Стало слышно, как жужжит компрессор, как на разгрузке машины постукивают и шаркают один о другой кирпичи.
— В самом деле, все штанги старые, перекошенные, — заговорил Саша с искусственным оживленней.
— Светов целый день провозился с ними, можно разозлиться, — сказал Федя.
— А с домами было бы здорово, — подал голос Леня. — Если достроить эти три дома…
Никто не смотрел на Клашу.
— Только отдаст ли железная дорога? У них знаете какое ведомство, не подступись!
— Да уж, они и горкому не очень подчиняются.
— А все-таки нужно попробовать! — звенящим голосом сказала Клаша и потянулась за тетрадкой, которую смотрел Палька. — Степа, что это значит: хорошие анализы, да?
Сверчок, кажется, и не понял вопроса. Федя ринулся на выручку, начал рассказывать, сколько в газе горючих и почему это важно. Он объяснял подробней, чем нужно. Клаша кивала головой. Потом она снова упрекнула Сверчка, что он не заходил, прислушалась, выгружают ли кирпич или кончили, и заторопилась к машине, чтобы уехать на ней.
— Пойдем, проводишь, — сказала она.
Сверчок довел ее до машины и проверил, поднимается ли боковое стекло, потому что к ночи похолодало. Они поболтали о том, о сем, пока кончалась разгрузка. Клаша была ласкова, как всегда, но это уже не имело значения.
5«Катерина родила дочку — и расцвела». Куда ей еще-то расцветать? Шахтерская мадонна. Почему-то боялся — умрет родами. Какие глупости лезут в голову! Все женщины рожают, с чего бы молодая да здоровая умерла? «С собой потащите рожать или как?» Злилась. А теперь, наверно, и не вспомнит…
Светлострой. Странно: Катерина Светова, Светлострой. Написать ей? Нет. Точка.
Аннушка пишет, что у отца большие неприятности, по выводам комиссии из управления пришел резкий приказ. Матвей Денисович возмутился и написал ответ — еще более резкий. У отца не хватает гибкости в отношениях с людьми. Идеалист и фантазер. Игорь написал ему о своем назначении, отец коротко поздравил и не удержался от нравоучения: «Хочу видеть тебя, сын, человеком большой, умной души. Кажется мне, что до этого тебе многого не хватает». О-ох, моралист! Старые большевики бывают удивительно наивны. «Умная душа»! Чего только не выдумают!.. А вся суть в том, что я должен приходить в восторг от его сногсшибательных идей!
Такие мысли сопровождали Игоря в поезде. А потом их будто смело ветром: все отношения прошлого стали незначительными, сегодняшнее было крупно и ярко.
Светлострой.
Игорь никогда не видал такой реки — прозрачной, студеной, быстрой, а в узкостях — бешеной, с глубокими воронками водоворотов между острых камней.
Он никогда не видал таких дремучих лесов с устрашающими буреломами, будто космическое тело врезалось в чащу, все круша на пути. А тишина в лесу! За десяток верст слышно, как пыхтит паровоз и поют рельсы под вагонами на подъездной ветке.
Игорь никогда не работал в таких интересных геологических и гидрологических условиях, ему не случалось бывать в такой глухомани. На буровую, расположенную в полутора километрах от стройки, нужно было добираться часа два, карабкаясь по крутизне, сползая по ненадежным тропкам, пробитым по краю обрыва над бешено мчащейся водой, — оборвешься и пиши пропало. А самые обрывы — готовый геологический разрез, все пласты пород обнажены, читай по ним историю земли, изучай напластования веков.
Но главное: никогда еще не участвовал Игорь в работах такого размаха, не видал такого большого строительства.
Как инженер-гидротехник, он, конечно, понимал техническую сторону дела, но по-человечески с трудом усваивал, как люди умудрились обуздать эту реку, отвоевать у нее громадный котлован. Мимо стенок котлована с ревом мчится вспененная вода, а внутри, как в раковине, копошатся сотни людей с лопатами, кирками и тачками; тут же взрезают грунт и подхватывают его ковшами экскаваторы…
В котловане сталкивались две техники — примитивная, дедовская, с лопатами и тачками, и новая, порожденная социалистическими пятилетками.
Новой еще не хватало. Не хватало обученных кадров — экскаваторы простаивали, механизмы ломались, — но все-таки в ежедневных сводках победные цифры выемки грунта или замесов бетона порождались машинами, а не ручным трудом. Кустарные методы Волховстроя отходили в прошлое благодаря той же Волховской ГЭС, и Уралмашу, и другим созданиям первых лет строительства.
