«И тогда мы лишимся ее!»
«Нет, не лишитесь. Ей не будет достаточно собственного тела. Оно станет ее корнями, будет ее глазами и голосом, руками и ногами. Но ее все равно будет неудержимо тянуть к анзиблям и к власти, которой она обладала, когда все компьютеры человеческого мира принадлежали ей. Ты сам увидишь. Мы пока можем поддерживать в ней жизнь, но то, что мы можем дать ей — что могут разделить с ней твои материнские деревья, — этого мало. Нет пределов, которые могли бы удовлетворить ее.»
«Так что же теперь будет?»
«Мы подождем. Посмотрим. Не волнуйся. Разве спокойствие не добродетель отцов?»
Человек, прозванный Ольядо из-за своих механических глаз, расположился в лесу вместе со своими детьми. Вместе с пеквенинос, приятелями его детей, они устроили пикник. Но неожиданно послышался стук — нервный, вибрирующий голос отцов, и все пеквенинос, испугавшись, мгновенно вскочили на ноги.
Первая мысль — «Огонь!» — промелькнула у Ольядо, потому что еще недавно великие древние деревья, которые стояли здесь, были сожжены людьми, переполненными страхом и яростью. Огонь, который принесли люди, убил всех отцов, кроме Человека и Корнероя, стоявших на некотором расстоянии от остальных, и все древние материнские деревья. Но сейчас из трупов мертвых поднялась новая поросль — убитые пеквенинос перешли в Третью Жизнь. Ольядо знал, что где-то в середине нового леса росло новое материнское дерево, конечно, до сих пор еще тонкое, но все-таки достаточно толстоствольное от неистовой жажды роста первого поколения — сотен похожих на личинок малышей, ползающих в темном пространстве его деревянной матки. Лес был убит, но снова ожил.
Среди тех, кто принес факелы, был и Нимбо, сын Ольядо, слишком юный, чтобы понимать, что делает, слепо веривший в демагогическое пустословие своего дяди Грего, пока едва не лишился жизни. Когда Ольядо узнал, что сделал Нимбо, он почувствовал стыд и понял, что недостаточно хорошо воспитывал своих детей. С этого начались их походы в лес — еще не было слишком поздно. Его дети будут расти, все лучше узнавая пеквенинос, и когда вырастут, и не помыслят нанести им вред.
Но лес снова наполнился страхом, и от ужасных предчувствий у Ольядо заныло сердце. Что это может быть? О чем предупреждают отцы? Какой пришелец напал на них?
Но через несколько мгновений страх исчез. Пеквенинос, следуя голосу отцов, развернулись и пошли в сердце леса. Дети Ольядо хотели было последовать за ними, но Ольядо остановил их. Он знал, что пеквенинос направились в глубь леса, туда, где растет материнское дерево, а людям ходить туда не подобало.
— Смотри, папа, — вдруг сказала его младшая девочка. — Пахарь кивает.
Он действительно звал их. Тогда Ольядо кивнул в ответ, и они вслед за Пахарем углубились в молодой лес, пока не пришли в то самое место, где однажды Нимбо принял участие в сожжении древнего материнского дерева. Его обуглившийся ствол продолжал смотреть в небо, а рядом высилось новое материнское дерево, поменьше, но все же с более толстым стволом, чем у молодого поколения братьев. Ольядо удивило не то, как быстро оно разрослось, и не высота, на которую ему удалось подняться за такое короткое время, не плотная крона, которая уже бросала неровные тени на поляну. Его поразил удивительный танец света, который проносился вверх и вниз по стволу, а там, где кора была тоньше, был таким ярким и слепящим, что на него трудно было смотреть. Иногда казалось, что по дереву бегает маленький огонек, причем так быстро, что дерево, раскаленное добела, не успевает остыть, пока он возвращается, чтобы снова пробежать тем же путем; а иногда казалось, что дерево светится целиком, вздрагивая, как будто внутри его бурлил вулкан жизни, готовый к извержению. Свечение разошлось по ветвям дерева и охватило тончайшие веточки, а меховые тени малышей пеквенинос ползали по стволу дерева гораздо быстрее, чем представлялось возможным Ольядо. Как будто маленькая звезда упала и поселилась внутри дерева.
Через некоторое время, когда Ольядо немного привык к ярким вспышкам света, он заметил то, что сильно удивляло и самих пеквенинос. Дерево цвело. Некоторые соцветия уже сбросили лепестки, и под ними зрели плоды, увеличиваясь прямо на глазах.
— Я думал, — сказал Ольядо тихо, — что деревья не дают плодов.
— Они и не давали, — ответил Пахарь. — Из-за Десколады.
— Но что происходит? — удивленно спросил Ольядо. — Почему внутри дерева свет? Почему появились плоды?
