Это был некрасивый маленький щенок, розовое брюшко просвечивало сквозь пеструю шерстку. Глаза его еще были плотно закрыты, а лишняя кожа, которая понадобится ему, когда он вырастет, топорщилась складками на мордочке. Тоненький хвостик выглядел совершенно как крысиный, я даже удивился, что его мать не замучила собственных щенят из-за этого сходства. Он был слабенький и вялый, но я приставал к нему с соской и теплым молоком, пока он не пососал немного, и как следует обрызгал щенка, чтобы побудить Крысоловку его вылизать. Я оторвал одну из его сильных сестричек от соска и сунул щенка на ее место. В любом случае ее маленький животик был уже круглым и полным, она сосала уже только ради удовольствия. Эта девочка должна была стать белой, с черным пятнышком над одним глазом. Она поймала мой мизинец и принялась сосать его. Уже чувствовалась огромная сила, которая в будущем появится в этих челюстях. Баррич рассказывал мне о крысоловах, о том, как они вцепляются в нос быку и висят, что бы тот ни делал. Он не понимал, какой прок учить этому собаку, но не мог не уважать мужества собаки, которая не боится быка. Наши крысоловы предназначались для ловли крыс и охраняли амбары и кормушки с зерном.
Я провел в конюшне все утро и ушел в полдень, с наслаждением вспоминая маленькое брюшко моего щенка, круглое и тугое от молока. Вторая половина дня прошла за чисткой стойл. Баррич держал меня там, все время находя для меня новые дела, чтобы у меня не оставалось времени ни для чего, кроме работы. Он не разговаривал со мной, не задавал никаких вопросов, но все время оказывалось, что Баррич работает всего в нескольких шагах от меня. Похоже, он воспринял мою жалобу на одиночество слишком буквально и решил все время держаться поблизости. Я закончил этот день с моим щенком, который уже заметно окреп. Я прижал его к груди, и он забрался ко мне под подбородок, его тупая маленькая мордочка тыкалась мне в шею в поисках молока. Было щекотно. Я оторвал его от себя и посмотрел на него. У него будет розовый носик. Говорят, крысоловы с розовыми носами – самые свирепые драчуны. Но этот маленький разум сейчас был всего лишь теплым комочком, желающим молока, покоя и полным любви к моему запаху. Я окутал его своей защитой и похвалил за то, как он набрался силенок за этот день. Щенок вертелся у меня на руках. И Баррич, перегнувшись через стенку стойла, постучал кончиками пальцев по моей голове, вызвав двойной визг – щенка и мой.
– Хватит, – жестко предупредил он меня, – не мужское это дело. И это не снимет того, что грызет твою душу. Теперь верни щенка матери.
Так я и сделал, но без всякой охоты. Я был совсем не уверен, что Баррич прав и связь со щенком не залечит мою душу. Я тянулся к этому теплому маленькому миру – сена, щенков, молока и их матери. В тот момент я не мог представить себе ничего лучшего.
Потом Баррич и я пошли поесть. Он отвел меня в солдатскую столовую, где все было попросту и никто не требовал, чтобы с ним разговаривали. Никто не обращал на меня внимания, еду передавали прямо через мою голову, не было никаких слуг, и это меня успокаивало. Баррич, однако, проследил, чтобы я поел, а потом мы сидели снаружи, у задних дверей кухни, и пили. Мне раньше случалось пить пиво, эль и вино, но я никогда специально не напивался. Теперь Баррич научил меня этому. Повариха посмела выйти и выбранить его за то, что он дает мальчишке крепкие напитки, но Баррич только молча и сердито взглянул на нее, отчего я сразу вспомнил о ночи, когда впервые встретил его, – тогда он противостоял целой комнате грубых солдат, защищая доброе имя Чивэла. И повариха ушла.
Баррич сам отвел меня в мою комнату в замке. Я стоял, покачиваясь, а он стащил с меня рубаху, небрежно толкнул к кровати и, когда я упал на нее, швырнул сверху одеяло.
