Характерная для мальчиков-подростков высокая самооценка (самоуважение) усиливает их уверенность в себе и потому считается положительным качеством и входит в набор черт традиционной идеологии маскулинности. Однако она имеет оборотную сторону. Завышенная самооценка, превращающая здоровую веру в себя и уверенность в себе в необоснованную самоуверенность, может легко стать социально и личностно опасным фактором, потому что пониженная самокритичность не позволяет таким мальчикам учиться на собственных ошибках. Склонность к упрощениям и крайностям – типично мужское свойство.
Не менее важный аспект темы – индивидуальные различия, наиболее ярко выраженные у особо одаренных мальчиков. Казалось бы, высокое самоуважение им гарантировано автоматически. Не тут-то было. Поведение и личностные профили одаренных мальчиков не вписываются в стандартный канон маскулинности. Многочисленные исследования показывают, что такие подростки обнаруживают повышенную чувствительность к социальным и эмоциональным проблемам. Из-за своего перфекционизма они склонны недооценивать свои учебные и интеллектуальные достижения. Им труднее налаживать отношения с более беззаботными ровесниками. Их чувство самоуважения более дифференцировано по сферам деятельности. Общая одаренность часто сочетается с повышенной возбудимостью, которая воспринимается окружающими как непредсказуемость. Одаренные подростки не могут работать под нажимом или жестким контролем. Повышенные ожидания часто вызывают у них стресс и желание уйти из травматической ситуации. Они острее других переживают отрицательные жизненные события. Все это сказывается на их самооценке (Preuss, Dubow, 2004; Peterson, Duncan, Canady, 2009).
Поскольку они выделяются из «стаи», имеют нестандартные интересы и не делают того, что делают все остальные, мальчишеские группы часто подвергают таких мальчиков преследованиям и остракизму. Их повышенная интеллектуальность, эмоциональная чувствительность и ранимость воспринимаются как признаки женственности. Враждебно-настороженное отношение сверстников не только снижает самоуважение одаренных мальчиков, но порой даже побуждает их отказываться от той деятельности, которая им нравится и в которой они могли бы преуспеть, лишь бы угодить товарищам и стать похожими на них. Это не отдельные редкие случаи, на сей счет есть солидная статистика (Rimm, 2002).
Короче говоря, в этом вопросе, как и в других, жесткие гендерные стереотипы психологически и педагогически контрпродуктивны. Лучшие современные педагоги и психологи это понимают.
Известный гарвардский психолог Уильям Поллак пишет в своем бестселлере «Реальные мальчики: Спасем наших сыновей от мифов мальчишества» (Pollack, 1998), что главная угроза благополучию современных мальчиков – не плохие учителя и невнимательные родители, а неписаный «мальчишеский кодекс», в основе которого лежат три мифа мальчишества:
– мальчики будут мальчиками, такими их делает биология, начиная с генов и тестостерона;
– мальчики должны быть мальчиками, они обязаны соответствовать канону гегемонной маскулинности;
– мальчики опасны, они угрожают нашему здоровью и среде обитания.
Нравится это мальчику или нет, но, чтобы его признали «настоящим мальчиком», он должен:
– добиваться физического совершенства и внешнего успеха;
– быть крутым, агрессивным и соревновательным;
– не выражать эмоций и отрицать эмоциональную ранимость;
– быть инструментальным в своей сексуальности;
– отвергать гомосексуальность;
– отрицать чувство боли, делать грубые вещи и не просить о помощи.
Если ты примешь этот кодекс и подчинишься ему, твоя жизнь будет пронизана холодом, одиночеством, насилием и эмоциональными трудностями. Ты не узнаешь своих собственных эмоциональных и физических потребностей вплоть до старости, когда ничего уже изменить нельзя. А если ты эти правила отвергнешь, к тебе будут относиться с подозрением и неприязнью и постоянно напоминать, что ты не состоялся как мужчина.
Продолжая мысль Поллака, я сказал бы, что мальчик обречен постоянно чувствовать себя обманщиком, самозванцем. Понятия синдрома, дилеммы или феномена самозванца или обманщика (ImpostorSyndrome) употребляются в современной психологии как неофициальный и расплывчатый диагноз, описывающий социально успешного человека, который не может признать свой успех заслуженным, принижает его и поэтому чувствует себя обманщиком. В подобной ситуации часто оказываются работающие женщины и люди публичных профессий (учителя, актеры и т. п.).
