Яков притомился и сел на колоду, закурил, призадумался о чем-то, а потом радостно рассмеялся.
— Так-то вот, Петруха, посмотрим, как будешь там на суде!.. — Лисин снова сипло и приглушенно захихикал и погрозил кулаком в сторону Фролихи, куда ушли Петр с Мишкой. — Там я кое о чем скажу… Слышь, аминдаканский активист?
Яков долго искал дерево с дуплом. Наконец у самой речки, в огромной кривой лиственнице, он обнаружил дупло, куда и засунул медвежью шкуру.
— Жди меня, шуба, пока черти не угомонятся. Потом заберу тебя, продам и на Петькины проводы в тюрьму выпью, хи-хи-хи!
Услышав ехидное хихиканье Якова, высокие строчные деревья сурово нахмурились и покачали своими кудрявыми макушками.
Отмерив сто шагов на закат, он сделал затес на толстой сосне, чтоб по нему потом найти шкуру.
По тайге пронесся тревожный шум и затих в горах.
— А ты, паря, меня не запугивай и не отговаривай! — с твердой решимостью в голосе сказал Яков тайге и зашагал к юрте.
Сидит Петр на колоде и смотрит, как Мишка, ловко орудуя топором, делает сайбу[22].
«Смекалистый бурятенок, — подумал Стрельцов. — Я и не подумал, что он топором так может».
А рука опухла, раскраснелась и сильно ноет. Донимает головная боль, но все это пустяки по сравнению с болью на душе. Неотступно грызет Петра мысль о том, как он, неудачно выстрелив в медведя, ранил Егора…
Соорудив отличную сайбу, Мишка соскочил на землю.
— Как, дядя Петя, ладно, нет?
— Хорошо, молодец. Теперь склади туда мясо и закрой по-хозяйски.
На обратном пути Мишке захотелось посмотреть, какого медведя завалил Петр, но Стрельцов наотрез отказался идти туда. Мишка обиделся и шел молча сзади.
Поняв Мишкину обиду, Петр повернулся к нему и хмуро улыбнулся одними глазами.
— Не сердись, Миха, туды ходить нельзя.
— Да нет, я не обижаюсь.
— Вишь, паря, мы с тобой наследим, а вдруг туды приедет милиция, что нам тогдысь скажут?
— А зачем милиции-то приезжать?
— Сам знаешь Лисиных… Егор-то сразу, еще у медведя, попрекнул меня, будто я мстил за отца…
— Но ведь ты же невзначай его ранил, выручал…
— Так-то оно так…
Юрта Лисиных сиротливо прикорнулась под старой, разлапистой сосной. Ни дымка из дымоходного отверстия, ни собак у двери.
— Что такое, где люди-то? — спрашивает Мишка.
— Наверно, спят, а собаки зверуют.
Мишка нырнул в низкую дверь.
— Дядя Егор, здравствуй, — чуть слышно проговорил он. В ответ послышался стон, потом прошелестел шепот: — Пить… дай пить… С-с…
Петр неуклюже заполз вслед за Мишкой. Мишка налил в деревянную чашку чаю и поднес к губам больного. Тот жадно проглотил.
— Горит нутро… Чо погода-то?.. Даст идти, нет?..
— Сивер дует, не пустит, — ответил Мишка.
— А ты кто?
— Мишка.
— А-а… а Яков-то где?
— Ушел куды-то.
— И Петьки нету?
— Я здесь, дядя Егор.
— А-а… чую, Петруха, что здесь и отдам концы.
— Ничо, дядя Егор, ты двужильный, выздоровеешь.
— И не бай, паря, все нутро горит и чем-то набухает.
Яков не пошел прямо на юрту, а вышел сначала на берег моря, в километре южнее от нее.
Холодный ветер хлестнул по лицу, нахально проник за шиворот и за пазуху.
«Э-эй, черт, не угребемся… Что же будет с Егором-то? — тревожно подумал он. Взглянул на свои руки и одежду. — Надо умыть следы».