– Теперь спи, – прохрипел он. – А завтра мы опять сделаем то же самое. И опять. До тех пор, покуда в один прекрасный день ты не обнаружишь: что бы с тобой ни случилось, оно тебя не убило и жизнь продолжается.
Он задул мою свечу и ушел. Голова у меня кружилась, тело ломило от дневной работы. Но я все равно не спал. Внезапно я обнаружил, что плачу. Спиртное высвободило то, что я держал в себе все эти дни, и я зарыдал. Не тихо, нет. Я всхлипывал, икал, кричал, челюсть моя тряслась. Горло свело, нос тек, я плакал так сильно, что готов был задохнуться. Думаю, я выплакал все слезы, которых я не проливал с тех пор, как мой дед заставил мою мать бросить меня.
– Гнусь! – услышал я собственный крик.
И тут меня крепко обняли чьи-то руки. Это был Чейд. Он прижимал меня к себе и укачивал, как будто я был совсем маленьким ребенком. Даже в темноте я узнал эти костлявые руки и запах травы и пыли. Не веря, я вцепился в него и плакал, пока не охрип, а рот мой не пересох так, что я уже не мог издать ни звука.
– Ты был прав, – успокаивающе прошептал он в мои волосы. – Ты был прав. Я просил тебя сделать что-то плохое, и ты был прав, когда отказался. Тебя никогда не будут больше так испытывать. Во всяком случае, я не буду.
И когда я наконец затих, он оставил меня на некоторое время, а потом принес тепловатый и почти безвкусный напиток – не воду. Он поднес кружку к моим губам, и я выпил все, не задавая вопросов. Потом я снова лег и тут же провалился в сон, даже не заметив, как Чейд покинул мою комнату.
Я проснулся перед рассветом, плотно позавтракал и доложился Барричу. Работа у меня спорилась, я был внимателен к его поручениям и никак не мог понять, почему Баррич проснулся таким ворчливым и с тяжелой головой. Он пробормотал что-то насчет отцовской устойчивости к выпивке, а потом рано отпустил меня, сказав, чтобы я насвистывал где-нибудь в другом месте.
Тремя днями позже король Шрюд вызвал меня к себе на рассвете. Он был уже одет, и на столе стоял поднос. Еды на нем было больше, чем на одну персону. Когда я вошел, он отослал слугу и велел мне сесть. Я опустился на стул у маленького стола, и король, не спрашивая, голоден ли я, собственноручно положил мне еды и сел напротив, чтобы разделить со мной трапезу. Я уловил смысл этого жеста и все же не мог заставить себя много есть. Шрюд говорил только о еде и ничего не сказал о договоре, преданности и необходимости держать слово. Увидев, что я закончил, король отодвинул свою тарелку и неловко замялся.
– Это была моя идея, – сказал он наконец почти грубо. – Не его. Ему это с самого начала не понравилось. Я настаивал. Когда будешь старше – поймешь. Я не могу рисковать. Но я обещал ему, что ты узнаешь это от меня самого. Все это задумал я, он тут ни при чем. И я никогда снова не попрошу его испытывать тебя таким образом. Слово короля.
Он жестом отослал меня. Я встал, но, поднимаясь, взял с подноса маленький серебряный нож, украшенный гравировкой, которым король пользовался, чтобы резать фрукты. При этом я смотрел ему прямо в глаза и, ничуть не скрываясь, убрал нож себе в рукав. Глаза короля Шрюда расширились, но он не сказал ни слова.
Двумя ночами позже, когда Чейд позвал меня, наши уроки возобновились, как будто никогда не прекращались. Он говорил, я слушал. Я играл в его игру с камешками и ни разу не ошибся. Он давал мне задания, и мы перешучивались. Он показал мне, как Проныра, ласка, танцует за кусочек колбасы. Между нами все снова было хорошо. Но прежде чем покинуть его комнату этой ночью, я подошел к камину. Без единого слова я вонзил маленький ножик в дерево каминной полки. Потом я ушел, так ничего и не сказав и не встретившись с Чейдом взглядом. Больше мы об этом никогда не говорили.
