– Если снова над миром грянет гром, // небо вспыхнет огнем, – подхватила Ольга, дабы не оставлять командира в одиночестве.
Посетители заведения откровенно косились в их сторону, перешептывались, хихикали. Кто-то даже недоуменно покрутил пальцем у виска.
Но Ольга с Андреем не обращали на них ни малейшего внимания…
* * *– …Душевно выводят! – усмехнулся Бугаец.
Ленинград – город маленький. Посему ничего особо удивительного не было в том, что этим прохладным вечером они с Зечей умудрились заглянуть в ту часть пространства, которую минутами ранее оккупировали Андрей с Ольгой. Да ведь и что такое, собственно, есть пространство, как не единство места, времени и действия? Опять же разные полюса, как известно, имеют способность притягиваться.
– Пожалуй, соглашусь с тобой. Менты и вправду забавные.
– А почему ты вот так вот, с ходу, взял людей, да и приопустил? Может, они того… минетжеры какие.
– Не, у меня на ментов глаз намётанный, – покачал головой Зеча, с интересом разглядывая откровенно дурачащуюся парочку. – Но я, между прочим, наоборот, восхищаюсь. Коли отдельные менты до сих пор способны подняться до самоиронии и готовы распевать такие вот песни, значит, не все потеряно. Много хужее, если бы они сейчас с серьезными лицами пели про офицеров. Сердца которых, как тебе известно, под оптическим прицелом.
– Да ладно тебе! А то наши мало такого говна пели? Про какого-нить комбата-батяню?
– Вот именно поэтому мы с тобой сейчас не в штабах, а здесь, в кабаках, заседаем.
– Слышь, Зеча, а может, подсядем? Познакомимся? Гляди, как заливаются. Не, я как тот волк из мультика: «Щас точно спою!» – Бугаец сделал даже попытку приподняться, но Зеча осадил его:
– Сядь, промокашка, не мельтеши и не порть людя́м праздника. А ты у меня сейчас не просто споешь, а взвоешь.
– Не понял?
– Заказчик вычел из общего гонорара ранее выданные нам командировочные на Волгу. Дескать, раз не полетели, а на месте всё решили, ранее выданная сумма автоматически сгорает.
– Вот ведь сука!!! Всё! Петь резко расхотелось. Резко захотелось выпить.
– Тогда придется переместиться в другое заведение – здесь, насколько я помню, не наливают.
– Не боись, всё своё ношу с собой, – хитро подмигнул приятелю Бугаец и достал из холщовой сумки пузатую армейскую основательно покоцанную флягу.
– И когда ты уже нормальную посуду заведешь? – проворчал Зеча. – С такими сейчас разве что «чёрные копатели» ходят.
– Ни фига! Сапог в бою надежней… Ты это, давай, кофий допивай. Пустая тара нужна…
Глава третья Восьмёрка на боку
Ленинградская обл.,
дер. Даймище,
27 июня 2009 года,
суббота, 23:46 мск
Единственная дорога, связующая базу с внешним миром, начиналась от покосившихся ржавых ворот и далее причудливо петляла по лесу, повторяя изгибы лежащей по левую руку реки. Реку звали Оредеж. На первый взгляд она казалась невеличкой, и требовалось немалое воображение, дабы представить, что на самом деле эта малышка в два с половиной раза длиннее той же Невы.
Славная то была речка. Тихая, щемяще-красивая. А уж в этих краях её обрывистые берега выглядели особенно живописно за счет многочисленных обнажений красных девонских песков, придававших окрестным пейзажам легкий налёт марсианскости. Неудивительно, что когда-то именно здесь Петрова-Водкина пробило на написание «Купания красного коня». Уж не знаем как там в залах Русского музея, но вот в местных декорациях красно-шкурная животина смотрелась бы вполне себе органично.