Игорь любил заходить на бетонный завод, примостившийся на крутом берегу среди замшелых валунов, обкатанных доисторическими подвижками ледников.
На бетонном царили голосистые девчата. Под грохот и шипение бетономешалок они бойко перекрикивались между собой и истошно ругались с шоферами, когда те пытались продвинуть без очереди свои громоздкие машины, заляпанные бетоном. Игорю нравилось серое, грубое месиво бетона, нравилось, как оседают грузовики под тяжестью бадей, как они срываются с места и сразу, подпрыгивая на колдобинах, что есть мочи мчатся к плотине…
Все годы учебы Игорь слышал о социалистическом соревновании и сам участвовал в соревновании между курсами и группами, но в институте показатели были шаткие и не особенно волновали студентов, так что и самое понятие постепенно сделалось для Игоря чем-то обычным и малоинтересным. Здесь же самый воздух, казалось, был насыщен азартным, бодрящим духом соревнования: больше бетона, больше рейсов машин, больше вынутого грунта за сутки, за смену, за час! Участок с участком, бригада с бригадой — все соревновались, стараясь перекрыть все нормы, сжать все сроки. Кумачовые плакаты с призывами: «Помни, к 15 мая мы обязались…», красные доски с показателями лучших бригад и портреты героев дня, переходящие знамена и флажки победителей, развевающиеся на опалубке, на кранах, на грузовиках и просто на длинных шестах над рабочим местом бригады, — все это было весело, броско. Труд — самый тяжелый и самый рисковый — становился праздничным, не средством к жизни, а самой жизнью. Строители зарабатывали сдельно, но разве только о заработке они тревожились, когда приходили в ярость от любой задержки?!
Иногда Игорю хотелось самому сесть за баранку грузовика, чтобы делать рекордное количество рейсов, — в его работе такой конкретности не было. Еще чаще ему хотелось участвовать в монтаже подвесной дороги, по которой скоро поплывут бадьи с бетоном: ему нравился и остроумный ее проект, и опасная, геройская работа молодых монтажников, с форсом выполнявших на высоте, над рекой, почти акробатические номера.
Притягивало Игоря и головное сооружение, где не по дням, а по часам нарастала высота бетонного массива. Здесь верховодили бывалые мастера, которые укладывали бетон на Днепре и на Свири, а кое-кто и на Волховстрое. Когда на стройку приехал Юрасов, или, как здесь говорили, «сам Юрасов», перед ним робели не только начальники участков, но и другой «сам» — Луганов, начальник Светлостроя. И Юрасов, видимо, считал это в порядке вещей. Но со старыми мастерами он встречался, как с лучшими друзьями, расспрашивал их о женах и детях, и они его расспрашивали о жене и детях и вспоминали былые дела да случаи и общих товарищей. А сопровождающее Юрасова начальство терпеливо ждало в сторонке.
Игорь впервые столкнулся с людьми из новообразованного пятилетками племени профессионалов-гидростроителей и жадно знакомился с ними, заводил дружбу и со сверстниками, и со стариками, по крупицам собирал еще нигде не записанный опыт: он мечтал, что сам скоро развернется тут вовсю.
Приучаясь не поддаваться страху высоты, Игорь забирался на опалубку и заставлял себя смотреть вниз, на трудовую кутерьму в котловане, на головокружительную игру водных струй в несущемся мимо потоке, а потом завороженным взглядом будущего строителя охватывал панораму в целом.
Вдоль крутого скалистого берега петляла дорога, по ней одна за другой бесстрашно мчались — подъем, поворот, спуск — машины с песком и гравием.
На желтом обрыве песчаного карьера методично двигалась стрела экскаватора — вниз, вверх, вбок… Еще дальше пылил каменный карьер и зловеще грохотала камнедробилка. Иногда в стороне каменного карьера взлетала ракета, а затем раздавался взрыв. Эхо повторяло его раз пять, затихая далеко в горах.
Другой, более пологий берег был весь, сколько видит глаз, захвачен стройкой.
На километры тянулись склады — новое оборудование в ящиках и навалом, под брезентом и без него; за плотным забором, с часовым на вышке, — горючее; а там, где забор, и вся земля, и дорога на выезде покрыты серой пылью, — цемент…
За неприглядной мешаниной старых рыбацких домишек, временных бараков и землянок — светлый порядок первых кварталов соцгорода, растущие стены в опояске лесов, нарядное с колоннами здание Управления, похожие на скворечники коттеджи с остроконечными крышами — поселок ИТР, поблескивающие стеклянные крыши мастерских и Ремзавода, а за ними — подъездные пути железнодорожной ветки с дымками паровозов, с теплушками и платформами, стоящими под разгрузкой, с дощатым бараком временного вокзала, на котором на днях появилась ослепительная вывеска с гордым названием «Светлоград».