Я думаю, что нож остается там и по сей день.
Глава 6 Тень Чивэла
Есть два предания о том, откуда повелось давать королевским отпрыскам имена, внушающие им свойства или способности. Согласно первому, более известному, когда таких детей учат Силе, имя каким-то образом привязывается к человеку и он не может вырасти, не обладая свойством, которое обозначено именем. Этому особенно упорно верят те, кто наиболее склонен снимать шляпы в присутствии младшей знати.
Более древнее предание приписывает происхождение этой традиции воле случая. Говорят, что короля Тэйкера Завоевателя и короля Рулера Властвующего, первых пришедших с Внешних островов правителей страны, которая впоследствии стала Шестью Герцогствами, в действительности звали совершенно иначе. Их подлинные иноземные имена были лишь созвучны тем прозвищам, которые дал им народ завоеванной страны. Так и случилось, что эти правители стали известны и вошли в историю под именами, которые в действительности не более чем слова, близкие по произношению к именам, данным им при рождении. Простой народ стал верить, что мальчик, получивший звучное имя, вырастет благородным человеком. Такая вера только на руку монархической династии.
Мальчик!
Я поднял голову. Из полудюжины или около того других ребят, слоняющихся у огня, никто даже не вздрогнул. Девочки и вовсе не обратили внимания, когда я пересел к противоположной стороне низкого стола, где стоял на коленях мастер Федврен. Он освоил какую-то интонацию, по которой все сразу определяли, когда «мальчик» означает «мальчик», а когда «бастард».
Я запихнул колени под низкий столик и сел, потом протянул Федврену лист пористой бумаги. Пока он пробегал глазами мои аккуратные колонки букв, я позволил себе отвлечься.
Зима собрала и усадила нас здесь, в большом зале. Снаружи шторм хлестал стены замка, волны колотились о скалы с такой силой, что иногда даже чувствовалось, как вздрагивает каменный пол зала. Тяжелые тучи украли те несколько часов водянистого дневного света, которые нам оставила зима. Мне казалось, что темнота, будто туман, проникала всюду, затягивала мглой все вокруг, закрадывалась в души. Из-за постоянного полумрака глаза мои слипались, я чувствовал себя сонным, хотя и не устал. На мгновение я позволил своим чувствам выплеснуться на волю и ощутил зимнюю медлительность дремавших по углам собак. Даже они не смогли пробудить во мне ни мысли, ни образа.
Огонь горел во всех трех больших каминах, и разные группы собрались перед каждым. У одного лучники занимались своей работой на случай, если завтра распогодится и можно будет отправиться на охоту. Мне хотелось быть там, где Шерф сочным голосом, который то становился громче, то интригующе затихал, рассказывал очередную историю. Время от времени его прерывал одобрительный смех слушателей. У последнего очага звенели голоса поющих детей. Я узнал отчетливый мотив пастушьей песенки. Несколько присматривающих за детьми матерей постукивали ногами в такт, плетя кружево, в то время как иссохшие пальцы старого Джердана, перебиравшие струны арфы, заставляли детские голоса звучать почти верно.
У нашего очага собрались дети, достаточно большие для того, чтобы сидеть смирно и учить буквы. За нами приглядывал Федврен. От его острых синих глаз ничего не могло укрыться.