Белые ночи, немного посопротивлявшись для вида, потихонечку шли на убыль. С каждым днём сумерки становились всё концентрированнее и гуще, а потому спать в эти последние фантастические ночи выглядело полнейшим безумием. Тем более, когда ты молод, счастлив, влюблен, а размеры твоей персональной свободы стеснены разве что тисочками финансовых возможностей. Но ведь еще Боб Марли говорил, что «деньги не могут купить мир». А здесь и сейчас, в белую ночь в зачарованном лесу на берегах тишайшего Оредежа, деньги и подавно на фиг не сдались двум юным влюбленным. Ибо у них и так всё с собой было. Включая всепоглощающее юношеское либидо…
…Дорога кончилась как-то вдруг, упершись в асфальтовую чужеродность шоссе. Мишка и Ксения перешли сиротливо-пустынную в эту пору трассу, направляясь к конечной цели своего путешествия – кусочку дикого, буреломного леса. Для здешних основательно загаженных цивилизацией и застроенных дачниками мест такой лес теперь был почти в диковинку.
Мишка первым перескочил через придорожную канаву, галантно протянул руку девушке и, когда та прыгнула следом, поймал её, крепко притянув к себе. Молодые люди страстно поцеловались, после чего, взявшись за руки, углубились в лесные дебри, где их встретила звенящая невообразимая тишина. Разве что ветер слегка шуршал ветвями. Да похрустывали под ногами сухие прошлогодние ветки.
– Да нет тут никакой малины! – осматриваясь по сторонам, весело констатировала девушка.
– Конечно, нет. Я всё наврал.
– Ах ты, Мишка-врунишка! – Ксения шутливо стукнула молодого человека по лбу. В ответ он успел ловко перехватить её руку и снова притянул девушку к себе. Теперь уже с явным намерением перейти к более решительным, нежели поцелуи взасос, действиям. Подрагивающими пальцами он расстегнул несколько верхних пуговиц её просторной фланелевой рубашки и решительно просунул в образовавшуюся брешь свои, мгновенно сделавшиеся влажными, ладони. Легкого, почти неощутимого прикосновения к упругой девичьей груди оказалось достаточно, чтобы Ксения тихонько охнула и рефлекторно прижалась к Мишке всем телом. Глаза её мгновенно покрылись поволокой нестерпимого желания. Почувствовав это, Мишка вытащил ладони обратно и, скоренько расправившись с остальными пуговицами, попытался повалить девушку на траву.
– Мишка… Мишенька… Милый… Подожди… Сейчас… Пойдем, пойдем вот туда… Пойдем…
Продолжая тискаться-целоваться, Ксения подвела Мишку к запримеченной неглубокой воронке, коих в окрестных лесах, где когда-то шли жесточайшие бои, имелось великое множество. Воронка была доверху засыпана прелой листвой, придавая ей сходство с ложем, покрытым изысканнейшей периной. Мягко высвободившись, Ксения сняла с себя рубашку и, дрожа от возбуждения, постелила её поверх листьев. «Иди сюда», – хрипло позвала она, укладываясь. Мишка, судорожно взглотнув, завозился с брючным ремнем не сводя глаз с загорелой, правильной формы девичьей груди с крепкими сосками, которые манили, слегка содрогаясь при каждом движении. Расстегнув джинсы, он опустился на импровизированную лесную постель рядом с Ксенией, поцеловал в губы и принялся гладить девичьи плечи, переходя к груди и животу.
– Мишка… Милый… Милый мой, наконец-то мы одни – я хочу тебя прямо сейчас, прямо здесь, хочу, чтобы ты обнял меня покрепче, слышишь? – простонала девушка, и Мишка, перевалившись, лег на неё, упершись руками в края воронки. Два разгоряченных тела всё глубже погружались в листву, как в воду, как вдруг Ксения недовольно поморщилась и отчаянно замотала головой.
– Ты чего? – опешил Мишка, испугавшись, что и на этот раз у них снова всё сорвётся.
