– Так точно.
– Ну вот. И мои планы обломались в связи с Райкиным отъездом в отчий дом. А светская жизнь заманала. Предлагаю отправиться ко мне на дачу, одичать до наступления полуночи, забить на телевизор и шампанское, пить водку, орать песни, а в перерывах сочинять биографию нашему гению и обдумывать этапы его светлого пути.
– Принимается с одной поправкой: я буду пить ром.
– Пиратом небось был в прошлой жизни? – с неподдельным сочувствием спрашивает Веня. – Пиастры по необитаемым островам ныкал, а? Пятнадцать человек на сундук мертвеца?
– Йо-хо-хо! – отвечаю с достоинством.
А что тут еще скажешь?
114. Ит Матроми
Верховное божество у летийцев и барбарцев. Ит Матроми не вмешивается в дела людей и не служит объектом почитания.
Проявляю пленку. Пока она сохнет, потерянно брожу по просторной, неуютной, но прекрасно оборудованной студии на улице Красикова, право на недельную аренду которой даровал мне щедрый Санта-Клаус Веня. То и дело хватаюсь за несвежий «Огонек», до моего вторжения прозябавший на местном подоконнике, и всякий раз откладываю его в сторону, поскольку буквы двоятся, прыгают перед глазами и даже, кажется, фосфоресцируют слегка по краям. Не до чтения мне сейчас.
Нервничаю, понятное дело. Что я увижу на пленке – это еще вопрос. Рентгеновские снимки своих натурщиков? Двухмерные изображения их бессмертных душ? Групповые композиции в древнеегипетском духе, Ка, Ах и Ба в обнимку?
Ничего в таком роде, разумеется, не произошло. Негативы как негативы. Вполне качественные. Если учесть, в сколь прискорбном состоянии пребывал фотограф, так и вовсе прекрасные. Можно печатать. Но сначала надо выпить кофе. Пятую чашку за день, между прочим… А, пустое, все равно я в себя сегодня столько всякой дряни влил, что на сновидения можно не слишком рассчитывать. Да и завтра придется хлестать новогодний ром в обществе Вениамина, ничего не попишешь. Значит, все очистительные процедуры назначим на послезавтра, правильно? Правильно. Здоров же ты, мужик, компромиссы находить. Что бы я без тебя делал?
Печатаю снимки. Действительно, ничего особенного. Все очень неплохо получились, просто красавчики, в том числе и неизвестный элегантный мазохист. То ли народ фотогеничный подобрался, то ли свет здесь, в Москве, какой-то особенный, то ли у меня теперь рука такая легкая, сразу не разберешь. Но даже привлекательность моих моделей в пределах нормы. Веня не стал похож на Клинта Иствуда, а изображение Ираиды Яковлевны вряд ли украсит обложку журнала «Playboy». Когда завтра я раздам им портреты, все будут весьма довольны собой. Просто довольны, не более того.
Интуиция подсказывает мне, что и в жизни этих людей вряд ли что-то переменится после нынешнего сеанса прикладной фотомагии. Я не «украл» их «души», что бы ни думали по этому поводу суеверные обитатели Полинезии, но и от себя ничего не прибавил. Все, что случилось, случилось только со мной; окружающим от моих экзотических переживаний ни вреда, ни пользы. Да, я побывал в десятке чужих шкур, прожил за этот день несколько долгих чужих жизней и даже, кажется, возлюбил несовершенные потроха ближних, как собственные, – а что мне оставалось после нескольких бурных инцидентов на границе между «я» и «не-я»?.. Но это чудо было на одну персону. Как почти все, что со мною происходит.
Вот и славно.
Можно ложиться спать. Прямо здесь. Зачем куда-то ехать? Мой дом там, где я сам, иного мне не дано; возможно, иного не дано никому. Я хоть, по крайней мере, это понимаю.
115. Иуда Искариот
…впервые проявляя свое злонравие, чинит непрерывные обиды мнимому брату.
Просыпаюсь на рассвете, как ударом тока, сокрушенный запоздалой идеей, посетившей меня, разнообразия ради, ни наяву, ни во сне, а где-то на полпути между тем и другим.
Что будет, если я сделаю автопортрет? Возьму в руки чудесный Сашкин «Nikon», подойду к зеркалу и – щелк! Что, хотел бы я знать, откроется мне в этот миг? И не окажется ли, что я нашел самый простой способ раз и навсегда поменяться местами с собственным двойником, которым, помнится, с энтузиазмом стращал меня старый оборотень Франк, суровый предводитель моих кошмаров, похититель красавиц, астролог-любитель из дома, построенного на перекрестке миров?
О господи.
Нет.
Ни за что!
