заново открывая законы диалектики в конкретной ситуации и действуя в соответствии с ними? А тогда зачем ему “диалектика” по Стэну? И к чему вообще разговоры о “непонимании” им диалектики? Не для того ли только, чтобы сказать в его адрес что-то нелестное?
Сталин действовал по призыву Маркса к философам: перейти от объяснения мира к его преобразованию.
Теперь посмотрим на занятия Сталина философией с позиции здравого смысла. С одной стороны – глава государства, предельно загруженный конкретными делами, ведущий напряженную политическую борьбу, полный забот в поисках верных направлений дальнейшего развития страны. С другой стороны – вальяжный философ, ведущий неторопливый, размеренный образ жизни, отнюдь не перегруженной делами, и при этом свысока смотрящий на своего неискушенного в “чистой” философии ученика, безуспешно надеющегося получить от занятий конкретную пользу.
Ясно, что вопросы Сталина: “А для чего это нужно?”, “Что это дает?” – вопросы умного и делового человека. А вот ответы Стэна, что “это нужно вообще” или “это нужно знать каждому образованному человеку” в данной ситуации выглядят наивно. Погруженный в свою специальность, он не учитывает ни мотивов ученика, ни уровня его личности, ни ситуации в стране. Иными словами, Стэн не проявляет элементарного здравого смысла.
Напомним, что здравый смысл – это постоянное отражение в психике естественных, реальных связей и отношений, в которых реализуется сам процесс жизни.
Большинство психологов – сознательно или бессознательно – принимали за единственный образец умственной работы – работу ученого, философа, вообще теоретика. Между тем в жизни мыслят не только теоретики. В работе любого организатора, администратора, производственника и т. д. ежечасно встают вопросы, требующие напряженной мыслительной деятельности... Работа практического ума непосредственно вплетена в практическую деятельность и подвергается ее непрерывному испытанию, тогда как работа теоретического ума подвергается такой проверке лишь в конечных результатах. Отсюда та своеобразнаяответственность,которая присуща практическому мышлению... Жесткие условия времени – одна из самых характерных особенностей работы практического ума. Сказанного уже достаточно, чтобы поставить под сомнение очень распространенное убеждение в том, что наиболее высокие требования к уму предъявляют теоретические деятели науки, философии, искусства. Гегель видел в занятии философией высшую ступень деятельности разума. Психологи начала XX века наиболее высоким проявлением умственной деятельности считали, как правило, работу ученого. Во всех этих случаях теоретический ум рассматривался как высшая возможная форма проявления интеллекта. Практический же ум, даже на самых высоких его ступенях – ум политика, государственного деятеля, полководца, – расценивался с этой точки зрения как более элементарная, легкая, как бы менее квалифицированная форма интеллектуальной деятельности.
Это убеждение глубоко ошибочно... “С точки зрения многообразия, а иногда и внутренней противоречивости интеллектуальных задач, а также жесткости условий, в которых протекает умственная работа, первые места должны занять высшие формы практической деятельности. Умственная работа ученого, строго говоря, проще, яснее, спокойнее (это не значит обязательно легче), чем умственная работа политического деятеля или полководца” (Б. М. Тетюв).Как говорится, золотые слова!
Сталин обладал феноменальной памятью, она сочеталась с выдающейся нацеленностью, настроенностью восприятия происходящего или получаемой информации. Что это значит? Полезно это или вредно сейчас и на перспективу? Нужное запоминалось навсегда. Бесполезное отсеивалось и не засоряло память.
Память, внимание, восприятие реальной действительности – проявление всего этого в комплексе называется умом. У каждого человека ум проявляется индивидуально. Каким же умом обладал Сталин? Как и в чем он проявлялся?
Ум Сталина видится, в первую очередь, в стремлении к простоте, ясности и умении ее достичь.