Для меня «синдром самозванца» – не аналитическое понятие, а просто емкая метафора, описывающая положение Мальчика, от которого ждут, чтобы он был самым сильным, самым умным, самым смелым, самым успешным и самым главным во всем, что заведомо невозможно. Как было показано выше, социальный статус Мальчика имманентно противоречив хотя бы потому, что он должен одновременно вписываться в Систему и отрицать ее. «Хороший мальчик» по определению не может быть «настоящим», и наоборот. Конкретные ожидания его родителей, учителей, сверстников и СМИ никогда, а сегодня особенно, не совпадают, оправдать их все невозможно, а если Мальчик их не оправдывает, ему говорят, что он «ненастоящий», да он и сам это знает.
Сталкиваясь с завышенными и заведомо несовместимыми социальными ожиданиями, Мальчик все время вынужден притворяться и чувствовать себя обманщиком и самозванцем. Вообще говоря, это не катастрофа. Притворяясь смелым, Мальчик тем самым преодолевает свой страх, а желание стать первым побуждает его стараться не занять хотя бы последнее место. Но если синдром самозванца слишком силен, он уже не стимулирует Мальчика ни к чему, кроме ухода – в себя, в наркотики, в бессмысленные риски и, наконец, в небытие. И жертвами этого нередко оказываются самые интересные и нестандартные мальчики.
Проблема ощущается не только в индивидуальном, но и в общественном сознании. Современная культура переживает кризис традиционной модели мальчишества.
Почему стал таким всемирно популярным образ Гарри Поттера? Этой теме посвящена огромная культурологическая литература (Wannamaker, 2006). Самый популярный мальчик планеты обладает типичным набором мальчишеских добродетелей: он отважен, социально успешен, верен в дружбе и всегда побеждает. Вместе с тем Гарри сугубо нестандартен, и не только потому, что он волшебник. Этот невысокий очкарик не атлетичен, не увлекается спортом, не любит драться, много читает, в числе его ближайших друзей не только мальчики, но и девочки (зато его враги – типичные булли), он эстетически и эмоционально чувствителен, что делает его психологически ранимым. Недаром его образ привлекателен как для мальчиков, так и для девочек всего мира, а ревнители гегемонной маскулинности обвиняют его в андрогинности, «неправославии» и чуть ли не в голубизне.
Тоска по новому типу мальчишества представлена и в культуре Индиго. Никакого реального научного смысла понятие «дети Индиго» не имеет. Сколько их, каковы их психофизиологические и прочие свойства – никому не известно. Это причудливая смесь откровенной мистики, утопических ожиданий нового мессии, в роли которого на сей раз выступают дети, противоречивых описаний реально существующих одаренных детей и протеста против авторитарного и формального воспитания. Однако в нем есть глубокий гуманистический и социально-педагогический смысл. Родитель, который поверит или захочет поверить, что его ребенок Индиго (а нам говорят, что среди детей моложе 10 лет Индиго составляют 97 %, неужто ваше чадо этого недостойно?), будет внимательнее прислушиваться к нему, принимать его индивидуальность, поддерживать самоуважение, поощрять творческие порывы, выбирать ему учителей и занятия не по своим, а по его критериям, и т. д. и т. п. Но разве не этому учили все классики педагогики Нового времени, которые понятия не имели ни о разноцветной ауре, ни о право– и левополушарности? Причем они имели в виду не особую породу или «расу», а самых обычных, массовых детей.
Интересно, что люди, свободные от мистики и космических завихрений, связывают появление «новых детей» с изменением социальных условий. Вдумчивая старая учительница и многодетная мать пишет о двух волнах «других детей» в российском образовании. Первой было поколение акселератов, родившихся в начале шестидесятых годов. «Они были другими даже внешне. Дети хрущевской оттепели, не знавшие голода, хорошо одетые, они были стройными и уверенными в себе. Телевизоры и магнитофоны в каждой семье знакомили их с последними веяниями моды и лучшими образцами популярной музыки… Они вызывали острое раздражение старшего поколения учителей тем, что никак не желали принимать то, что казалось им бессмысленным: палочную дисциплину, почтение к взрослым вне зависимости отличных качеств этих взрослых, веру в идеологические штампы». Вторая волна пришла в начале 1990-х, причем «главной особенностью этих новых детей была какая-то удивительная для нашей грубой действительности хрупкость. Их реакция на резкость в любом ее проявлении была почти шоковой… Но зато открытость к любой новой информации, радость познания, контактность создавали им другого рода защищенность». Эти дети отличаются «обостренным чувством собственного достоинства, необыкновенной интуицией, общительностью и раскованностью» (Иващенко, 2008).
