Но мало-помалу, мѣсто Дженни въ сердце Руфи было замѣнено другимъ лицомъ. Нашолся нѣкто, слушавшій съ нѣжнымъ участіемъ ея маленькія откровенности, распрашивавшій о ея раннихъ, счастливыхъ дняхъ, и въ свою очередь, говорившій ей о своемъ дѣтствѣ, въ дѣйствительности не столь счастливомъ какъ дѣтство Руфи, но болѣе блестящемъ. Слушая расказы о молочно-бѣломъ, арабскомъ пони, о старинной картинной галереѣ дома, объ алеяхъ, терасахъ и фонтанахъ сада, Руфь живо представляла себѣ все это какъ фонъ картины, на которой все ярче и ярче выдавался въ ея мысляхъ одинъ извѣстный образъ.
Не слѣдуетъ полагать однако, что все это случилось разомъ, хотя промежуточныя ступени были пройдены незамѣтно. Въ первое воскресенье мистеръ Беллингемъ говорилъ съ нею только о своемъ желаніи имѣть свѣдѣнія насчетъ портретовъ. Въ слѣдовавшія за тѣмъ два воскресенья онъ не приходилъ въ церковь св. Николая. На третье, онъ явился и шолъ нѣкоторое время рядомъ съ Руфью, но замѣтивъ ея смущеніе, оставилъ ее. Тутъ ей захотѣлось вдругъ чтобы онъ вернулся; день этотъ показался ей очень скучнымъ и она удивлялась почему это ей могло показаться, что не хорошо идти рядомъ съ такимъ добрымъ и ласковымъ джентльменомъ, какъ мистеръ Беллингемъ. Какъ глупо съ ея стороны быть еще такою застѣнчивою. Если онъ опять заговоритъ съ нею, то она уже не станетъ размышлять что скажутъ объ этомъ люди, а будетъ только наслаждаться удовольствіемъ, которое доставляютъ ей его ласковыя рѣчи и видимое участіе къ ней. Но тутъ ей казалось, что онъ уже никогда о ней болѣе не вспомнитъ; вѣрно ея лаконическіе отвѣты показались ему очень рѣзкими. Какъ это она могла такъ грубо съ нимъ обращаться? Въ будущемъ мѣсяцѣ ей уже минетъ шестнадцать лѣтъ, а какой она еще глупый ребенокъ! Такія-то нравоученія читала она сама себѣ, разставшись съ мистеромъ Беллингемомъ; результатомъ ихъ было то, что на слѣдующее воскресенье она въ десять разъ болѣе смущалась и краснѣла и была въ десять разъ прелестнѣе (какъ показалась Беллингему). Онъ предложилъ пойти домой не прямою дорогою, чрезъ Гай-Стритъ, а вокругъ, чрезъ Лисауесъ. Сначала она отказалась, но потомъ съ удивленіемъ спросивъ себя почему она отказывается отъ дѣла, по ея разумѣнію и понятію (по ея понятію) совершенно невиннаго, ктому же столь пріятнаго и заманчиваго, она согласилась обойти вокругъ. Дойдя до луговъ, окружавшихъ городъ, она забыла всякій страхъ и смущеніе, — она позабыла даже о присутствіи мистера Беллингема, восхищонная нѣжною прелестью февральскаго, весенняго дня. Изъ-подъ груды старыхъ листьевъ, скопленныхъ промежъ изгородей, выходили молодые, зеленые побѣги и мелькали блѣдныя звѣздочки бѣлой буквицы. Тамъ и сямъ, золотистый цикорій оживлялъ берега маленькой рѣчки, журчавшей въ весеннемъ полноводья у края дороги. Солнце стояло низко на горизонтѣ, и дойдя до высоты Лисауеса, Руфь вскрикнула отъ восторга при видѣ вечерняго зарева, пылавшаго на краю пурпуроваго неба, тогда какъ на заднемъ планѣ, темные, обнажонные лѣса принимали почти металическій блескъ въ золотистомъ туманѣ солнечнаго заката. Дорога полями простиралась не далѣе какъ на три четверти мили, но они шли ею почему-то цѣлый часъ. Руфь обратилась къ мистеру Беллингему, благодаря его, что онъ повелъ ее домой этою прекрасною дорогою, но встрѣтивъ его страстный взглядъ и оживленное лицо, внезапно умолкла. Она тихо простилась съ нимъ и поспѣшно вошла въ домъ, взволнованная и счастливая, съ сильно бьющимся сердцемъ.
