Приказом по военному ведомству № 197 от 1901 год училище было преобразовано в пехотное двухклассное на четыреста юнкеров, а юнкера-казаки были переведены в Оренбургское казачье училище. Я не застал этого, так как завершил курс училища в тысяча девятисотом году. Хотя со времен окончания, старался следить за жизнью и преобразованиями в "Alma mater".
***
До производства по всем прикидкам осталось две недели.
Я происхожу из небогатого дворянского рода Тихменевых, которые с незапамятных времен жили в Иркутске. Отец, Василий Андреевич Тихменев служил по почтовому ведомству, дослужился до коллежского асессора, сумел определить меня в Сибирский имени Александра I кадетский корпус, в Омске. До сих пор помню нашу кадетскую песню.
Проживание и обучение в другом городе, конечно, немного усложняло жизнь, но не настолько сильно как могло бы показаться со стороны. Просто сначала некуда было ходить в отпуск. Потом я сдружился с кадетом Поплавским, омичем, и стал достаточно частым гостем в его доме.
После выпуска из кадетского корпуса можно было поступать в любые учебные заведения Российской империи, но, учитывая финансовое положение семьи, я решил поступать в военное училище. Самое близкое естественно было Иркутское юнкерское училище, в которое, я благополучно поступил в тысяча восемьсот девяносто восьмом году. Поступление свелось к простому собеседованию. Поступал я на пехотное отделение. Распределяли выпущенных офицеров в основном в Сибирский военный округ, немного вакансий было из полков имевших стоянки в западных губерниях и Привислянском крае, Царстве Польском. Как шутили юнкера, это наши гвардейские полки, имея в виду, "что по Сеньке, и шапка".
***
Все семнадцать человек нашего корпуса поступавших в училище, в шинелях, выстроились по росту перед дежурной комнатой, задрали головы и вытянулись в струнку. По ранжиру в шеренге я стоял вторым. Через несколько минут, после нашего построения, к нам вышел пожилой, тушистый, офицер, с рыжей бородкой и по старинной моде с золотой цепочкой по борту сюртука. В свое время мы узнали, что это был батальонный командир, полковник Юрченко (по прозванию Упрямый Хохол), гроза юнкеров, особенно младшего курса, которых он жучил, немилосердно. Узнали мы также, что в обращении с нами он был грубовато вежлив. «Хохол» окинул нас орлиным взглядом и хриплым басом пролаял:
— Вы приняты в Иркутское Военное Училище… вот… лучшее училище среди всех других, и держите,… вот, его знамя высоко. Вы уже,…вот, не мальчики кадеты, а юнкера, нижние чины, ну… вот и скоро присягу будете принимать, понимаете?
— Так точно, понимаем, господин полковник! — Гаркнули мы, и не столько поняли, сколько почувствовали, что это не корпус и что мы попали в такое заведение, где с нами шутить не будут.
"Хохол" всех нас распределил в четыре роты, причем мы двое с Георгием Поплавским, самые высокие попали в первую роту, иначе "роту Его Величества", что обозначало, что на погонах мы будем, носить царские вензеля.
Отправились мы в роту, и там нас встретил ротный командир, капитан Карелин, высокий сутулый человек и тоже с бородкой, но только не рыжей, как у «Хохла», а черной с проседью. Он не лаял, а довольно спокойно, подробно поговорил с каждым и послал нас в цейхгауз переодеваться, где нами и занялся толстый и важный каптенармус по фамилии Борзых, в чине старшего унтер-офицера. В цейхгаузе, мы получили обмундирование каждого дня, т. е. белую полотняную рубашку с погонами, на которых уже блестели вензеля, кожаные пояса с бляхами, сапоги с рыжими голенищами и черные шаровары на выпуск. Как оказалось впоследствии, эти рубашки и черные штаны нам в Училище полагалось носить всегда, в роте, утром в классах во время лекций, вечером во время «репетиций», за завтраком и за обедом и во время подготовки к репетициям. Мундиры и высокие сапоги надевались только в отпуск и на строевые занятия.