– Вот, – поправил он меня, – ты забыл перекрестить хвостики. Помнишь, как я тебе показывал? Джустик, открой глаза и вернись к перу. Еще раз задремлешь – и я пошлю тебя за дровами. Чарити, ты можешь помочь ему, если еще раз хихикнешь. А в остальном, – продолжал он, снова обращаясь ко мне, – ты делаешь успехи, и не только в письме буквами Шести Герцогств, но и в рунах Внешних островов, хотя их трудно нарисовать правильно на такой плохой бумаге. Она очень рыхлая и слишком впитывает чернила. Хорошо отбитые листы коры – вот что нужно для рун. – Он оценивающе глянул на лист, над которым работал. – Продолжай в том же духе, и еще до конца зимы я позволю тебе сделать копию Лечебника королевы Бидвелл. Что ты на это скажешь?
Я попытался улыбнуться, чтобы выглядеть надлежащим образом польщенным. Копирование редко поручали ученикам: хорошей бумаги было слишком мало, а одно небрежное движение кисти могло загубить целый лист. Я знал, что Лечебник был простым описанием свойств трав со списком предсказаний, но всякое копирование считалось особой честью, которую следовало стремиться заслужить. Федврен дал мне новый лист пористой бумаги. Когда я поднялся, чтобы вернуться на свое место, он жестом остановил меня.
– Мальчик…
Я молчал. Федврен казался смущенным.
– Я не знаю, кого просить об этом, кроме тебя. По правилам я должен был бы обратиться к твоим родителям, но… – Он замялся и задумчиво почесал бороду испачканными в чернилах пальцами. – Зима скоро кончится, и я снова отправлюсь в путь. Ты знаешь, что я делаю летом, мальчик? Брожу по всем Шести Герцогствам, собирая корни, травы и ягоды для чернил и делая запасы для изготовления нужной мне бумаги. Это замечательная жизнь: свободно бродить по дорогам летом и гостить здесь, в замке, всю зиму. Многое можно рассказать о том, как зарабатывают на жизнь письмом.
Федврен задумчиво смотрел на меня. Я терялся в догадках, к чему он клонит.
– Каждые несколько лет я беру помощника, – продолжал учитель. – Некоторые из них делают большие успехи и отправляются работать каллиграфами в меньшие замки. Другие – нет. У кого-то не хватает терпения для мелких деталей, или они не могут запомнить, как составлять чернила. Я полагаю, что ты достаточно упорен и у тебя хорошая память. Что ты думаешь о том, чтобы стать переписчиком?
Я не знал, что ответить, и молча смотрел на него. Дело было не только в том, чтобы стать переписчиком; удивляла сама идея Федврена сделать меня своим помощником, чтобы я ходил за ним по пятам и изучал секреты его мастерства. Несколько лет прошло с тех пор, как я заключил договор со старым королем. Не считая ночей в обществе Чейда и редких дней с Молли, меня никогда никто не находил достойным объектом для общения, не говоря уж о том, чтобы сделать меня своим помощником. Предложение Федврена лишило меня дара речи. Он, видимо, почувствовал мое смущение, потому что улыбнулся удивительной улыбкой – мудрой, но в то же время озорной.
– Подумай об этом, мальчик. Каллиграфия – это хорошее ремесло, а что еще тебя может ждать? Между нами говоря, думаю, время, проведенное вне Оленьего замка, может принести тебе пользу.
– Вне Оленьего замка? – повторил я удивленно.
Это было так, словно кто-то отдернул занавеску. Мне такое никогда не приходило в голову. И тут мне ярко, радужно представились дороги, ведущие прочь из Баккипа, и потрепанные учебные карты обрели плоть, превратились в места, куда я мог бы пойти. Это как громом поразило меня.
– Да, – промолвил Федврен, – вне Оленьего замка. Когда ты повзрослеешь, тень Чивэла станет тоньше. Она не всегда сможет прикрывать тебя. Лучше тебе, пока память о Чивэле не стерлась, стать самостоятельным человеком с собственной жизнью, которая бы удовлетворяла тебя. Но ты не должен отвечать мне сейчас. Подумай, может быть, обсуди это с Барричем.