— Странно, думалось ей въ тотъ вечеръ: — отчего это мнѣ сдается, что эта восхитительная вечерняя прогулка была не то что дурнымъ дѣломъ, но и не совсѣмъ хорошимъ. Почему же это? Вѣдь я не отняла у мистриссъ Мезонъ того времени, которымъ ей обязана, что конечно было бы дурно; но по воскресеньямъ я иду куда хочу; а я была въ церкви, значитъ ничего не сдѣлала дурного. Еслибы, положимъ, я гуляла съ Дженни, чувствовала ли бы я то что чувствую теперь? Вѣрно во мнѣ самой есть что-нибудь такое нехорошее, что я чувствую себя виноватою, не сдѣлавъ ровно ничего дурного. Я должна бы благодарить Бога за счастіе, доставленное мнѣ этою пріятною, весеннею прогулкою. Маменька всегда говорила что когда какое-нибудь удовольствіе насъ счастливитъ, то это доказываетъ, что оно невинно и полезно для насъ.
Она все еще не сознавала, что присутствіе Беллингема придало много прелести прогулкѣ, а потомъ, когда могла бы уже сознать это, когда недѣля за недѣлею, воскресенье за воскресеньемъ вели одну прогулку за другою, ее уже слишкомъ поглотило новое чувство, чтобы оставалась возможность анализировать себя.
— Говорите мнѣ обо всемъ, Руфь, какъ говорили бы брату; позвольте мнѣ помогать вамъ въ вашихъ затрудненіяхъ, сказалъ ей однажды послѣ вечерни мистеръ Беллиигемъ. И онъ въ самомъ дѣлѣ силился понять и представить себѣ какъ такое ничтожное и гадкое существо, какъ портниха мистриссъ Мезонъ, можетъ быть предметомъ страха для Руфи и имѣть надъ нею власть. Онъ возгорался негодованіемъ, когда Руфь, въ доказательство силы и значенія мистриссъ Мезонъ, приводила ему примѣры дурныхъ послѣдствій ея гнѣва. Онъ объявилъ, что мать его не закажетъ болѣе ни одного платья такой злодѣйкѣ, и что онъ предупредитъ всѣхъ своихъ знакомыхъ не имѣть болѣе съ нею дѣла. Руфь испугалась послѣдствій своего односторонняго описанія и принялась очень серьозно защищать мистриссъ Мезонъ, какъ-будто угрозы молодого человѣка дѣйствительно могли были быть приведены въ исполненіе.
— Право, сэръ, я совсѣмъ несправедлива; не сердитесь такъ, прошу васъ. Иногда она бываетъ очень добра къ намъ; она только немножко вспыльчива, да вѣдь мы часто выводимъ ее изъ терпѣнія и признаться, въ особенности я. Мнѣ часто приходится пороть мою работу, а вы не можете представить себѣ какъ это портитъ матерію, особливо толковую. А вѣдь выговоры приходится выслушивать ей же, мистриссъ Мезонъ. О, какъ я сожалѣю, что говорила объ этомъ, прошу васъ сэръ не говорите ничего вашей маменькѣ. Мистриссъ Мезонъ такъ дорожитъ честью работать на мистриссъ Беллингемъ.
— Хорошо, на этотъ разъ я промолчу, сказалъ молодой человѣкъ, сообразивъ, что не совсѣмъ-то ловко будетъ объяснять матери какимъ образомъ онъ приобрѣлъ всѣ эти точныя свѣдѣнія о томъ что происходитъ въ мастерской у мистриссъ Мезонъ: — но если она опять сдѣлаетъ что-нибудь подобное, тогда я уже не ручаюсь за себя.