Мы вышли из цейхгауза уже юнкерами, и сразу поняли, что жизнь наша радикально переменилась. И к лучшему! Первое, что нас приятно удивило, это была свобода передвижения. Не как в корпусе, где каждый должен был сидеть в своей роте, а если нужно было выйти, то полагалось отпрашиваться у курсового офицера. Юнкера могли свободно расхаживать по всему зданию Училища, пойти в другую роту, в читальню, в чайную и вообще в пределах законного, чувствовать себя взрослыми и свободными людьми. В корпусе все мы были под надзором офицеров воспитателей, всегда были у них на глазах. Здесь такого не было. Ты уже взрослый, сам отвечаешь за себя и свои поступки.
Исчезло обращение на «ты». Вместо этого все офицеры говорили нам «Вы». В Училище был один дежурный офицер. ОДИН на все Училище! Он постоянно сидел в нижнем этаже у себя в дежурной комнате и обходил роты только два раза в сутки, утром во время вставанья и раз ночью.
Свои ротные офицеры показывались обыкновенно всего несколько раз в день, на строевых занятиях, на гимнастике и на Уставах. Раз в день показывался ротный командир. Все же остальное время в качестве начальства над нами наблюдали свои же юнкера, старшего курса: фельдфебель, портупей-юнкер, заведующий младшим курсом, так называемый "звериный папаша", (юнкера младшего курса носили довольно нелепую кличку "зверей") и дежурный по роте.
В отношении строевой подготовки и выполнения ружейных приемов нас сразу взяли в оборот наши юнкера-начальники. Младший курс «звери», старший курс "господа обер — офицеры".
Как и в корпусе, училищная администрация делилась на две, совершенно независимые друг от друга части: учебную и строевую. Как и в корпусе, учебной частью ведал инспектор классов.
Позже мы с ним познакомились. Коллежский асессор Павел Гаврилович Хлопонин. Был он человеком не вредным, зачастую входящим в положение «бедного» юнкера.
Часть строевая была организована проще простого. Училище представляло собою батальон, с батальонным командиром и адъютантом и четырьмя ротными командирами. У каждого ротного командира под начальством было два младших офицера, они же курсовые офицеры младшего и старшего курса.
Распорядок дня в Училище был такой. Вставали в семь часов и не по барабану или горнисту как в корпусе, а по команде дежурного. Двадцать минут давалось на одеванье и мытье, а затем роту выстраивал портупей-юнкер в должности фельдфебеля, пелась короткая молитва, а затем строем шли вниз в столовую пить чай. Из столовой уже поодиночке заходили в роту за книгами и поднимались на третий этаж, где помещались классы.
***
В восемь часов десять минут приходили преподаватели и начинались лекции. Говорю «лекции», а не «уроки», потому что система преподавания была лекционная. Что тоже резко отличалось от корпуса. По каждому предмету полагалось прочесть известное число учебного материала, чтобы закончить «отдел», который нужно было сдавать тому же преподавателю на "репетициях".
"Репетиции" производились в тех же классах, по понедельникам и средам, начинались в шесть часов вечера и затягивались нередко до десяти, одиннадцати часов. В противоположность корпусным урокам, где каждый вел приблизительный расчет, когда его спросят, и где можно было «проскочить», и не быть вызванным, училищные репетиции было дело серьезное. Спрашивали всех по списку и в течении 10–15 минут прощупывали каждого до костей, гоняя его по всему отделу.
Утренние лекции кончались в 12 часов и в 12.30 все строем шли завтракать. Кормили в училище очень хорошо, пища была простая, но сытная и вкусная. Из юнкеров старшего курса каждый день один назначался "дежурным по кухне", и на его обязанности было следить, чтобы вся провизия, которая полагалась по раскладке, была бы надлежащим образом использована.
От 2-х до 4-х с половиной, занимались строевыми занятиями, гимнастикой, фехтованием и уставами. На строевые занятия нужно было переодеваться в мундиры и высокие сапоги.
***
Производились занятия или в манеже, при плохой погоде, или на большом училищном плацу при хорошей. На плацу, занимались тихим шагом, так чтобы ступня ноги, идя все время параллельно земле, выносилась на аршин вперед. Этот шаг по преданиям появился во времена император Павла Петровича и был заимствован из прусской армии. Как говорили юнкера старшего курса, красиво маршировать умеют только в русской и «немного» в германской армиях, остальные армии мира так не умеют.
