«Видимость»… Это понятие, это слово в пограничном деле имеет особый смысл. Вот и сейчас Шишминцеву из-за никудышней видимости пришлось выдвинуться к самой границе, и та секунда, когда его зоркий глаз сквозь пелену вьюги заметил на той стороне человеческий силуэт, оказалась решающей. То ли нарушитель почуял залегшего в снегу Щишминцева, то ли просто выжидал, но он, быстро нырнув за сугроб, надолго затаился. А Шишминцев ждал… Вот об этой самой выдержке, стойкости, непоколебимой постоянной бдительности, о жестоком долготерпении пограничников и говорил тогда Сурженко.
Сержант Шишминцев понял, что нарушитель возможно заметил его, а возможно и считает, что ему это померещилось. В последнем случае, он будет ждать, пока не убедится в том, что ему, действительно, все показалось, что кругом, действительно, никого нет. Надо во что бы то ни стало перехитрить его. Не шелохнувшись, — лежать, лежать, лежать…
Кругом завывала вьюга, высоко над головой, подобно мерному скрипу колодезного журавля, однотонно стонала невидимая верхушка могучего бука. А ты, Шишминцев, лежи! Не смыкая ресниц, до рези в глазах вглядывайся туда, где много времени назад, чуть ли не вечность, мелькнула тень врага. Лежи, Шишминцев! Не шевелись!
За долгие минуты неподвижности, томительного ожидания, чудовищного напряжения уставшее тело умоляло: «Ну, двинь хоть раз затекшей ногой, слегка пошевели омертвевшей рукой, чуть-чуть потянись — ты ведь живой человек»… Но твердая воля держала на взводе, и Шишминцев застыл под снегом, готовый к прыжку.
Сержант Шишминцев пролежал в лютый мороз полтора часа. Почти восемь тысяч раз простучало его сердце, пока он дождался врага. Нарушитель был обманут. Приготовившись, он двинулся вперед, и, как только шагнул на советскую землю, из вьюги, из снега возник грозный Шишминцев…
В такую же вьюжную ночь, при такой же «видимости», почти в таких же условиях отсутствия связи, один на один встретился с врагом и Сергеев. Этому пограничнику пришлось не лежать выжидая, а наоборот, проявить исключительную подвижность, чтобы преградить путь нарушителю. Снег только пошел, пурга только началась, и земля лежала голой, мерзлой, вся в острых, колючих складках, обдирающих в кровь руки. Попробуй, припадая к ней, цепляясь за колючие кусты, незаметно ползти или перебегать от укрытия к укрытию, чтобы настигнуть нарушителя в тот самый момент, когда он уже вот-вот нырнет в спасительную для него ночную мглу! Это трудно, конечно, — а что ж поделаешь? На границе всякое бывает…
Так вот — кругом граница…
После открытия музея в тот же праздничный день (а было это в день сорокалетия Советской Армии) мы поехали на заставу имени Лопатина.
Первое, что бросается в глаза свежему человеку, — это аншлаг над фронтоном здания: «Будем достойны лопатинцев». Входя на заставу, невольно проникаешься ожиданием чего-то особенного, необыкновенного. Но нужно обладать знанием границы, чтобы это особенное увидеть воочию и осознать.
К нашему приезду первая делегация уже отобедала. Это приезжали колхозные шефы из Забужья во главе с председателем колхоза имени Горького Степаном Зазимко. Их было четверо. Все в высоких смазных сапогах, в добротных полушубках, они привезли с собой запах овчины и молочных ферм, от них веяло здоровым морозным воздухом просторных степей, какой-то неуловимой приметой колхозного достатка. Щедрой мерой того достатка был баян стоимостью и дне тысячи — шефский подарок пограничникам. На покрытом красным сукном столе, в минуту торжественного вручения он засиял под электричеством всеми своими перламутровыми боками.
Эта делегация уехала, а гостей-комсомольцев из Сокаля еще не было. Уже стемнело, уже многие пошли в ночной наряд на границу, и тогда лишь прибыла, наконец, застрявшая где-то машина с гостями. Оттуда вывалились уставшие, истрепанные в пути, но оживленные, взбудораженные парни и девушки, которые сразу же в канцелярии заставы приступили к переодеванию. Замелькали плисовые и шелковые шаровары парубков, монисто и юбчонки девчат. А как же? Ведь предстояла художественная самодеятельность!..