— Я ужь небуду расказывать вамъ, сэръ, тихо выговорила Руфь.
— О, нѣтъ, Руфь, вы не станете ничего таить отъ меня. Не такъ ли? Помните, что вы обѣщали видѣть во мнѣ брата. Продолжайте расказывать мнѣ обо всемъ что съ вами случается, прошу, васъ. Вы не можете вообразить какое участіе я принимаю въ васъ. Я такъ живо воображаю себѣ этотъ прелестный домъ въ Мильгемѣ, который вы описывали мнѣ въ прошлое воскресенье. Я какъ-будто уже былъ и въ мастерской у мистриссъ Мезонъ; это конечно доказываетъ или живость моего воображенія, или ваше умѣнье краснорѣчиво описывать.
Руфь улыбнулась.
— Должно быть, сэръ. Наша мастерская такъ мало походитъ на вce что вы когда-либо видѣли. А мимо Мильгема вы я думаю часто проѣзжали, по дорогѣ въ Лауфордъ.
— Такъ вы не вѣрите, что это одно мое воображеніе такъ живо рисуетъ мнѣ Мильгемъ-Гренджъ. Не влѣво ли отъ дороги лежитъ онъ, Руфь?
— Влѣво, сэръ; какъ разъ надъ мостомъ, на холмѣ, гдѣ такая тѣнистая вязовая роща; а за нею и мой милый Гренджъ, котораго мнѣ не видать ужь никогда.
— Никогда! вздоръ Руфь! Это всего въ шести миляхъ отсюда; вы можете побывать тамъ. Это менѣе часа ѣзды.
— Можетъ быть и увижу, когда буду постарше. Я еще не знаю хорошенько что значитъ «никогда». Я такъ давно не была тамъ и не предвижу никакой возможности побывать еще впродолженіи многихъ лѣтъ.
— Почему же Руфь? вы — мы можемъ отправиться туда если хотите въ будущее же воскресенье послѣ вечерни!
Она взглянула на него, просіявъ удовольствіемъ отъ этой мысли.
— Какъ сэръ? развѣ я успѣю сходить туда между вечернею и возвращеніемъ мистриссъ Мезонъ? Мнѣ бы только взглянуть… Если бы можно было войти въ домъ — ахъ сэръ! и я опять увидала бы маменькину комнату!
Онъ сталъ придумывать какъ бы доставить ей это удовольствіе, имѣя въ виду и свое собственное. Если онъ повезетъ ее въ своемъ экипажѣ, то вся прелесть прогулки пропадетъ и ктому же они будутъ въ нѣкоторой степени связаны присутствіемъ слугъ и подвергнутся ихъ пересудамъ.
— Хорошій ли вы ходокъ, Руфь? можете ли вы пройти шесть миль? Если мы отправимся въ два часа, то не спѣша будемъ тамъ къ четыремъ или къ половинѣ пятаго. Тамъ мы отдохнемъ часа два И вы покажете мнѣ всѣ ваши бывшія любимыя мѣста и прогулки. Погулявъ, мы вернемся домой. Итакъ, это рѣшено.
— Но хорошо ли все это будетъ, сэръ? Это такое большое удовольствіе, что я боюсь нѣтъ ли въ немъ чего нибудь дурного.
— Полноте, трусиха, что же тутъ дурного?
— Вопервыхъ, мнѣ придется пропустить вечерню, чтобы пойти въ два часа, замѣтила Руфь довольно серьозно.
— Можетъ быть и увижу, когда буду постарше. Я еще не знаю хорошенько что значитъ «никогда». Я такъ давно не была тамъ и не предвижу никакой возможности побывать еще впродолженіи многихъ лѣтъ.
— Почему же Руфь? вы — мы можемъ отправиться туда если хотите въ будущее же воскресенье послѣ вечерни!