Тренировались в овладении молодецкой строевой стойкой и лихими ружейными приемами. В этих последних юнкера старшего курса, достигали предельной ловкости и чистоты. Мы тянулись к такому же совершенству, часто практикуясь в роте перед зеркалом, в свободное время и не будучи никем, к тому понуждаемы.
Вернувшись в роту после занятий, все переодевались в белые рубашки и длинные штаны и к пяти часам шли на обед. Как всегда, в столовую шли строем, а возвращались одиночным порядком. По средам, в дни репетиций старшего курса, в столовой за обедом играла музыка. Наш училищный оркестр, давал представления. После шести часов наступало "свободное время" и каждый мог заниматься, чем ему угодно. В училище была недурная библиотека, и в читальне на столах лежали журналы и газеты.
***
Существовала "чайная комната". Там, по дешёвым ценам, отпускались стаканы чаю и продавались булки, всякие печенья и сладости. У каждого взвода был свой стол. Наконец, вечером можно было пойти в "портретный зал". Там стоял рояль и там любители занимались вокальным и музыкальным искусством. Самое умное было, конечно, пойти заниматься, т. е. готовиться к очередной репетиции, в большой комнате, где по стенам стояли шинельные шкафы, а посередине столы и стулья и которая носила название «зубрилки». В зубрилке, требовалось соблюдать тишину и все ее нарушавшие оттуда немедленно изгонялись. Помню, что первые два месяца все мои репетиции: регулярно оканчивались скандальным провалом, единственно потому, что я, как и многие другие юнкера младшего курса, не научился еще надлежащим образом распределять свое время. В корпусе были "вечерние занятия", куда приходил воспитатель, и на которых волей неволей заниматься приходилось. В Училище никто над душой у тебя не стоял и после обеда ты официально ты был свободен. А затем как-то незаметно подкрадывалась понедельничная репетиция, скверная еще потому, что приходилась после праздничного отпуска, а в 6 часов вечера молодому человеку приходилось отправляться на заклание. И если он на репетиции проваливался, то виноват был он сам и никто больше, так как времени для подготовки было достаточно. Ни о каком лицеприятии, конечно, не могло быть и речи. Знаешь молодец, так и должно. Не знаешь, сам виноват, вот тебе и кара.
Что касается взаимоотношений старшего и младшего курсов, то с самого начала, господа «обер-офицеры», каждый из которых имел своего персонального «зверя», внушали нам, молодым юнкерам, что офицером русской армии может стать лишь "Верующий, верноподданный, добрый сын, и надежный товарищ. Скромный и образованный юноша, исполнительный, терпеливый и расторопный". Эти качества, с которыми воспитанник Иркутского юнкерского училища должен переходить со школьной скамьи в ряды Императорской армии с чистым желанием отплатить Государю и России честною службою, честною жизнью и честною смертью.
До принятия присяги нас муштровали очень напряженно, муштровал взводный командир, муштровал свой «обер-офицер», муштровали курсовые офицеры и ротный командир. За полтора месяца при совершенно непривычных после кадетского корпуса нагрузках, из мальчиков кадетов получились подтянутые, уверенные в себе юнкера славного Иркутского училища, девизом которого было: "И один иркутянин в поле воин!". Через полтора месяца, после прохождения стрельб, мы принимали присягу.
Принятие присяги в училище было событием чрезвычайно торжественным. Пятнадцатого октября после церковной службы на плацу выстроились юнкера: на правом фланге — старший курс, на левом — первокурсники. Перед строем — аналой со святым Евангелием и Крестом; за ним, училищный священник отец Михаил, неподалеку от него — католический ксендз и мусульманский мулла в парадных одеяниях. Сияя инструментами, стоял собственный училищный оркестр. После приветствия начальника училища:
— Здравствуйте молодцы юнкера!
И нашего громового ответа:
— Здравия желаем Ваше Превосходительство!
Раздалась команда батальонного, "Упрямого Хохла":
— Под знамя! На кр-аул! Равнение на знамя!