– Чем это здесь так воняет? Ф-фу, меня сейчас просто стошнит!
Мишка принюхался:
– Действительно. А может, мы с тобой угодили прямиком в медвежью выгребную яму?
Он засмеялся, сунул руку по локоть в жухлую листву, пошебуршил и, наткнувшись на какой-то причудливый корень, потащил его наружу.
– Дамы и господа! Вашему вниманию предлагается окаменевшая медвежья какашка! Она же, выражаясь научным языком, фека…
Но то была не медвежья фекалия. То, что обалдевший Мишка извлёк на свет божий, оказалось тонкой женской рукой багрово-синюшного цвета, густо обсаженной жирными омерзительными червями…
Как есть, с расстегнутыми штанами, полуголые парень и девушка мчались через бурелом, не разбирая дороги, не видя ничего перед собой, еле живые от страха.
И остановились в изнеможении, лишь когда снова пересекли шоссе.
Вот здесь их обоих и вырвало…
Санкт-Петербург,
30 июня 2009 года,
вторник, 20:16
Из огромного, во всю стену окна открывался великолепный панорамный вид на вечерний город. Доминанта Исаакиевского собора, этого тяжелого, неизменного, подавляющего вблизи шедевра архитектурной мысли, отсюда казалась неожиданно легкой, почти воздушной. Далеко на западе, примерно в районе Кронштадта, садилось солнце, и последние лучи его, закатным пожаром, пылали на куполе Исаакия, с оптимизмом предвещая на завтра столь же дивную, что и нынче, погоду. Словом, это зрелище стоило мессы. И в данный момент она (месса) в денежном своём эквиваленте была цинично заложена в меню престижного ресторана «Небо», увеличивая тем самым среднюю стоимость блюд и напитков примерно на пятнадцать – двадцать процентов. Ничего не попишешь – красота требует жертв. В первую очередь, финансовых.
Начальник «гоблинов» Павел Андреевич Жмых по своей воле никогда бы не потащился в подобное пафосное заведение. Не то чтобы ему было жалко денег, просто он искренне не понимал, к чему весь этот шик, когда «за углом» продается точно такая же водка, только в три раза дешевле. Как это там было в безумной рекламе? «Если нет никакой разницы, то зачем платить больше?» Да, город с высоты птичьего полёта был невообразимо красив. Вот только: рожденному ползать лучше не привыкать тщетно махать крылышками, подпрыгивая в прыжке.
В «Небо» Павла Андреевича настоятельно затащил старинный приятель Димка (он же – Дмитрий Александрович Синюгин), с которым они начинали служить ещё в только-только создаваемом ОРБ – предтече будущих РУОПов. Со временем их торные пути и карьерные лестницы разошлись. Причем кардинальнейшим образом. И нынче Димка, в отличие от Жмыха, проходил в Главке по разряду человека с большой буквы «Б», занимая должность заместителя начальника Хозяйственного управления ГУВД.
– …Ну, Паша, давай! – скомандовал Синюгин, разливая. – Как говорила одна лошадь: выпьем и закусим удила.
– Выпить выпьем, – охотно согласился Павел Андреевич. – Но вот удила, это пусть молодые закусывают. А нам с тобой давно пора о тёплом стойле задуматься.
Чокнулись. Выпили. Закусили солидно.
– Ты эти упаднические настроения брось! Мы с тобой, брат, еще – о-го-го!
– Нет уж, хрен! Пять месяцев до двадцати пяти календарей, и – баста! Если, конечно, раньше мои архаровцы не сведут меня: либо в могилу, либо под трибунал.
– М-да, наслышан я про ваши подвиги.
– Ну, если уж и до обозных слухи дошли, тогда всё. Пиши пропало.