Она взглянула на него, просіявъ удовольствіемъ отъ этой мысли.
— Какъ сэръ? развѣ я успѣю сходить туда между вечернею и возвращеніемъ мистриссъ Мезонъ? Мнѣ бы только взглянуть… Если бы можно было войти въ домъ — ахъ сэръ! и я опять увидала бы маменькину комнату!
Онъ сталъ придумывать какъ бы доставить ей это удовольствіе, имѣя въ виду и свое собственное. Если онъ повезетъ ее въ своемъ экипажѣ, то вся прелесть прогулки пропадетъ и ктому же они будутъ въ нѣкоторой степени связаны присутствіемъ слугъ и подвергнутся ихъ пересудамъ.
— Хорошій ли вы ходокъ, Руфь? можете ли вы пройти шесть миль? Если мы отправимся въ два часа, то не спѣша будемъ тамъ къ четыремъ или къ половинѣ пятаго. Тамъ мы отдохнемъ часа два И вы покажете мнѣ всѣ ваши бывшія любимыя мѣста и прогулки. Погулявъ, мы вернемся домой. Итакъ, это рѣшено.
— Но хорошо ли все это будетъ, сэръ? Это такое большое удовольствіе, что я боюсь нѣтъ ли въ немъ чего нибудь дурного.
— Полноте, трусиха, что же тутъ дурного?
— Вопервыхъ, мнѣ придется пропустить вечерню, чтобы пойти въ два часа, замѣтила Руфь довольно серьозно.
— Одинъ-то разъ — бѣда не велика. Вы сходите къ обѣднѣ.
— Едва ли мистриссъ Мезонъ позволила бы это.
— Полагаю, что нѣтъ. Но развѣ мистриссъ Мезонъ указчица вамъ въ томъ что дурно и что хорошо? Вѣдь она находитъ, что хорошо поступать съ бѣдною Бальшеръ такъ какъ вы мнѣ расказывали, а вы находите, что это дурно. Значитъ каждый думаетъ и чувствуетъ посвоему. Помните, Руфь, не глядите чужими глазами; судите посвоему. Вамъ предстоитъ совершенно невинное удовольствіе и притомъ же удовольствіе не эгоистическое, потомучто я буду наслаждаться имъ столько же сколько и вы. Мнѣ будетъ пріятно взглянуть на тѣ мѣста, гдѣ вы провели свое дѣтство; я вѣрно полюблю ихъ такъ же какъ и вы.
Онъ понизилъ голосъ и говорилъ тихо, убѣдительно. Руфь наклонила голову, пылая отъ избытка счастія; она не могла говорить и не настаивала болѣе на своихъ сомнѣніяхъ. Такимъ образомъ дѣло было условлено.
Сколько счастія доставилъ этотъ планъ Руфи на всю недѣлю! Она слишкомъ рано лишилась матери, чтобы получить какія нибудь совѣты и наставленія касательно положенія женщины, касательно того, о чемъ умные родители если и говорятъ прямо, то все же едва ли могутъ вполнѣ объяснить словами; — что имѣетъ подразумѣваемый смыслъ, но не имѣетъ вида и формы, извѣстныхъ людямъ, хотя неопровержимо существуетъ и доказывается намъ, прежде нежели мы успѣемъ сознать и опредѣлить сущность этого. Руфь была невинна и чиста какъ первый снѣгъ. Она слыхала, что люди влюбляются, но не знала еще симптомовъ этого чувства, да и не задумывалась о немъ. Горе наполнило жизнь ея до исключенія изъ нея всякой свѣтлой мысли, кромѣ сознанія своихъ настоящихъ обязанностей и воспоминанія о прошлыхъ, счастливыхъ дняхъ. Пробѣлъ, наступившій въ ея жизни послѣ смерти матери и впродолженіе ипохондріи отца, какъ нельзя болѣе подготовилъ ее отозваться на сочувствіе, которое она нашла сначала въ Дженни, потомъ въ мистерѣ Беллингемѣ. Видѣть себя снова дома и видѣть себя тамъ съ нимъ, показывать ему (вѣря въ его участіе) всѣ ея любимыя мѣста, каждое отмѣченное какимъ нибудь воспоминаніемъ, какимъ нибудь давно-миновавшимъ случаемъ! Ни малѣйшая тѣнь не помрачила для нея счастія этой недѣли, счастія, слишкомъ свѣтлаго, чтобы быть высказаннымъ постороннимъ, равнодушнымъ ушамъ.