Лишь бы не сделать это нечаянно, по рассеянности или по пьяному делу… впрочем, я ведь не пью совсем… А если мне приснится, что я стою у зеркала с фотоаппаратом? И если во сне я окажусь безрассуднее, чем наяву? Что тогда?
А вот не знаю.
Мужество покидает меня, оно пулей вылетает из помещения, вульгарно хлопает дверью, даже прощальной записки не оставляет, сволочь. И как я теперь без него буду обходиться?
Да никак не буду. Просто попробую еще немного поспать. Хотя бы часок, а лучше – два. Утро – вообще не мое время. По утрам я нервен, уязвим, тревожен и недоволен судьбой. Звонок в дверь кажется мне вестником микрокатастрофы, вроде визита участкового, а шорох в ванной – свидетельством присутствия в доме как минимум маньяка-убийцы. Отлично понимаю, что все это глупость, бред и любительская паранойя, но ничего не могу поделать. Будь моя воля, общался бы с собой только после полудня, не раньше.
«Дрыхни, сука!» – приказываю себе таким страшным голосом, что сердце уходит в пятки.
Как ни странно, это действует, и я сплю до одиннадцати утра. Когда я у нас в последний раз просыпал работу? Нынешнюю, кажется, и вовсе никогда. Ну вот, наконец-то свершилось.
«Все к лучшему», – удовлетворенно заключаю, стоя под душем. У Ираиды есть ключ от склада и соответствующие полномочия, так что, будем надеяться, торговцы мои недолго страдали в разлуке с товаром. Зато я выспался. Сегодня мне предстоит долгая бессонная ночь, полная к тому же тяжких умственных усилий. Не просто ведь водку пьянствовать собрались, а сочинять трогательную биографию нашему покойничку, еще одному моему двойнику.
Стоп. Еще одному?
Ну да.
Смеситель работает скверно, вода то слишком горячая, то слишком холодная, надо бы ее отрегулировать, но я временно утратил счастливую способность обращать внимание на такие мелочи. Стою, голый, мокрый дурак, с просветленным лицом, по лбу себя стучу демонстративно, словно для скрытой камеры стараюсь. Впору в подъезд с криком «эврика» выскочить.
Потому что меня и правда осенила одна идея. Куда более дикая, чем заключение древнего грека Пифагора о теле, помещенном в жидкость, но и куда более актуальная – не для бурно прогрессирующего человечества, конечно, а лишь для меня, любимого. Возможно, она сулит избавление от некоей гипотетической напасти, суть которой до сих пор представляется мне темной и невнятной и от этого еще более пугающей.
Франк говорил, что меня, дескать, выдумали. Вернее, все еще выдумывают. Процесс сей, если я правильно понял путаные объяснения Франка, пока не завершен.
Вот и отлично.
У меня есть шанс опередить этих «выдумщиков», кем бы они ни были. Я выдумаю себя первым. Выдумаю – и тут же торжественно похороню, сообщив об этом прискорбном событии нескольким сотням случайных свидетелей – для начала. Мои «злые гении» могут съесть свои шляпы, ежели, конечно, у них таковые имеются, что, откровенно говоря, сомнительно… Пусть себе стараются, сочиняют похождения несвежего покойника. Все это будут лишь дополнительные детали биографии, в финале которой я собственными руками водружу надгробную плиту – сегодня же! С бредовой опасностью следует бороться только бредовыми методами, не так ли?
Разум мой в смятении, он робко сообщает мне, своему господину и повелителю, что никогда прежде я не был столь прекрасно подготовлен к примерке смирительной рубашки. Но мне плевать, пусть себе хипешит. Нутром я чую, что нащупал правильное решение. Остается воплотить его в жизнь, не совершив ни единой ошибки. Это, конечно, почти невозможно: я не знаю правил этой игры, следовательно, не могу определить, что является верным решением, а что – ошибкой. Значит, придется угадывать. Была такая телепередача в годы моего детства: «Угадай и нарисуй», а я так и не собрался принять в ней участие. Ну вот, заодно и…
«Клинический придурок, – говорит мое отражение, опасливо взирая на меня из глубины запотевшего зеркала. – Психопат несчастный». Я тоненько, по-детски, хихикаю: вероятно, это и есть внутренний конфликт. Настоящий, как в кино-не-для-всех. Ах!
Чувствую себя слепым канатоходцем, который только-только приготовился сделать первый шаг по проволоке, натянутой не то над бездной, не то над разноцветным батутом – я ведь не знаю даже, приведет ли возможное падение к моей гибели или дело ограничится взрывом хохота в зрительном зале. Впрочем, я вообще ничего не знаю.
Но, по крайней мере, я, кажется, нащупал эту чертову проволоку, по которой мне предстоит пройти.
И это лучше, чем ничего.