Продраил песком заскорузлые, испачканные кровью и жиром руки. Тщательно вымыл щетинистое темно-коричневое лицо, очистил от кровавых пятен штаны и шинель.
— Теперь никто и не подумает, што я с мясом возился, — проговорил вслух таежник и побрел на табор.
После обеда Петр, посоветовавшись с Яковом, отправил Мишку к деду Куруткану.
— Передай деду, что с Егором Лисиным приключилась беда и мне никак нельзя его оставить. Понял? Только там не мешкай… Как стихнет, сразу и пойдем… Э, черт, чуть не забыл, на сайбе возьми стегно мяса и унеси Куруткану, да не забудь рассказать ему, у какого дерева находится сайба с мясом… Понял?
— Понять-то понял, но как же старик найдет нашу сайбу по одному какому-то дереву.
— Э, паря, не твоя печаль. Старик в тайге, как ты в своем дворе, все знает. Ты видел у сайбы кривую листвень со сломанной вершиной, вот про нее и скажи, а остальное — не твоя печаль, найдет.
— Хы, наверно, он шаман, — усмехнулся Мишка и быстро зашагал по тропе.
За версту от своего чума старый эвенк встретил Мишку.
«Нет, он шаман!.. Не то как же можно в такой дикой тайге узнать, что к нему идет человек, и встретить его в нужном месте. Шаман!..» — восхищенно подумал молодой охотник.
— О где Петька? — узенькие белесые глазки тревожно уставились на Мишку. Тощая фигурка старика еще больше согнулась.
Парень сбросил понягу с мясом.
— Петька упромыслил. Послал тебе.
— Огде Петька?! — еще громче повторил старик.
— У Лисиных в юрте.
— Она сдурель?! Лисин худой люди.
— Егора Лисина ранили… пуля тут, — Мишка показал на грудь.
— О-бой, драка биль?
— Нет, по ошибке… невзначай…
— А-а… Петька ево домой тащиль?
— Нет, ждут, когда ветер утихнет.
— Э-э, твоя тоже помогать будешь?
— Аха.
— Твой скорей ходи назад. Солнце садись — будет тихо.
Мишка хотел дотащить до чума свою тяжелую понягу, но старик замахал на него, затряс седой головой.
— Сама тащиль буду. Тебе торопись нада.
— А сайбу-то найдешь?
— Найдем. Мне ворона показать будет.
— А-а.
ГЛАВА VI
На закате ветер начал стихать. Темные тучи, низко нависшие над морем, наконец оторвались от него и отдельными разорванными клочьями уплыли на юг. За морем четко вырисовывались прибрежные горы, а гольцы окутались в белые кудрявые облака и спрятались от глаз человеческих на долгие недели. По характерным резким очертаниям Байкальского хребта Петр узнал, где находятся Горемыки, где Аминдакан и Нижне-Ангарск. Долго он всматривался в знакомые горы, у подножья которых приютилась его родная деревня. Там его Вера. Словно из тумана выплыли дорогие черты любимого лица. Большие черные глаза грустно улыбаются. Она укоряет Петра: «Дома бываешь гостем, и как тебе не надоест?.. Неужели тебе плохо со мной?.. Может быть, ты разлюбил меня?!.»
«Нет, Вера, не разлюбил я тебя и никогда не разлюблю, — отвечает ей Петр. — Скоро будем вместе…»
— Петруха, — позвал его Яков.
— Чо, дядя Яша?
— Дык чо, паря, будем делать?
— Пойдем, — твердо ответил Петр.
— Ишо зыбит, да и ветер будет парусить, — тревожно посмотрев на море, сказал Яков.
— Ничо, будем мало-помалу двигаться, а то Егор-то не дотянет до больницы.
— И то верно.
Посредине лодки-душегубки настлали мягких еловых лапок, сверху расстелили козьи шкуры и осторожно уложили Егора.
Больной то приходит в себя, то снова теряет сознание.