Игорь видел не только то, что уже есть, но и то, что будет спустя несколько лет. С листов ватмана, пришпиленных на стене в Управлении, он переносил сюда дугообразную красавицу плотину с венчающим ее Дворцом Света — турбинным залом, вытянутые в длину ступени шлюзов и головные ворота, возле которых станет настоящий маяк. Маяк будет перемигиваться с другим, у истока водохранилища, а между ними будет лежать море, облизывая волнами вот эти скалы, что сейчас высоко над водой, и намывая песчаные пляжи на радость постоянным жителям Светлограда. Широкая лестница, нелепо сбегающая от дома с колоннами в тесноту бараков и землянок, примкнет к будущей гранитной набережной. Бараки, сараи, землянки придется снести. Эта полоса уйдет под воду, а дома соцгорода приблизятся к берегу моря и, пожалуй, в ясные дни будут отражаться в воде…
По белым столбикам, установленным изыскателями, Игорь точно определял границы моря и чувствовал себя причастным к его созданию, хотя столбики были вбиты до него.
— Удобная у вас профессия! — многозначительно говорила Тоська. — За вами все водичкой зальет и песочком затянет, поди знай, чего вы где накуролесили.
Тоська жила в центре молодого города, рядом с универмагом и недостроенным Дворцом культуры, но в собственном домишке, уцелевшем от рыбацкого поселка. Парадную комнату она отдала изыскателям под контору, во второй жила сама и в углу, отделенном занавеской, сдавала койку.
У нее и поселился Игорь.
Звали ее Таисьей, но всей стройке она была известна как Речная Тоська. Она беззлобно и лениво отругивалась, если к ней слишком настойчиво приставали, своей завлекательностью бравировала, недотроги из себя не корчила, а над ревнивыми женами смеялась во всеуслышание:
— Которые имеют мужей, пусть те и караулят свое добро, а я чужих мужиков жалеть не обязана!
Впрочем, даже в тесноте стройки, где все на виду, особых сплетен про нее не ходило.
В ее независимых повадках сквозило чувство собственного достоинства женщины, привыкшей рассчитывать на себя. С детства Тоська рыбачила — с отцом, потом с мужем. Кто был ее муж и куда девался, никто точно не знал. Когда началось строительство, Тоська нанялась к изыскателям водомерщицей.
Три раза в сутки в любую погоду она отправлялась на верткой лодчонке к своему водомерному посту измерять уровень и температуру воды, а один раз в день вывозила на середину реки техника-гидролога с вертушкой для измерения расхода воды и скорости течения. В резиновых сапогах и потертом кожушке, она гребла сильно и точно, не боялась ни ветра, ни течения.
Когда кто-нибудь из тех, кто сох по ней, предлагал помочь, она поводила плечом и лениво отвечала:
— Это ж не гулянка, а работа, на что ты мне там нужен?
У нее было чистое румяное лицо рыбачки и ровные, очень красивые зубы — в сказках такие сравнивают с жемчугом. Тоська знала, что зубы красят ее, и улыбалась во весь рот, предоставляя людям любоваться или завидовать — кому что хочется. Одевалась она очень тщательно, подчеркивая все, что стоит подчеркнуть, не жалея времени на стирку и глажку. Волосы подолгу расчесывала, крутила на руке, рассматривала в зеркале, а потом укладывала так, чтобы пробор — как ниточка, и волосок к волоску.
Игорю нравилось, что она такая чистенькая, что она смела и ловка в работе. И ей сразу приглянулся новый постоялец. Они сошлись без мудрствований и были довольны друг другом. Тоська искусно скрывала их отношения, и это Игоря устраивало. Обедал он в столовой, но завтраки и ужины Тоська стряпала сама и очень любила посидеть с Игорем за столом, где она хозяйка, и вести неторопливый разговор.
— Чаевничаем, как всамделишные супруги, — посмеивалась она. — Смотри не привыкни, еще обкручу!
Обычно Тоська держалась шутливо, по-товарищески, но случались у нее порывы какой-то исступленной нежности. Это льстило Игорю, хотя сама Тоська потом издевалась над собой:
— Бабу как ни ломай, бабья дурь нет-нет да пробьется.
Иногда он ревниво размышлял: кто был у Тоськи до него? Она скрывает их связь, наверно, скрывала и прежние… Но он не расспрашивал ее, дорожа ни к чему не обязывающей непринужденностью отношений и не желая углублять их.