116. Ифа
В мифологии йоруба божество гадания, мудрости, судьбы. <…> Жрецы Ифа считались главнейшими среди других.
Перед тем, кто оказался в зимнем лесу, мир предстает облаченным в парадный фрак. Элегантный и высокомерный, как истинный денди, он черен и бел, прекрасен и равнодушен, ироничен, но вовсе не снисходителен. Скорее откровенно безжалостен.
Да, и еще он холоден.
Даже слишком холоден, на мой вкус.
После того, как мы свернули с плохо освещенного заснеженного шоссе на проселочную дорогу, я окончательно ошалел. Вот уж не подозревал, что цивилизация заканчивается в полутора десятках километров от Москвы. Но Венина горчично-желтая «Нива»-мутант, пережившая на своем веку немало личных технических микрореволюций, вопреки моим смутным опасениям, не застряла в сугробе, не забуксовала, не заглохла и вообще вела себя молодцом. Да и водитель, судя по всему, имел изрядный опыт ночных марш-бросков по зимнему лесу. И все же я не слишком верил в благополучный исход нашей экспедиции до тех пор, пока мы наконец не въехали в дачный поселок и почти сразу же остановились у высокого деревянного забора.
– Моя хата – с краю, – гордо сообщил Веня, по-хозяйски гремя ключами. – И сейчас будет нам счастье.
Я, честно говоря, сомневался, что оное счастье наступит раньше чем через час-полтора. Наверняка нам придется топить печку, и хорошо еще, если дрова лежат в сенях, а не погребены под одним из сугробов.
Однако действительность оказалась добрее. Ворота – нараспашку. Окна двухэтажного бревенчатого дома мерцали тусклым светом, дверь была заперта изнутри на щеколду, а открыл ее нам приземистый буйнобородый дедок, морщинистый, как печеное яблочко, источающий сивушные ароматы, но весьма бодрый, даже жизнерадостный – ходячая реклама деревенского самогона, да и только.
– Печку растопил, лампочку вкрутил, – деловито доложил он. – Там еще окно было битое, так я его фанерой заколотил, чтобы вам не надуло.
– Месяц назад все окна вроде были целы, – меланхолично заметил Вениамин. – Ну да ладно, хорошо хоть дом не спалили… С наступающим, Ван Саныч, спасибо, что не похерили мою просьбу. И я вашу не похерил, все по справедливости.
Он вручил старику туго набитый пакет; характерное позвякивание позволяло надеяться, что диапазон телесных ароматов Ван Саныча этой ночью будет существенно расширен и обогащен новыми нюансами.
– Ну ты крутой, Борисыч! – восхитился дедок, разглядывая содержимое пакета. – Ну, уважил!.. Так я пойду?
– Ага, – с энтузиазмом подтвердил Веня. И обернулся ко мне: – А ты чего на пороге стоишь? Иди, грейся. Ты мне нужен живым.
– Неправда твоя, – смеюсь. – Мертвым я тебе нужен, мертвым. Сам же говорил…
– А, ну да. Ладно, будем считать, что ты мне нужен и живым и мертвым одновременно. Заходи в дом. Я сейчас машину загоню в сарай и тоже приду.
В доме было не так уж и тепло: то ли совсем недавно затопили, то ли просто щелей много, то ли окно, кое-как заколоченное фанерой, давало о себе знать. На подоконнике горела керосиновая лампа, над столом – бледная сороковаттка без абажура. В сумме получалось неяркое и не слишком уютное освещение. Зато печь настоящая, русская, прежде я такую только в кино видел. Возле нее я и устроился. Конечности так окоченели, что впору было возомнить себя саламандрой и в пламя сунуться.
Веня появился минут через пять. Огляделся по сторонам, нахмурился, пошарил по полкам, достал пачку толстых стеариновых свечей, вручил их мне.
– Давай, устанавливай освещение. Вон в том ящике лежит пустая тара, можешь использовать ее в качестве канделябров… А то интерьер какой-то депрессивный. В такой обстановке вполне можно к утру повеситься, ага?
– Есть такое дело, – говорю, извлекая из кармана зажигалку. – А этот дед кто? Домовой?
Ловлю себя на том, что положительный ответ показался бы мне не шуткой, а констатацией вполне заурядного факта: ну да, пожилой, пьющий домовой присматривает за домом в отсутствие хозяина – а как иначе-то?.. Следует признать, что мои представления о мироустройстве за последние полгода претерпели кардинальные изменения. Вероятно, необратимые. Но реальность пока не спешит под меня подстраиваться. Ставит меня на место, с Вениной помощью.