— Отец Человек сказал, что Эндер привел к нам свою подругу. Ее зовут Джейн. Она побывала внутри материнских деревьев всего леса. Но даже он не может ничего рассказать нам о плодах.
— Они так сильно пахнут, — заметил Ольядо. — Как они так быстро зреют? У них такой сильный, сладкий и острый аромат, что, когда вдыхаешь запах цветения и созревающего плода, кажется, что уже отведал его.
— Я помню этот запах, — сказал Пахарь. — Я за свою жизнь никогда не нюхал его, потому что ни одно дерево раньше не цвело и не давало плодов, но этот запах есть в моей памяти. Он пахнет радостью.
— Тогда съешь его, — предложил Ольядо. — Смотри, один из них уже вызрел, вот — я могу его достать.
Ольядо протянул было руку, но остановился.
— Можно? — спросил он. — Могу я сорвать плод с материнского дерева? Не для того, чтобы есть самому, для тебя.
Пахарь, казалось, кивнул всем телом.
— Пожалуйста, — прошептал он.
Ольядо ухватился за светящийся плод. Он вздрогнул в ладони. Или то была дрожь Ольядо?
Он крепко, но не грубо, обхватил плод ладонью и аккуратно сорвал с дерева. Черенок оторвался легко. Ольядо протянул плод Пахарю. Тот кивнул, почтительно принял его, поднес к губам, лизнул и открыл рот.
Открыл рот и впился зубами. Брызнувший сок осветил его губы. Пахарь чисто вылизал их, пожевал, глотнул.
На него внимательно смотрели другие пеквенинос. Он передал плод им. Они подходили по одному — братья и жены, подходили и пробовали.
И когда первый плод был съеден, пеквенинос начали карабкаться на ярко светящееся дерево, срывали плоды, делились ими и ели до тех пор, пока уже не могли съесть больше ни одного. А потом запели. Ольядо и его дети провели всю ночь, слушая их пение. Жители Милагра тоже услышали отголоски, и многие отправились в лес, идя на свечение дерева, чтобы найти место, где пеквенинос, насытившиеся плодами со вкусом радости, пели песню своего восторга. И частью их песни было дерево, стоящее в центре поляны. А айю, чья сила и свет сделали дерево еще более плодородным, проносилась в танце по каждой его жилке тысячи раз за каждую секунду.
Тысячи раз в секунду она проносилась в танце и в каждом другом дереве, в каждом мире, где росли леса пеквенинос, и каждое материнское дерево, которое она посещала, загоралось цветением и плодами, а пеквенинос ели их, вдыхали аромат цветов и плодов и пели. Песня была старая, они давно забыли ее смысл, но теперь они снова понимали ее значение и не могли петь никакую другую. Это была песня сезона цветения и пиршества. Они так долго жили без урожая, что забыли, что значит урожай. Но теперь они узнали, что украла у них Десколада. Потерянное было снова обретено. И те, кого снедал голод, которому они не знали названия, насытились.
10 «Это тело всегда было твоим»
Малу, Питер, Ванму и Грейс сидели у костра рядом с полоской песка. Навеса уже не было, и церемониал тоже почти не соблюдался. Была кава, но теперь, вопреки ритуалу — Ванму думала, что он обязателен, — они пили ее скорее для удовольствия, чем как священный символ.
В какой-то момент Малу засмеялся и смеялся долго и громко, Грейс тоже присоединилась к нему, поэтому пока она перевела, прошло много времени.
— Он говорит, что никак не может решить, следует ли считать тебя святым, Питер, — ведь в тебе была богиня, или тот факт, что она ушла из тебя, говорит о том, что ты все-таки не святой.
Питер хихикнул — из вежливости, поняла Ванму; сама она даже не улыбнулась.
— О, как плохо, — посетовала Грейс, — а я-то надеялась, что у вас есть чувство юмора.
— Юмор есть, — подтвердил Питер. — Просто мы не понимаем самоанского юмора.
— Малу говорит, что богиня не может всегда оставаться там, где она сейчас. Она нашла новый дом, но он принадлежит другим, и их гостеприимство не может длиться вечно. Ты ведь, Питер, почувствовал, как сильна Джейн…
— Да, — ответил Питер тихо.
— Ну а хозяин, который впустил ее сейчас, — Малу называет его сетью леса, что-то вроде рыболовной сети для ловли деревьев, хотела бы я знать, что это такое — в любом случае он говорит, что они слишком слабы по сравнению с Джейн и что хочет она того или нет, со временем их тела будут полностью принадлежать ей, если она не найдет другое место, которое станет ее постоянным домом.
Питер кивнул.