Синюгин поморщился и посмотрел на приятеля с плохо скрываемой укоризной:
– Паша, ты же в курсе моей истории! Или ты думаешь, мне на самом деле по кайфу этим горюче-смазочным и мясо-молочным хозяйством заведывать?! Я ведь, если ты еще помнишь, опером был! И не самым плохим, надеюсь! – Дмитрий Александрович в раздражении плеснул водки и залпом опрокинул в себя. – А кем в конечном итоге стал?! Завхоз! Плюшкин в погонах! Начальник над ворьем и жульем! Тьфу, мерзость!
– Ты чего разошелся-то?
– А того! «Обозный»!.. К слову, если накосячат твои, Паша, то тебя всего лишь попрут из органов досрочно. Ну не получишь ты в итоге максимальный пенсион. Обидно, конечно, но не смертельно… А вот если на косяках возьмут моих, то я запросто могу сесть. Причем надолго. Потому что в моей епархии воруют все: от прапорщика до подполкана. Причем помногу и почти в открытую. И накласть им с прибором на антикоррупционную политику нашего президента.
– А полковники, получается, уже не воруют? – усмехнулся Жмых.
– Это что, тонкий намек на толстое обстоятельство? А знаешь, Паша, такую поговорку: «Мельник не ворует – люди сами носят»?
– Слыхал.
– Так вот, точнее не скажешь. А как ты хотел? Чтобы я, посреди всего этого дерьма, да весь в белом остался? Достаточно того, что и так каждый день – словно на минном поле. А тут еще это на мою голову… А, ладно, давай ещё накатим.
Они снова выпили. Закусили.
– Ты сейчас упомянул некое «это», – напомнил Жмых. – Я так понимаю, именно ради него ты и организовал сей экстренный слет ветеранов?
– Грубый ты, Паша, очень грубый. На самом деле я действительно давно хотел с тобой встретиться: посидеть, выпить, повспоминать былые деньки… Но ты прав: у меня к тебе просьба. Очень большая, очень личная просьба. Поверь, я бы тебя ни за что не побеспокоил, если бы у меня было к кому обратиться, кроме тебя.
– Дим, давай без любовных прелюдий? Ближе к делу.
– Хорошо, к делу, – вздохнул Дмитрий Александрович. – Тревожно мне, Паша. Не побоюсь этого слова, страшно. Здесь не за себя, конечно, я за своё уже давно отбоялся. За дочку страшно!
– Гопники? Ночные клубы? Наркотики? – навскидку очертил круг возможных молодежных проблем Жмых.
– Нет, в этом плане пока Бог миловал. Тьфу-тьфу… Короче: в прошлую субботу моя единственная, ненаглядная и стервозная дочь Ксения, студентка второго… нет, теперь уже почти третьего курса, убыла на учебную базу Гидромета, в Даймище (это на Оредеже, в районе Сиверской) на практику по экологии. Вместе с двумя десятками таких же половозрелых стерв и оболтусов.
– А я был уверен, что ты Ксюху в Университет МВД пристроишь.
– Паша, я тебя умоляю! Это туда, где папины дочки и мамины сыночки?! Мальчики-мажоры, девочки-минеты?.. Нет уж, захотела в Гидромет поступать, я – только рад. Тем более что мент, что эколог: всё одно – с дерьмом работа… Так вот. В субботу они там, естественно, ни черта не делали: заселялись, обустраивались. Вечером, как водится, банкет и танцы.
– Э-эх, и где мои семнадцать лет?! – мечтательно закатил глаза Жмых.
– Танцы закончились в начале двенадцатого, и моя, вместе с одногруппником, неким Мишей, направилась в близлежащий лесочек. По ее словам, на рекогносцировку на предмет малины.
– Как романтично!