Не будем упрекать учительницу математики, что она не заметила связи описанного ею эффекта свободы с особенностями социального происхождения своих учеников («в каждой семье – магнитофоны» – ха-ха!), которое едва ли может коррелировать с «полушарностью». Но то, что современная эпоха требует иного отношения к детям и расширения их личной автономии, причем это требование имеет всеобщий характер, никакому сомнению не подлежит.
Подведем итоги.
1. Квинтэссенция гендерно-возрастных особенностей – образ «Я», система самооценок и самоуважение. Однако этот конструкт включает в себя множество компонентов, динамика которых может быть разнонаправленной.
2. Общее направление развития самосознания у мальчиков и девочек до начала пубертата более или менее одинаково, индивидуальные различия заметно перевешивают половые. Однако девочки лучше вербализуют соответствующие процессы, что существенно облегчает им самораскрытие. Мальчики, ориентирующиеся на канон гегемонной маскулинности, испытывают в этом отношении значительные трудности.
3. Важный гендерно-специфический компонент самосознания – телесное «Я». Разница между девочками и мальчиками в этом вопросе очень велика, но не столько в степени, сколько в объектах озабоченности. Хотя ослабление гендерной поляризации сказывается и на этой сфере, основные предметы озабоченности и стратегии ее преодоления остаются гендерно-специфическими. Это имеет важное прикладное значение для детской психиатрии, а также теории физической культуры и спорта.
4. Данные о гендерно-возрастной динамике самоуважения противоречивы. Хотя общее самоуважение у мальчиков, как правило, выше, чем у девочек, его индикаторы недостаточно определенны, а благотворная для мальчиков повышенная уверенность в себе часто превращается в опасную для них самоуверенность.
5. Высокие самооценки и самоуважение мальчиков отлично вписываются в нормативный канон гегемонной маскулинности, но завышенный уровень притязаний и неопределенность критериев сплошь и рядом приводят к разочарованиям и драмам, которые мальчики-подростки и юноши не в состоянии вербализовать.
6. Оборотная сторона гегемонной маскулинности – синдром самозванца: мальчик думает, что не соответствует нормативным ожиданиям, это делает его бытие «неподлинным» и снижает общую удовлетворенность жизнью. Это особенно опасно в периоды социальных кризисов и кризисов индивидуального развития.
7. Психологически данная ситуация конструирует две группы риска. Первая – мальчики из бедных и необразованных семей, которым с детства близок «силовой» канон мальчишества, но которые в ходе развития обнаруживают, что следование ему не только не обеспечивает им социального успеха в мире взрослых, но часто оборачивается против них. Вторая – наиболее интеллектуально и художественно одаренные мальчики, чья индивидуальность заведомо не вписывается в жесткий канон бесструктурного монолита, вызывая у них сомнения в собственной маскулинности.
8. Изменить транскультурный стереотип мальчишества мы не можем, но в условиях быстро меняющегося мира социально-педагогическая стратегия обязана принимать во внимание а) множественность типов маскулинности и б) многообразие индивидуальных мальчиков. Усилия взрослых должны быть направлены к тому, чтобы мальчик как можно раньше осознавал плюралистичность бытия и возможность выбора, в соответствии с его индивидуальными особенностями, разных жизненных путей, включая компенсацию одних качеств и достижений другими. Более гибкое воспитание дает мальчику дополнительный источник силы, позволяя не сломаться на крутых виражах истории и своей собственной непростой, но именно поэтому интересной жизни.
Глава 5. Мальчик в семье
Положение мальчика в семье – один из самых сложных аспектов нашей темы. Чтобы описать его, нужно ответить, как минимум, на следующие вопросы. Что значит быть сыном в определенной культуре? Кого родители больше любят, какие требования они предъявляют сыновьям и дочерям, есть ли для них специфические наказания и поощрения? Как все это варьирует в зависимости от типа семьи и домохозяйства? Как складываются взаимоотношения мальчика с его отцом, матерью, братьями и сестрами и другими членами семьи? Насколько эффективна семейная гендерная социализация в разных сферах деятельности?