– Сторож он местный. Живет всю зиму по соседству, иногда обходит наши участки. Владелец единственного телефонного аппарата в поселке. Ну, чтобы ментам звонить или пожарным, если что. И нам, домовладельцам, спокойнее: какая-никакая, а все-таки связь. Я вот сегодня с утра Ван Санычу позвонил, попросил печку растопить. Растопил, молодец… А было бы еще чего надо, он бы запросто организовал. Например, соседской банькой попользоваться. У меня-то своей нет, но Ван Саныч, старый партизан, может провести на чужую территорию… Кстати, он таки да партизан, натуральный, полвойны в лесу просидел и даже однажды геройски взорвал какую-то вражескую тарантайку, чем, несомненно, предрешил исход Второй мировой. Ушлый дед, он даже блядей вполне способен найти в ближайшей деревне. Правда, каких – это отдельная тема. Не буду тебя на ночь глядя пугать, скажу только, что есть женщины в русских селеньях…
– Не сомневаюсь. Я по этим самым селеньям свадьбы снимал, представляю, о чем речь.
– Не представляешь. Местные ночные бабочки – это нечто из ряда вон выходящее… А вот свечи по подоконникам расставлять – это ты хорошо придумал, окружим себя огнем со всех сторон. Продолжай в том же духе. Только половину про запас оставь, ночь – дело долгое.
Пока я возился с иллюминацией, Веня накрывал на стол. Через десять минут обстановка вполне тянула на праздничную, а я сам не заметил, как согрелся. Жизнь моя временно стала простой и прекрасной штукой: Новый год, загородный дом, теплая печка, пляшущие тени на стенах, деликатесы на столе, первый глоток рома и мягкое, веселое пламя в желудке.
– Хорошо, черт побери, – говорю удивленно. – Как же мало мне надо для счастья!
– Всем для счастья надо мало, – меланхолично ответствует Веня. – При этом у каждого имеется в наличии очень много всякого, разного. Но всегда чего-то не того.
Поначалу мы просто жуем, болтаем о ерунде. О том, например, как здорово оказаться на краю света без радио и телевизора, этой информационной пуповины, связывающей нас с хворой утробой суррогатной мамаши-цивилизации. Пусть привыкает к мысли, что мы не станем утешением ее старости. Во всяком случае, не раньше, чем вернемся обратно, на «большую землю», к своим информационным кормушкам.
Это по большей части Венин страстный монолог, я лишь одобрительно похрюкиваю. Чувак, возможно, впервые в жизни Новый год без боя курантов встречает. В диковинку ему. Мне-то не привыкать, я у нас практически монах-пустынник, принявший информационную аскезу. Дикарь невинный.
– А ты ведь всегда так живешь, да?
Ну вот наконец-то дошло до него.
– Я у тебя дома ящика не заметил, хотя, извини уж за откровенность, ты сейчас вполне можешь позволить себе такие покупки.
– Могу, да. А почему именно сейчас? Всегда мог… Просто у меня, наверное, нет привычки покупать телевизоры. И привычки обладать телевизорами. Слишком тяжелый предмет. Мне как-то спокойнее живется, если я знаю, что могу унести свое имущество без посторонней помощи, за один прием…
– Ну, с другой стороны, не проще ли приучить себя к мысли, что имущество можно использовать в свое удовольствие и бросить, когда придет охота сняться с места.
– Да, действительно. Мне как-то в голову не приходило, что можно и так… Значит, куплю магнитофон. Надо же на чем-то «Лестницу в небо» слушать, если уж я ее нашел… А телевизор мне все равно не нужен. Я его и в гостях-то смотреть никогда не мог. Впрочем, меня и радио раздражает. Вон, все говорят: «Эхо Москвы», «Эхо Москвы», дескать, такая крутая новая прогрессивная радиостанция, а я на складе его пару дней послушал – все равно скучно. Обычный человеческий треп, как в метро или в кафе. Ну, так я могу пойти в кафе или спуститься в метро и получить оригинал вместо копии, так?
– А как же свежие новости?
– Свежая новость – это то, что случилось со мной. И уж об этом я, пожалуй, узнаю первым, без посредничества информационных служб.
– Ну да, – смеется Веня. – Какое тебе дело до общественных копошений, ты у нас оверсайдер.
– Чего-чего-сайдер? – переспрашиваю растерянно.
– Оверсайдер. Oversider. Английский знаешь ведь?
– Немножко.
– Ну вот, смотри: людей, по крайней мере всех, с кем я знаком, можно разделить на инсайдеров и аутсайдеров; тех, кто находится в самой гуще событий, и тех, кто пялится на оную гущу, соблюдая известную дистанцию, и интерпретирует происходящее на основе неполной, часто недостоверной информации. Это просто?
– Даже слишком.
– Ничего, так и надо, чтобы «слишком». Теория, которую нельзя доступно изложить за полторы минуты, на мой вкус, ничего не стоит.