– Давай без подколочек, а? Без тебя догадываюсь, что за другой ягодой они туда пошли… Малина, клубничка… Знаешь, в двадцать лет учить-пороть малость поздновато. Особенно нынешних. Предохраняются – и на том спасибо… Короче, там, примерно в полукилометре от учебной базы, идет трасса на Сиверскую. А сразу за ней – лес. Настоящий такой, дикий. Вот они туда и двинули…
…По мере того как Синюгин сухо пересказывал приятелю недавние события, приключившиеся с двумя юными влюбленными в ночном лесу близ Оредежа, Павел Андреевич всё больше мрачнел лицом. Понимая, что просьба, с которой Димка собирается к нему обратиться, будет связана с моментами, которые сухим юридическим языком обозначены как «злоупотребление служебным положением». Не то чтобы Павла Андреевича это сильно шокировало (белым и пушистым он по службе никогда не был), но сейчас, когда до выстраданной пенсии оставалось всего ничего, вписываться в откровенный блудняк очень не хотелось. Тем более, в чужой блудняк.
– …Вот такая, Паша, малина.
– Да уж, знатно погуляли. И что потом?
– Ксюха позвонила мне с базы, сам понимаешь в каком состоянии. Я, естественно, сразу подорвался и где-то во втором часу приехал в Даймище. Высвистал ребят на трассу, они мне показали ту самую яму. Попросил их уйти, а сам аккуратно пошебуршил…
– «Подснежник»?
– Не вполне. Труп недельной давности: Светлана Ларионова, 19 лет, местная, из Сиверской. Работала продавщицей в поселковом универмаге. В ночь с пятницы на субботу гостила в Даймище, на даче у знакомых. В субботу рано утром собралась в Питер, ушла из поселка на трассу, на остановку рейсового автобуса. С тех пор ее никто не видел.
– Я так понимаю: изнасилована и убита?
– Ты правильно понимаешь. Изнасилована. Очень сильно, по-садистски, избита, многочисленные порезы конечностей. Сама смерть наступила в результате удушения… И еще – на правой груди скальпелем вырезано что-то вроде символа бесконечности. Или – просто восьмерка на боку. Вот…
Синюгин, наклонившись, достал из портфеля прозрачную файловую папку и протянул Павлу Андреевичу несколько цветных, а оттого производящих еще более жуткое впечатление, снимков.
– Жуть какая! – всмотрелся Жмых. – Хочешь сказать, у нас в эфире радиостанция «Маньяк»?
– Похоже на то. В ноябре прошлого года в парке Авиаторов найден труп студентки четвертого курса Амелиной с точно такой же отметиной на груди. Дело не подняли, «глухарь». А теперь смотри, – Дмитрий Александрович выудил из папки еще две фотографии. – Такой Света Ларионова была за несколько дней до убийства. А это – студентка Амелина.
Полковник Жмых разложил снимки перед собой, прищурился вглядываясь:
– Слушай, а ты не находишь, что они чем-то похожи? Ей-богу! Не близняшки, конечно, но…
– Нахожу, – мрачно кивнул Синюгин. – Слава богу, той ночью было достаточно темно, да и лицо у трупа было изрядно порезано. Иначе меня бы на месте кондратий хватил.
– Не понял?
И тогда Дмитрий Александрович вытащил из своей папочки последнюю фотографию…
Санкт-Петербург,
1 июля 2009 года,
среда, 10:15
– …Чертовщина какая-то! Я что-то совсем запутался: так которая из них дочка Дмитрия Александровича?
– Посередине, – хмуро пояснил Жмых.
В кабинете начальника «гоблинов» проходило экстренное рабочее совещание «большой тройки». В данный момент на столе перед замами в линейку были разложены фотографии девушек, накануне полученные Павлом Андреевичем от Синюгина.
– Прямо шоу двойников! Вернее, тройников, – с удивлением констатировал Кульчицкий, откладывая снимок. – Интересно, а сколько вообще в Питере может проживать девушек такого типажа?
– Боюсь, если брать в расчет отдаленное сходство, то можно уйти в бесконечность, – предположил Мешок. – И всё-таки: что может означать сия странная метка? Кстати, у древних кельтов символ бесконечности означал вечную жизнь. Может, убийца – какой-нибудь деятель, свихнувшийся на религиозной почве?