— Я понимаю, о чем он говорит. До того, как она действительно захватила меня, я мог быть уверен, что готов с радостью отдать ей свое тело и свою жизнь, которую, как мне казалось, я ненавижу. Но когда она преследовала меня, я понял, что Малу прав — у меня нет ненависти к своей жизни, я очень хочу жить. Правда, в конечном итоге этого хочу не я, а Эндер, но с тех пор как он — это я, мне кажется, это просто софизм.
— У Эндера целых три тела, — вмешалась Ванму. — Означает ли это, что он откажется от одного из них?
— Не думаю, что он отдаст хоть что-нибудь, — усомнился Питер. — Или я должен говорить: «Я не думаю, что я отдам»? Это не сознательный выбор. Эндер цепляется за жизнь изо всех сил и со всей энергией, на какую способен. Кажется, он был на смертном одре по крайней мере за день до того, как Джейн отключили.
— Убили, — поправила Грейс.
— Возможно, правильное слово «сместили», — упорствовал Питер. — Теперь она лесная нимфа, а не богиня. Сильфида. — Он подмигнул Ванму, которая совершенно не понимала, о чем речь. — Даже если Эндер откажется от старой жизни, он все равно просто так не уйдет.
— У него на два тела больше, чем нужно, — сказала Ванму, — а у Джейн на одно меньше. Кажется, можно применить закон торговли — когда спрос обеспечен двукратным предложением, цена должна быть низкой.
Когда Грейс перевела последнюю фразу для Малу, он снова засмеялся.
— Он смеется над «низкой ценой», — объяснила Грейс. — Он говорит, что у Эндера есть единственный способ отказаться от любого из своих тел — умереть.
Питер кивнул.
— Понимаю, — кивнул он.
— Но Эндер — не Джейн, — сказала Ванму. — Он не может жить как… как голая айю, бегающая по сетям анзиблей. Он личность. Когда айю уходит из человеческого тела, они не рыщут вокруг в поисках чего-нибудь новенького.
— И все же его — моя — айю была во мне, — сказал Питер. — Она знает дорогу. Эндер может умереть и все же оставить мне жизнь.
— Или умрут все трое.
— Я знаю одно, — сказал им Малу через Грейс, — чтобы богиня все-таки сохранила жизнь и вернула свою власть, Эндер Виггин должен умереть и отдать ей свое тело. Другого способа не существует.
— Вернула свою власть? — переспросила Ванму. — Это возможно? Я думала, что отключение всех компьютеров навсегда закроет ей доступ в компьютерные сети.
Малу снова засмеялся и похлопал себя по голой груди и бедрам, изливая потоки самоанских слов.
Грейс переводила:
— Сколько сотен компьютеров у нас на Самоа? Месяцами, с тех самых пор, как она явилась мне, мы копировали, копировали и копировали. Мы сохранили всю память, какую она просила сохранить, и готовы полностью восстановить ее. Возможно, это только маленькая часть того, к чему она привыкла, но, самая важная часть. Если она сможет вернуться в сеть анзиблей, у нее будет все, что ей нужно и для того, чтобы вдобавок войти обратно в компьютерную сеть.
— Но они не собираются присоединять компьютерные сети к анзиблям, — удивилась Ванму.
— Это требование разослано Конгрессом, — кивнула Грейс. — Но не все приказы выполняются.
— Зачем же тогда Джейн привела нас сюда, — разочарованно спросил Питер, — если вы с Малу утверждаете, что не имеете никакого влияния на Аимаину, если Джейн уже связалась с вами и вы уже состоите в заговоре против Конгресса…
— Нет, нет, это совсем не так, — горячо возразила Грейс. — Мы делали то, что сказал нам Малу, но он никогда ничего не говорил о компьютерном существе, он говорил о богине, а мы подчинились ему, потому что верим в его мудрость и знаем, что он видит вещи, невидимые для нас. Только с вашим приходом мы поняли, кто есть Джейн.
Когда Малу перевели сказанное, он указал на Питера:
— Ты! Ты пришел, чтобы принести богиню.
А потом на Ванму:
— А ты пришла, чтобы привести человека.
— Что бы это ни означало, — произнес Питер.
Но Ванму показалось, что она понимает. Они уже пережили один кризис, но этот мирный час был только передышкой. Сражение возобновится, и на этот раз его исход будет иным. Чтобы Джейн выжила, чтобы существовала хоть какая-то надежда на мгновенные звездные перелеты, Эндер должен отдать ей по крайней мере одно из своих тел. И если Малу прав, то Эндер должен умереть. Существовала слабая надежда, что айю Эндера удастся сохранить за собой одно из трех тел и перебраться туда. «Я здесь для того, — сказала себе Ванму, — чтобы была уверенность: Питер выживет не как бог, а как человек. Все зависит от того, — поняла она, — будет ли Эндер в образе Питера любить меня больше, чем Эндер в образе Валентины любит Миро, или Эндер как Эндер любит Новинью».