Отечественная гендерная педагогика, по большому счету, делает лишь первые шаги (Штылева, 2008), а традиционное семьеведение подобных вопросов обычно не ставило. Практически у нас есть два типа публикаций. С одной стороны, в последнее время (раньше их не было) появляются хорошие, живо написанные книги и статьи практических психологов, посвященные особенностям развития и семейному воспитанию мальчиков (Леус, 2008; Достовалов, Мальцева, 2008). Такие книги дают хорошую пищу для ума, но многие их рекомендации основаны на житейском опыте и классических психологических и психоаналитических теориях, применимость которых к современным условиям никто не проверял. С другой стороны, семье и семейным ценностям посвящено немало социологических исследований. В рамках Российской академии образования функционирует Государственный НИИ семьи и воспитания, с 1994 г. выходит специальный журнал «Семья в России». К сожалению, некоторые статьи, мягко говоря, трудночитаемы. Чтобы доказать оригинальность своей концепции, чуть ли не каждый второй автор предлагает собственный, ни на чей другой не похожий, понятийный аппарат, но эти словесные новации слабо подкреплены эмпирически, ни солидной социальной статистики, ни собственных доказательных данных за ними не стоит. Обвинять кого-то в таком положении вещей несправедливо. Первое национально-репрезентативное социально-демографическое исследование «Родители и дети, мужчины и женщины в семье и обществе» (далее – РиДМиЖ), в рамках международной исследовательской программы ООН «Поколения и гендер», осуществлено лишь в 2004 г., его результаты только начинают публиковаться (Родители и дети…, 2007). До интересующих меня вопросов авторы еще не дошли, и неизвестно, когда дойдут.
Складывается парадоксальная ситуация: как фактически формируются и от чего зависят взаимоотношения конкретных детей и их родителей в современных семьях, ученые явно не знают, но это не мешает им твердо знать, каким должно быть семейное воспитание. При этом «единственно правильные» «универсальные» рекомендации зачастую основываются не на критическом обобщении реальных социально-педагогических практик, а на нормативных представлениях далеких времен, где нас с вами заведомо «не стояло» и от которых современники были отнюдь не в восторге.
В принципе, переоценить роль родителей в воспитании детей невозможно. Они выступают для ребенка в нескольких ипостасях:
1) как источник эмоционального тепла и поддержки, без которых ребенок чувствует себя беззащитным и беспомощным;
2) как директивная инстанция, распорядители жизненных благ, наказаний и поощрений;
3) как образец, пример для подражания, воплощение лучших личностных качеств и модель взаимоотношений с другими людьми;
4) как источник знаний и жизненного опыта, друзья и советчики в решении сложных жизненных проблем.
Но как сочетаются эти роли на разных стадиях развития ребенка, в зависимости от его пола, возраста и конкретных жизненных условий? На эти вопросы нет однозначных ответов (Психология подростка, 2003. Гл. 9). И поскольку я не являюсь в этой области знания специалистом, ограничусь уточнением обсуждаемых ею проблем.
Начать придется с вопроса «Что значит быть сыном?». В религиозной литературе и словарях существует слово «сыновство» (нем. Sohnschafft, англ. sonship), составленное по образцу греческого йотесия (hyothesia), происходящего из двух слов: йос (hyios)– сын и thesis – установление. В Новом завете это слово фигурирует в пяти местах (К римлянам 8:15, 8:23, 9:4; К галатам 4:5; К ефесянам 1:5). В русском каноническом переводе Библии оно переводится как «усыновление», но в православной богословской литературе часто фигурирует и «сыновство».
Сыновство – необходимое дополнение и коррелят отцовства. С этим статусом в религиозной литературе ассоциируется прежде всего повиновение, послушание и преданность отцу. Однако, в отличие от рабства, сыновство – не столько принадлежность, сколько дар, способность быть учеником, усваивать и реализовывать отцовские предначертания. Как и в понятии отцовства, на первый план выдвигается не физическое, кровное происхождение, а символическая, духовная близость, дающая сыну, независимо от его возраста, чувство защищенности и надежности, которого лишены сироты. Причем это чувство не зависит от конкретных отцовских практик, был ли отец добрым или злым, внимательным или небрежным.