Решено было сперва накормить гостей. Вот тут-то во время обеда, вернее ужина, граница себя показала…
За накрытыми столами сидели веселые гости. Лейтенант Цигулёв (заместитель отсутствующего по болезни начальники заставы), как добрый радушный хозяин, угощал молодую компанию. Все было чинно, гладко, хорошо, как полагается в праздничные дни. Ничто не предвещало резких перемен. Никто и не заметил, как пограничник с красной повязкой дежурного на рукаве, скромно подойдя к Цигулеву, что-то шепнул ему…
— Простите, товарищи, сейчас вернусь… — спокойно улыбаясь, извинился Цигулев и пошел с дежурным. Обед или, если хотите, ужин продолжался…
А в это время на границе творилось нечто исключительно важное. Полминуты назад связисту Семусеву сообщили, что на втором участке, вблизи «кладок», кто-то или что-то, прорываясь из-за кордона к нам, нарушило границу. Сигнал был ясный и держался он двадцать секунд. Вот об этом и шепнул дежурный Цигулеву.
На границе началась тревога. Застава не была поднята «в ружье» — в этом надобности не было, но небольшая группа уже действовала, К месту происшествия верхами помчались второй заместитель начальника лейтенант Бойченко с кавалеристом Андреевым. Вслед за ними понеслись сержант Сажнев со своей собакой «Люстом» и пограничник Пустовалов. А в это время всем нарядам на угрожаемом участке границы был дан сигнал уплотниться, перекрыть все вероятные направления движения «нарушителя». Оружие, ракетницы, все способы связи и управления нарядами были приведены в полную готовность. На все это Цигулеву потребовались считанные минуты, минуты, которые для оставшихся на заставе могли показаться часами, ибо началось уже тревожное ожидание.
Лишь бы не было прорыва! Для кого из пограничников это слово не означает самого главного, не имеет самый грозный смысл? Кто может быть спокойным при одной только мысли о возможности «прорыва»? Никто! А в это время, когда учащенно бился встревоженный пульс, когда сердце каждого оставшегося на заставе мчалось вперед, вслед за конными и пешими пограничниками из посланной группы, лейтенант Цигулев продолжал улыбаться гостям, рассказывать комсомольцам и комсомолкам разные истории из культурно-просветительной жизни заставы. Ибо существует закон пограничной этики — никто из посторонних не должен знать о подноготной жизни границы, и существует общечеловеческое правило — пусть беззаботно веселятся гости, пусть их не тревожат заботы хозяина. Лейтенант Цигулев выдержал роль до конца. Никто из делегации и не предполагал о случившемся.
А в это время в ночной темноте, взметая комья земли, мчались к линии границы конники. Скользя по оттаявшим низинам (ибо наступала оттепель), бежали вожатые со своей собакой, Можно было хорошо представить себе, что всем четверым, посланным на границу, — и лейтенанту БоЙченко, и кавалеристу Андрееву, и сержанту Сажневу, и рядовому Пустовалову — всем им было нелегко. Задыхаясь от бега, напрягая в движении навстречу вероятному врагу все свои физические силы, весь душевный порыв, они были готовы ко всему. Готовность — самое главное в пограничнике, Ведь на границе всякое бывает…
Но все кончилось благополучно. Возвратившись с границы, пограничники доложили, что из-за кордона к нам прорвался… кабан, дикий кабан. Ясные следы его на снегу, да грубые кабаньи шерстинки на проволоке, на ближайших кустах указали путь его движения.
Так и не узнали гости, какую бурю переживаний пришлось испытать их хозяевам в час праздничного обеда.
Между тем, программа гостевания шефов шла своим чередом. Начался концерт молодежной художественной самодеятельности. Комсомольцы, под магическим влиянием своего «худрука» Вани Копия, остроумного парня, мастера на все руки, на все голоса, свершали чудеса — читали, пели, танцевали. Слушая пение, любуясь танцами, молодые солдаты границы вспоминали, должно быть, свою дослужебную, еще нерасцветшую юность, предвкушали будущие свои шаги потом, после службы, в этом мире любви и возможных встреч. Глаза пограничников горели… В них был отсвет вечно живой, вечно юной мечты. А может быть и сейчас вот возможна такая встреча, ведь разливается же песня о том, что «солдатское сердце — не камень…»
Итак, программа шла своим чередом, а мы со старшиной заставы Петром Лашиным уединились в комнату службы. Иногда сияние молодых на старшее поколение наводит грустную тень, но мы со старшиной не чувствовали никакой печали, а наоборот, радовались за молодых пограничников.
Беседа пошла вначале о пользе общения с шефами, о пограничной жизни вообще, а затем разговор, естественно, коснулся события, только что взволновавшего всю заставу — ложной тревоги с кабаном…
— Не всегда она, положим, бывает ложной… — Лашин подошел к висевшим на стене фотоснимкам. — Вот видите, на этом фото — ходули с кабаньими копытами внизу? Это было два с половиной года назад. На таких вот ходулях нарушитель перешел следовую полосу. Попробуй ночью разобрать — настоящие это кабаньи следы или ложные. Матёрый был нарушитель. Поводил он нас порядочно — много сил потратили. И нашему Игнатову с собачкой «Амуром» здорово досталось тогда… Все-таки поймали!..