Впрочем, Тоська не занимала большого места в жизни Игоря. Главным интересом и страстью, главным содержанием всей его духовной жизни была работа: ее масштабы, ее возможности, самостоятельность действий, которую он получил по праву и постепенно расширял. Его назначили заместителем начальника отдела изысканий: отдел изучал все особенности реки и геологию района, искал «инертные» стройматериалы и уточнял границы водохранилища. Отделом руководил немолодой гидролог Николай Иванович Перчиков, человек в высшей степени корректный и доброжелательный. Он один называл Тоську Таисией Михайловной, со всеми говорил на вы, даже с самыми юными студентами-практикантами, и невероятно страдал оттого, что начальник строительства Луганов был грубоват, а когда хвалил или сердился, говорил «ты» даже пожилым людям. Игорь подозревал, а новые знакомцы из числа руководителей участков подтвердили, что Николая Ивановича он чаще ругал, чем хвалил: более противоположные характеры трудно было подыскать.
Николай Иванович со щедростью опытного специалиста объяснил Игорю все особенности здешней работы и с ходу переложил на него контроль над всеми точками изысканий.
Была у изыскателей лодка с подвесным мотором. Николай Иванович изредка выезжал на ней к работникам прибрежных точек, но задерживаться там не любил. Вечерами Игорь видел его гуляющим с двумя маленькими мальчиками, однажды заметил, как он выходил из магазина с переполненной сетчатой сумкой. Семьянин-обыватель? Бесспорно. Знающий специалист? Тоже бесспорно. Службист «от сих до сих»? Похоже. Чувствовалось, что изыскатели Николая Ивановича любят — то ли из жалости к доброму, вежливому человеку, то ли потому, что с ним удобно.
Игорь сразу повел себя придирчиво-требовательно, но никто не обижался, — видимо, соскучились по деловому порядку.
Лодка с подвесным мотором перешла в собственность Игоря. Он научился лихо мчаться против течения, вздымая буруны, скользить по стремнине вниз, проскакивать между камнями.
Большинство изыскателей жило на стройке и тратило уйму времени, чтобы добраться к месту работ. Молодые ребята по своей инициативе пристраивались на случайные ночлеги или брали с собой палатку, но это была кустарщина; инструмент, продукты, все изыскательское хозяйство тащили на себе.
Игорь помотался по окрестностям, определил зоны работ и подыскал у рыбаков временное жилье — базу для каждой зоны. Составил план снабжения и переброски работников, сам доставлял все необходимое на моторной лодке или на лошадях — вьюками.
Николай Иванович не без досады одобрил это новшество. Игорь позвал его посмотреть базы — Николай Иванович поехал, но к концу рабочего дня заторопился обратно, застенчиво объяснив: «Семья ждет», — и больше не выезжал.
Все складывалось хорошо: можно проявлять самостоятельность без помех. Вот только понедельники…
У начальника Светлостроя по понедельникам собирались «большие оперативки» с руководителями всех участков и служб… и на этих оперативках изыскателей представлял Николай Иванович. Луганов проводил совещания напористо, с юмором и беспощадной суровостью; рассказывали, что порою там бывают «спектакли», подробности которых разносятся по всему строительству.
Николай Иванович ходил туда неохотно, докладывал слишком длинно, так что Луганов не раз обрывал его. Игорю до смерти хотелось присутствовать на оперативках, он с первого дня влюбился в Луганова: бывший матрос, красногвардеец, рабфаковец, кончал институт заочно, работая на стройках. Прямой, грубый, веселый, организатор, каких мало, Луганов выдвигался быстро и к тридцати пяти годам приобрел всесоюзную известность.
Иногда Игорю мерещилось, что его собственный путь будет таким же, и он невольно подражал Луганову, говорил с людьми грубее и насмешливей, чем обычно. Впрочем, многие инженеры бессознательно делали то же самое.
Работу изыскателей задерживали плохое снабжение оборудованием и медлительность ремонта. Мастерские и Ремзавод были перегружены заказами ведущих объектов стройки, от изыскателей открещивались. К середине лета создалось бедственное положение у буровиков: колонковые трубы выбывали из строя, новых не подвезли; нужно было поднять из скважин старые трубы и сделать новую нарезку, но никто за это не брался. Николай Иванович тщетно околачивал пороги разных отделов.
Порасспросив новых приятелей, Игорь узнал, что мастер нужного ему цеха — москвич и завзятый театрал. Игорь целый вечер болтал с ним о московских театрах, рассказывал были и небылицы об актерах, а потом по-приятельски договорился о нарезке труб. Трубы подвезли ночью и обошлось без формальностей. Работа пошла бойко, как говорил Игорь, «на факторе личной заинтересованности»: он приплачивал токарям из своего кармана.