Четыреста штыков слитным движением уставились в не по-осеннему чистое небо. И сразу же, под звуки марша «Орел», появлялось белое знамя с золотым орлом на вершине его древка. Знаменщик останавливался у аналоя, раздавалась команда "На молитву! Шапки! Долой!", и голос училищного священника произносил незабываемые слова:
— Сложите два перста и подымите их вверх. Теперь повторяйте за мной слова торжественной военной присяги:
Я, нижепоименованный,…обещаюсь и клянусь Всемогущим Богом, пред Святым Его Евангелием, в том, что хощу и должен Его Императорскому Величеству, своему истинному и природному Всемилостивейшему Великому Государю Императору Николаю
Александровичу, Самодержцу Всероссийскому, и законного Его Императорскаго Величества Всероссийскаго Престола Наследнику, верно и нелицемерно служить, не щадя живота своего, до последней капли крови, и все к высокому Его Императорскаго Величества Самодержавству, силе и власти принедлежащия права и преимущества, узаконенныя и впредь узаконяемыя, по крайнему разумению, силе и возможности исполнять. Против врагов Его Императорского Величества, Государства и земель Его, телом и кровью, в поле и крепостях, водою и сухим путем, в баталиях, партияхъ, осадах и штурмах и в прочих воинских случаях храброе и сильное чинить сопротивление. И во всем стараться споспешествовать, что к Его Императорского Величества верной службе и пользе государственной во всяких случаях касаться может. Об ущербе же Его Величества интереса, вреде и убытке, как скоро о том уведаю, не токмо благовременно объявлять, но и всякими мерами отвращать и не допущать потщуся и всякую вверенную тайность крепко хранить буду, а предпоставленным надо мною начальникам во всем, что к пользе и службе Государства касаться будет, надлежащим образом чинить послушание и все по совести своей исправлять, и для своей корысти, свойства, дружбы и вражды против службы и присяги не поступать, от команды и знамени, где принадлежу, хотя и в поле, обозе или гарнизоне, никогда не отлучаться, но за оным, пока жив, следовать буду и во всем так себя вести и поступать, как честному, верному, послушному, храброму и расторопному солдату надлежит. В чем да поможет мне Господь Бог Всемогущий. В заключение же сей моей клятвы целую слова и крест Спасителя моего. Аминь.
***
Прошло уже четыре года, как я произносил эти слова, но они до сих пор стоят у меня в памяти! В тот момент, когда они звучали, я испытал самый большой подъем в душе моей! Совершенно непередаваемое чувство! Понять его может только тот, кто сам испытал. Затем адъютант училища читал вслух военные законы, карающие за нарушение присяги и награждающие за храбрость.
Сначала были зачтены положения законов карающие за воинские преступления. Бурная фантазия когда-нибудь меня погубит. Я живо представлял себя, сдающимся, изменнически действующим и в конце концов подвергнутым казни согласно Петровскому Регламенту.
Привело меня в чувство чтение следующих слов:
"Ни высокий род, ни прежние заслуги, ни полученные в сражениях раны не приемлются в уважение при удостоении к ордену Св. Георгия за воинские подвиги; удостаивается же оного единственно тот, кто не только обязянность свою исполнял во всем по присяге, чести и долгу, но сверх сего ознаменовал себя в пользу и славу Российского оружия особенным отличием, заключающимся в следующем:
Кто, презрев очевидную опасность и явив доблестный пример неустрашимости, присутствия духа и самоотвержения, совершил отличный воинский подвиг, увенчанный полным успехом и доставивший явную пользу. Подвиг сей может быть совершен или по распоряжению высшего начальства, или и по собственному внушению. Воин, одушевленный преданностью… на таковой подвиг, буде действует отдельно, или находится на посту, не состоящем в общей линии; и ежели достигнет совершенного успеха, то вполне достоин будет награды, для отличия храбрых установленной;…
Это я! Я готов во главе своих солдат…
Кто, во время битвы, предложит в полевых войсках Главнокомандующему Армиями, или Командующему Армиею, или Корпусному Командиру, состоящему на правах Командира отдельного корпуса, а во флоте…, совет о таком действии, которое, по собственному их засвидетельствованию, не было прежде того в виду и приведение коего в исполнение доставит полную и решительную над неприятелем победу.
— Я основываясь на опыте многолетней службы даю дельный совет и… Враг разбит и уничтожен!
Кто, лично предводительствуя войском, одержит над неприятелем, в значительных силах состоящем, полную победу, последствием которой будет совершенное его уничтожение, или,…
Я тут же представил себя в роли командующего отрядом, враг бежит!.