Яков с Мишкой гребут, а Петр одной рукой правит длинным кормовым веслом. Ветер заметно ослаб, но все равно еще парусит и задерживает ход лодки. Никто бы другой, кроме поморов, на такой «душегубке» и не пустился через буйное море, где ходят огромные волны и некоторые из них даже заглядывают в лодчонку.
Поморы по очереди отчерпывают воду и продолжают грести. На дворе почти ноябрь. С наступлением холодов вода в Байкале густеет, удары волн становятся тугими и резкими, и им куда проще опрокинуть лодку, чем летом.
Искусно правит лодкой Петр. Каким-то чутьем он выбирает пологие просветы меж огромных темных бугров и проводит туда лодку.
Сквозь шум волн и визг весел доносится стон Егора.
«Что же это я сделал с человеком?!. Надо бы чуть повременить, получше прицелиться и потом уж стрельнуть… А я с разбегу бахнул, и на те, сгубил мужика…»
«Сгубил, сгу-убил, сгу-бил», — надрывно вторят весла.
— Ой, горю, горю! — жалуется Егор.
Совсем стемнело. Кругом бугрятся одни враждебные крутые волны, которым лишь бы дождаться, чтобы зазевались, — и проглотить, слопать людей.
Петр ведет лодку по звездам, которые нет-нет да сверкнут в разорванных окнах темных туч.
— Ой, горю!.. Ой, горю!..
Эти слова тяжелым молотом стучат по вискам, заклинивают горло чем-то тугим, горячим, отчего становится трудно дышать, и Петр рванул за ворот рубахи — с «мясом» отлетели пуговки.
«Кичиги[23]-то вон как высоко поднялись, значит, время за полночь», — увидев на небе три дружно шагающих звезды, подумал он.
Яков с Мишкой опустили весла.
— Надо перекурить, ребята, — сказал хриплым голосом Яков.
Вдруг за бортом кто-то большой и тяжелый гулко шлепнулся об воду. Охотников обдало брызгами ледяной воды. Все вздрогнули.
— Что это? — тревожно спросил Мишка.
— «Водяной», — закуривая, ответил Яков.
— Смеется он, это нерпа подныривает, — успокоил парня Петр.
В темноте засверкали огоньки. Море сразу же стало каким-то свойским, обжитым, и теперь Мишке оно кажется не таким уж враждебным и злым.
Удивительное существо человек. Появись он даже в самом пустынном уголке земли, и этот уголок моментально, прямо-таки на глазах начинает преображаться и становится обжитым.
— Пи-ить, — едва слышно просит Егор.
Петр зачерпнул кружкой воду и поднес к губам больного. Отпив, Егор вздохнул, видно полегчало, заговорил бодро и быстро:
— Вот, Петька, ты и отомстил мне за отца… Батьку-то твово я утопил… это так… выхода не было… А ты меня хлопнул… вот и все, мы с тобой в расчете…
— Нет, дядя Егор, я не мстил… я ошибся… пуля подвела…
Все подавленно молчат.
Угрюмо молчит море. Северо-запад затих совсем, его сменил попутный «бережник», и лодка пошла быстрее.
Наконец рассвело. Исчезли последние тучки, обрадованные охотники увидели вдали свой берег и облегченно вздохнули. Повеселевшие, ободренные, гребцы еще сильнее стали налегать на весла. Лодка легко взбегала на пологую волну и стремительно скользила вниз.
Егор долго и громко стонал и вдруг неожиданно затих. Заросшее бурой щетиной лицо стало бледно-желтым, большой нос заострился.
Петр зашел в избу и остановился у порога. Сидевшие за столом Вера и бабка Кумуха-черемуха почти враз воскликнули:
— Легкий на помине!
Вера словно на крыльях вылетела бы из-за стола и повисла на шее мужа, но ее сдерживало присутствие суровой бабки, которая терпеть не могла всякие сердечные проявления.
— Здравствуйте! — виновато улыбнувшись, поздоровался Петр.