— Не всегда она, положим, бывает ложной… — Лашин подошел к висевшим на стене фотоснимкам. — Вот видите, на этом фото — ходули с кабаньими копытами внизу? Это было два с половиной года назад. На таких вот ходулях нарушитель перешел следовую полосу. Попробуй ночью разобрать — настоящие это кабаньи следы или ложные. Матёрый был нарушитель. Поводил он нас порядочно — много сил потратили. И нашему Игнатову с собачкой «Амуром» здорово досталось тогда… Все-таки поймали!..
— Народ у нас хороший, понимающий, — по доброй улыбке Лашина можно было подумать, что это отец говорит о своих детях, хотя старшине и не полагается быть слишком добрым. Ведь наша застава лопатинская, и она должна быть кругом геройской. Мешает, правда, неопытность, молодость. Всей душой хотели бы героями стать, а опыта-то, умения не хватает. — Лащин помолчал. — Но это дело поправимое — научатся. Есть чему поучиться на границе, и правило действует: сам научился — другому помогай. Видели нашего Юрия Крылова? Успевает везде: и командир передового отделения, и секретарь комсомольского бюро, а как сержант помогает и другим командирам отделения. Так и передаются опыт, знания от одного к другому — по цепочке… — Лашин опять помолчал. — Хорошая эта цепочка, я бы сказал, целая эстафета. А вот, когда на боевом расчете упоминаем имена Лопатина и Гласова, а правофланговый, как полагается, отвечает: «Пали смертью храбрых…», эта эстафета, я бы сказал, приобретает особенный смысл… Старшее поколение передает, так сказать, в наследство молодому свое геройство. Пограничники нашей заставы это очень хорошо понимают…
VI…Наутро мы уезжали с заставы. Перебирая в памяти все события и встречи прошлого дня, нам хорошо понятен стал смысл и содержание лозунга: «Будем достойны лопатинцев». Вся жизнь пограничников пронизана им насквозь.
Вспомнились и рассуждения старшины Лашина об эстафете. Да, это геройская эстафета, эстафета героев! В конечном счете дело не только во внешнем проявлении нашей вечной, неумирающей памяти о павших героях, не в том только, что именем Лопатина названы улицы, площади в Коврове, во Львове, что мемориальные доски напоминают нам о вехах его жизни, Главный смысл эстафеты в том, что память эта превращается в геройские нужные дола сегодняшнего дня; что в Ковровском экскаваторном заводе, в цеху, где работал когда-то Алексей Лопатин, бригада его имени перевыполняет план; что во Львовско-Волынском угольном бассейне, в передовой шахте № 6, называемой именем Лопатина, шахтеры, спускаясь под землю, с каждым днем выдают на-гора все больше и больше угля; что молодые солдаты, пришедшие на заставу имени Лопатина, день и ночь, всеми своими делами в охране границы, всеми своими стремлениями только и думают о том, чтобы быть достойными этого славного имени.
Таков смысл неувядающей славы, и эстафета героев будет долго-долго передавать из поколения в поколение прекрасные заветы верности советского человека долгу и чести. Вспомним в связи с этим о сыновьях Алексея Лопатина. Те самые Славик и Толя — невольные свидетели обороны героической заставы, в младенчестве проведшие в ее подвале под артиллерийским обстрелом столько горьких дней, только чудом уцелевшие, несмотря на кровавый, ужасный бой, теперь уже повзрослели. Толя через два года кончает Суворовское училище, а Вячеслав — уже курсант пограничного военного училища. Они переписываются с воинами застав, и старший — Вячеслав Лопатин не скрывает своей мечты через два года, после окончания училища, приехать служить на заставу имени героя-отца.
Еще один километр пути, еще один поворот машины на подъеме и мы с высоты оглядываемся в последний раз на заставу имени лейтенанта Алексея Лопатина. Неизвестно почему, но мысль нас переносит в будущее. Что будет года через два? Представляется нам ясный солнечный летний день и то же высокое крыльцо Лопатинской заставы. Со ступенек спускается стройный, отличной выправки молодой офицер. Он рапортует прибывшему командованию и формулу рапорта, как полагается, четко заканчивает: «Начальник заставы лейтенант Лопатин». При этом, кто бы там ни был, проникнется высоким волнующим чувством: «Ведь это же не лейтенант Алексей Лопатин, а сын его Вячеслав Лопатин! Это ведь новое поколение, пришедшее на смену поколению героев, поколению Октября!»