Тут ее охватило отчаяние. Кто она? Миро долгие годы был другом Эндеру. Новинья — женой. Но Ванму? Эндер узнал о ее существовании несколько дней или, может быть, несколько недель назад. Что она для него?
Но отчаяние сменилось другой, более приятной, хотя и беспокойной мыслью: «Что важнее — те, кто любит, или то, какая из ипостасей разделенной личности Эндера пылает любовью? Любовь Валентины — совершенного альтруиста — может быть самой сильной, и все же она может отказаться от Миро ради возвращения звездолета. А Эндер? Он уже потерял интерес к прежней жизни. Он ослаб, измучился. А Питер честолюбив, он жаждет развития и созидания. Дело не в том, что он любит меня, важно, что он вообще любит, а еще важнее, что он хочет жить, а я — часть его жизни, я — женщина, которая любит его вопреки его предполагаемой порочности. В ипостаси Питера Эндер больше всего нуждается в любви, потому что меньше других ее достоин, значит, именно моя любовь, потому что именно я люблю Питера, будет самой ценной из всех.
Если кому-то достанется победа, то мне и Питеру, и не из-за возвышенной чистоты нашей любви, а просто из-за неутоленной жажды влюбленных.
Конечно, история нашей жизни, может, и не будет такой уж значительной и красивой, но все же мы будем жить, и этого достаточно».
Она вонзила пальцы стопы в песок и почувствовала слабую сладостную боль от трения крошечных кварцевых осколков о ее нежную кожу. «Вот она, жизнь — болезненная и грязная, но такая приятная!»
Связавшись через анзибль с братом и сестрами, которые находились на корабле, Ольядо рассказал о том, что произошло между Джейн и материнскими деревьями.
— Королева Улья говорит, что так не может продолжаться долго, — говорил Ольядо. — Материнские деревья недостаточно сильны. Они будут слабеть, будут терять контроль, а потом Джейн сама станет лесом, и точка. Правда, немым лесом. Просто очень красивыми, очень яркими и очень плодовитыми деревьями. Уверяю вас, выглядит это очень красиво, но слова Королевы Улья звучали как похоронный звон.
— Спасибо, Ольядо, — отозвался Миро. — Но для нас в любом случае нет особой разницы. Мы выброшены сюда и собираемся приступить к работе; слава Богу, Вэл больше не кидается на стены. Десколадеры до сих пор нас не обнаружили — на этот раз Джейн забросила нас на орбиту повыше, — но как только у нас будет работающий перевод их языка, мы им свистнем и дадим знать, что мы тут.
— Дерзайте, — сказал Ольядо. — Но все же не отказывайтесь от возвращения домой.
— Шаттл, честно говоря, не годится для двухсотлетнего полета, — ответил Миро. — Мы слишком далеко, а этот маленький кораблик и близко не может подобраться к релятивистским скоростям. А потом, за двести лет нам осточертеет пасьянсы раскладывать. Да и карты сотрутся.
Ольядо засмеялся («Как-то слишком светло и искренне», — подумал Миро.) и сказал:
— Королева Улья говорит, что как только Джейн уйдет от деревьев, а Конгресс запустит новую систему, она, возможно, сможет нырнуть назад. По крайней мере она сможет войти в систему анзиблей. И если она сделает это, тогда, возможно, она снова сможет устраивать звездные перелеты. Есть такая вероятность.
Вэл оживилась:
— Королева Улья предполагает это или она знает наверняка?
— Она предсказывает, — сказал Ольядо. — Но наверняка будущего никто не знает. Даже по-настоящему умная королева пчелок, которая откусывает головы своим мужьям при спаривании.
Они промолчали. Им нечего было ответить ему, тем более на его шутливый тон.
— Ну, если все в порядке, — сказал Ольядо, — вперед — шевелите извилинами. Мы оставим порт открытым и запишем в трех экземплярах все сообщения, которые вы пришлете.
Лицо Ольядо исчезло с терминала.
Миро развернул свое кресло и посмотрел на остальных: Эла, Квара, Вэл, пеквенино Огнетушитель и безымянная работница Королевы Улья, которая наблюдала за ними в постоянном молчании, способная только печатать на терминале. Но Миро знал, что через нее Королева Улья следит за всем, что они делают, и слушает все, о чем они говорят. Ждет. Ему было известно, что это она все организовала. Что бы ни происходило с Джейн, Королева Улья была катализатором, который запустил все это. Даже то, что передал им Ольядо, она сказала ему там, в Милагре, через кого-то из своих рабочих. А здесь ее посланница печатает только идеи, относящиеся к расшифровке языка Десколадеров.