— Проходи, проходи, охотничек! — густо прогудел бас бабки Дарьи, в котором затонуло Верино «здравствуй».
Охотник подошел к столу и, не раздеваясь, плюхнулся на табурет ку.
— Боже мой, чо это с тобой доспелось? — вздыбилась над Петром бабка.
— Петя, это кто тебе лицо-то поцарапал? — испуганно воскликнула Вера, тревожно и радостно разглядывал мужа.
— Да-а так себе, — отмахнулся он и виновато взглянул, пряча правую руку под столом.
— Э, паря, чо-то стряслось, кумуха-черемуха!
— Егора Лисина привезли… мертвого.
Бабка опустилась перед образами.
— О, господи! Мать пресвятая богородица!
— Медведь задавил? — в черных Вериных глазах заискрился страх.
— Нет, умер от пули.
— О, господи, да кто же это его?
— Я… невз…
Вера не дала договорить, с плачем свалилась на руки Петру.
По Аминдакану быстро расползлись зловещие слухи: «Петр Стрельцов застрелил Егора Лисина… Знамо дело, за отца отомстил». Но большинство колхозников наотрез возражало: «Будет Петруха в человека стрелять! Не-е! Не таковский он мужик».
Яков Лисин, изрядно покачиваясь, вошел в ограду своего друга Семена Малышева. Хозяин встретил гостя у крыльца с охапкой дров.
— Здорово, Сеня!
— Здравствуй, Якуха, проходи в избу.
В доме Малышева было прохладно и неуютно. Пахло затхлым неумытым углом. Они молча закурили.
— Как получилось-то?
— Петька стрелял в медведя и попутно, вторым, зацепил Егора.
— Вот ведь сволочь-то какой! — Семен сердито сверкнул цыганскими глазами.
— Не приведи господь, варнак… душегубец.
Малышев в упор посмотрел на Якова, тот не выдержал взгляда и опустил глаза.
— Чо, думаешь, простить?
— Ни в жись!.. Пришел попросить тебя чиркнуть гумагу в суд.
— А свидетель-то есть?
— Я видел своими глазами.
— Это, паря, не тово… вот бы посторонний.
— А сторонний, хушь он и не видел, а слышал от самого Егора.
— Кто?
— Мишка Жигмитов. Егор-то ишо в своем уме был и упрекал душегуба Петьку. Он при Мишке в глаза Петьке смотрел и баил: «Зачем в меня пальнул?.. За отца мстил?»
— И Мишка слышал? Не отопрется?
— Все мы слышали. Не должен бы отпереться.
Наконец-то Семену Малышеву представилась возможность упечь ненавистного Стрельцова туда, откуда не скоро возвращаются. И вернуть домой Веру. А там… может, к дружба у них рассохнется… Тогда-то уж Наталья не откажется выйти за него…
— Ладно, Яша, напишу, рассказывай, — оторвавшись от радужных надежд, попросил он Лисина.
Яков сдвинул жиденькие рыжие брови. Большие зеленые глаза неуверенно заметались и уставились в пол.
— …Слышу, ревет кто-то. Подумал на Егора. Бегу. Потом бух-бух два раза. Вижу, упал Егор, а медведь подмял Петьку. А когда подбежал, вижу, брат лежит, а медведь кого-то давит… Тогдысь я пальнул по лопаткам, и зверь упал.
— Ты, Яша, рассказываешь-то будто выдумку какую, мотри не запутайся на суде.
— Нет, к тому времени я все обмозгую, как надо лучше баить.
Октябрь в этом году выдался каким-то особенно суровым. Часто налетал свирепый «горный», его сменял не менее буйный «култук».
Только на четвертый день «Красный помор» смог доставить следственную комиссию в бухту Аяя.