Г. Кузовкин Не вышло!
РАССКАЗНочь на исходе. Рассвет медленно карабкался по ступенькам хмурого осеннего утра. Наступал один из трудовых дней страны. Разными думами и чаяниями встречали его вставшие со свежими силами труженики сел и городов. Миллионам людей он сулил что-то новое, хорошее, радостное. Пусть утро хмуро — оно светло и ясно в сердцах людей. Шагая по стране от Чукотки до Бреста, оно весело, звонко играло побудку, с каждым шагом поднимая на вахту легионы огромной армии труда и счастья.
Многоводным потоком движутся в эти ранние часы рабочие и работницы к воротам Московского автозавода. Нескончаемая людская лавина заливает цеха Харьковского тракторного, шахты Донбасса, нефтепромыслы Баку. С наступлением утра жизнь пробуждается повсюду во всем своем многообразии. Дружно застучали, словно выстрелы на поле боя, топоры, загудели пилы карпатских лесорубов. Оглашаются моторным гулом поля Кубани и Львовщины, Поволжья и Волыни. По широчайшему Крещатику древнего, но всегда юного Киева веселой гурьбой спешат в классы, аудитории и лаборатории студенты и школьники. Уходят в море флотилии рыболовецких сейнеров и траулеров. С стартовой площадки Внуковского аэродрома отрывается и улетает в далекий рейс стремительный красавец «ТУ-114». Штормуют во льдах Антарктики китобойцы «Славы», а в родильном доме нового шахтерского поселка Октябрьский на Волыни во весь голос заявил о начале своей жизни новый гражданин, и семья славных горняков передовой шестой шахты увеличилась еще на одного человека.
Начинается трудовое утро. И каждый человек в отдельности, и все наши люди вместе идут и едут, плывут и летят в эти ранние утренние часы с единым благородным стремлением: проявить себя в труде так, чтобы не напрасно был прожит день, чтобы о тебе люди сказали доброе слово, чтобы сам ты почувствовал пользу своего труда для Родины, для народа.
Озарив страну, рассвет нового трудового дня подходит к последним семафорам советского государства. Вот здесь на пограничной станцией юго-западного рубежа, совсем рядом оканчивается территория Союза, и станцию эту называют воротами государства.
Ключ от этих ворот бережно храпят пограничники. Они в ответе перед народом за то, чтобы и сегодня, и завтра, и каждый следующий день нашей жизни были в безопасности от вражеских происков, от возможного проникновения всяческих лазутчиков. Здесь действует твердый как сталь закон: граница Советской страны священна и неприкосновенна. В этом смысл и главная цель жизни этих строгих, зорких, всегда бодрствующих людей в зеленых фуражках.
Страна поручила им, как зеницу ока, беречь нерушимость советской границы. И они берегут. Берегут старательно, надежно, днем и ночью, в пургу и в зной, зимой и летом, в любой час и в любую минуту. Здесь люди особенно понимают смысл своей службы и сильно дорожат доверием народа. Здесь острый участок борьбы. Любыми способами пытаются проникнуть через государственный рубеж наймиты иностранных разведок — по воздуху и по суще, по воде и под водой, под личиной заблудившихся или ищущих лучших условий жизни, легально и нелегально, на парашютах и на собственном брюхе по канавам и кустарникам, притаившись в тендерах паровозов, а то и в комфортабельных вагонах, по поддельным документам. Они идут и едут, ползут и плывут к нам с недобрым намерением, со змеиной повадкой — вредить и жалить. Долг часовых на переднем крае страны — распознать самые хитрые уловки врага и обезвредить его.
Нередки здесь встречи и с другой разновидностью врагов — с контрабандистами. Шпионаж как правило — не их ремесло, но они лезут к нам с грязными руками, они наносят экономический ущерб стране, пытаясь протащить иностранную валюту, драгоценный металл, часы, бриллианты, чтобы возродить в нашей стране давно погребенный под мусором истории черный рынок. Пограничники помогают таможенникам разоблачать этих злостных экономических вредителей. И для таких врагов ворота государства должны быть тоже крепко заперты.
…В отличном настроении с таким же благородным намерением, как и миллионы тружеников страны, идет в это утро на службу пограничник капитан Николай Скворцов. Его внешности можно позавидовать: молодой, высокий, широкоплечий. Выправка — будто на строевой смотр собрался. Новенькая, хорошо сшитая шинель плотно облегает фигуру, пуговицы и сапоги сверкают, загар лица и шеи подчеркивает белоснежная каемка подворотничка. Чисто выбритое лицо энергично, в умных глазах таятся и дружеская улыбка и зоркое внимание чекиста.