Он протянул мне пористую бумагу и отослал меня на место. Я задумался над его предложением, но посоветоваться пошел не к Барричу. В самые ранние часы нового дня мы с Чейдом сидели на корточках, голова к голове, и я сгребал в кучу красные осколки разбитого горшка, который опрокинул Проныра, а Чейд собирал мелкие черные семена, разлетевшиеся по всему полу. Проныра взобрался по гобелену и виновато щебетал, но я чувствовал его восторг.
– Эти семена прибыли из самого Калибара, ты, маленький паршивец! – бранил его Чейд.
– Калибар… – эхом повторил я и попробовал закинуть удочку. – День пути от нашей границы с Песчаными пределами.
– Верно, мой мальчик, – одобрительно пробормотал Чейд.
– Ты там был когда-нибудь?
– Я? О нет. Я просто хотел сказать, что семена прибыли издалека. Мне пришлось посылать за ними в Фиркрест. У них там большой рынок, который притягивает купцов со всех Шести Герцогств и многих наших соседей.
– Фиркрест… А ты там бывал?
Чейд задумался.
– Раз или два, когда был моложе. Помню только шум и жару. На островах всегда так – слишком сухо и слишком жарко. Я был рад вернуться в Баккип.
– А был ты в каком-нибудь таком месте, которое понравилось бы тебе больше, чем Баккип?
Чейд медленно выпрямился с горстью мелких черных семян в бледной руке.
– Почему бы тебе не спросить прямо, вместо того чтобы бродить вокруг да около?
И я рассказал ему о предложении Федврена и о том, как понял внезапно, что карты – не просто линии и цветные пятна, а места и возможности. И я мог бы поехать туда и стать переписчиком или…
– Нет. – Чейд заговорил тихо, но твердо. – Не важно, куда ты поедешь, но все равно ты останешься бастардом Чивэла. Федврен более проницателен, чем я думал, но тем не менее он не понимает. Не все понимает. Он видит, что здесь, при дворе, ты навсегда останешься бастардом и будешь отчасти парией. Чего он не понимает, так это того, что здесь, пользуясь щедростью короля Шрюда, обучаясь под его присмотром, ты не являешься угрозой для государя. Конечно, здесь тебя прикрывает тень Чивэла. Конечно, это тебя защищает. Но, оказавшись далеко отсюда и по-прежнему нуждаясь в защите, ты будешь представлять опасность для короля Шрюда и еще большую опасность для его наследников. Ты не получил бы свободной жизни бродячего писца. Скорее всего, в одно прекрасное утро тебя найдут в постели в одном из трактиров с перерезанным горлом или на большой дороге со стрелой в спине.
Меня передернуло.
– Но почему? – спросил я тихо.
Чейд вздохнул. Он сбросил семена в блюдце и слегка отряхнул руки, чтобы избавиться от тех, которые прилипли к его пальцам.
– Потому что ты бастард королевского рода и заложник собственной крови. Потому что сейчас, как я уже сказал, ты ничем не опасен Шрюду. Ты слишком молод, и, кроме того, ты все время у него на виду. Но Шрюд Проницательный смотрит в будущее. И ты тоже должен этому научиться. Времена сейчас беспокойные. Набеги островитян случаются все чаще. Люди на берегу начинают роптать. Говорят, что нам нужно больше патрульных парусников, а некоторые подумывают о собственных военных кораблях, чтобы совершать ответные набеги.
Но Внутренние герцогства не хотят платить ни за какие корабли, и особенно за военные, которые могут втянуть нас в настоящую войну. Они утверждают, что король думает только о побережье, а их крестьяне ему совершенно безразличны. И горцы становятся более несговорчивыми, когда мы пользуемся их перевалами, так что торговые пошлины повышаются с каждым месяцем. Поэтому купцы тоже ропщут и жалуются друг другу. На юге, в Песчаных пределах и дальше, за ними, засуха и времена очень тяжелые. Там все так и сыплют проклятиями, как будто король и Верити имеют и к этому какое-то отношение.