Весь путь от Аминдакана до Аяи Яков Лисин лежал на палубе у засмоленного битеня, с головой укрывшись собачьей дохой. Его приглашали в кубрик, но он отказывался, сославшись на головную боль. У него и в самом деле разболелась голова, так как он до одури думал об одном и том же: «Съели или нет звери и птицы мясо медведя?.. Если все целехонько, то власти могут Петьку оправдать, а его, Якова Лисина, завинят в ложном показании. Так ведь сказал Семен Малышев. А он зря болтать не будет — мужик башковитый».
А когда пошли к месту происшествия, то Якова словно подменили. Он шагал рядом с прокурором, возбужденно размахивал руками и рассказывал, как орал Егор и ревел медведь, как он добил косолапого на Стрельцове… Он говорил и говорил безудержно, а у самого ныло сердце, и большой трус, живущий в его сердце, по-заячьи стремился дать драпака.
Наконец люди вышли на небольшую калтусинку, на краю которой стоял размашистый кедр, где был ранен Егор Лисин. На грязном снегу повсюду виднелись огромные медвежьи следы; все это место было утоптано и загажено вороньей стаей, которая с криком и шумом поднялась над лесом и злорадно наблюдала за двуногими.
В ельнике затрещал валежник. Кто-то тяжелый убежал в глубь тайги.
«Слава богу, медведь!.. Уж он-то все подобрал. Теперь Петьке нечем доказать… Вот тебе и Яшка Лисин — пьяница и воришка, ха-ха-ха!» — злорадствовал Яков.
Он взглянул под дерево, где был убит медведь, и сокрушенно выпалил:
— Смотрите, добрые люди, даже косточек не сыщешь! Как же теперя правду-то искать, а?
Прокурор Будашарнаев тревожно взглянул на следователя, нахмурился. А миловидная врач Алла Михайловна приложила к раскрасневшимся на легком морозце щекам узорчатые варежки и покачала головой.
— Мне кажется, здесь и делать нечего!
Возбужденный Лисин кинулся к кедру, но был остановлен резким окриком прокурора:
— Назад! Что вы делаете!
— Обзабылся, товарыш.
Петр Стрельцов, шедший рядом с понятыми — Иваном Зелениным и Степаном Кузиным, опустился на колоду и изменившимся голосом попросил у Зеленина папиросу.
— Ты же не курил, Петя! — удивился Иван и протянул пачку.
Весь снег вокруг кедра, под которым когда-то лежал труп медведя, был утрамбован косолапым и стаей матерых таежных ворон, которые исполняли на этом месте танец «сытого желудка».
Все куски мяса, которые растаскал Лисин, были найдены медведем и востроглазыми птицами, и от них, конечно, ничего не осталось. Только кое-где валялись обглоданные кости и несколько клочков черной шерсти, которые были преднамеренно раскиданы Лисиным, когда он разносил по кустам медвежатину.
Зная, что медведь любит прятать свою добычу под разным хламьем, чтоб мясо стало с духом, люди обыскали все окрестные завалы и заросли, перевернули колоды, но ничего не нашли.
— Вот и все, — сказал прокурор Будашарнаев, окидывая черными живыми глазами присутствующих, — вещественных доказательств нет…
Яков Лисин подал на Петра Стрельцова заявление в народный суд. Он обвинял его в преднамеренном убийстве своего брата Егора. Свидетелем был выставлен Мишка Жигмитов.
В Аминдакане никто не верил, что Петр мог пойти на такое. Все колхозники с презрением смотрели на Якова Лисина, в глазах ругали и стыдили его за то, что он оклеветал Стрельцова и подал на него в суд. Но Лисин с бесстыдной ухмылкой говорил, что он хочет только напугать Петра, все же будет легче на душе: ведь Егор-то погиб от стрельцовской пули. «Что же, по-вашему, выходит, спасибо ему говорить, что ли?..»
К седьмому ноября охотники вернулись с белковли. Они вынесли из тайги много шкурок белки, колонка, горностая. Собаки загоняли и соболя, но в этом году охота на него была запрещена.
На торжественном заседании вечером шестого ноября правление колхоза вручило своим лучшим рыбакам и охотникам грамоты и денежные премии.