ГЛАВА IV
Наступило воскресенье; наступило оно такое свѣтлое, какъ будто бы въ мірѣ не было ни горя, ни смерти, ни преступленія: одинъ или два дождливыхъ дня сдѣлали землю такою чистою, свѣжею и веселою, какъ голубое небо что было надъ нею. Руфи показалось, что желаніе ея исполняется уже слишкомъ точно и она ожидала, что къ полдню снова соберутся облака; однако солнце не переставало свѣтить, и въ два часа Руфь была въ Лисауесѣ. Сердце ея шибко и весело билось и ей хотѣлось остановить часы, которые пронесутся слишкомъ быстро въ этотъ день.
Медленно пошли молодые люди душистыми алеями, какъ будто тихая ходьба могла продлить время и приудержать рьяныхъ коней его, быстро несшихся къ концу счастливаго дня. Былъ уже шестой часъ когда они пришли къ большому мельничному колесу, еще не обсохшему отъ дождя, лившаго наканунѣ, и недвижимо въ праздничной лѣни стоявшему въ глубинѣ прозрачной воды, среди густой массы тѣни. Они взобрались на пригорокъ не совсѣмъ еще покрытый тѣнью вязовъ, и тутъ Руфь остановила Беллингема легкимъ движеніемъ руки, лежавшей на его рукѣ, и заглянула ему въ лицо, чтобы видѣть что оно выражало при видѣ Мильгемъ-Гренджа, мирно лежавшаго передъ ними въ эту минуту, покрываясь вечерними тѣнями. Это былъ въ полномъ смыслѣ жилой домъ; въ сосѣдствѣ находилось обиліе строительныхъ матеріаловъ, и каждый владѣлецъ находилъ необходимымъ дѣлать какую-нибудь пристройку или улучшеніе, такъ что все это составило живописную, неправильную массу переломленнаго свѣта и тѣней и дало въ цѣломъ полнѣйшій образецъ того что называется «жильемъ». Всѣ его выемки и углубленія были заплетены сплошною тканью вьющихся розъ и другихъ растеній. Въ домѣ, пока онъ еще не былъ нанятъ, жила какая-то престарѣлая чета, но она занимала заднюю часть его и наружная дверь никогда не отворялась, такъ что птички спокойно вили гнѣзда на портикахъ оконъ и крыльца и молодые птенцы безбоязненно сидѣли на нихъ и на старомъ каменномъ водоемѣ, куда стекала съ крыши вода.
Молодые люди молча шли по запущенному саду, усѣянному бѣлыми, весенними цвѣтами. Паукъ распустилъ паутину по наружной двери. Этотъ видъ внушилъ Руфи грустное чувство. Ей подумалось, что можетъ-быть никто еще не переступалъ порога этой двери съ тѣхъ поръ какъ чрезъ него вынесли тѣло ея отца, и быстро отвернувшись, она обошла вокругъ къ другой двери. Мистеръ Беллингемъ молча послѣдовалъ за нею, не совсѣмъ понимая ея движенія, но любуясь игрою выраженія на ея лицѣ.
Старуха еще не возвращалась отъ вечерни, или изъ гостей, куда она пошла. Мужъ ея сидѣлъ въ кухнѣ, читая псалмы того дня въ своемъ молитвенникѣ и произнося слова вслухъ, — привычка, приобрѣтенная имъ въ двойномъ уединеніи его жизни: онъ былъ глухъ. Онъ не слышалъ тихаго входа молодыхъ людей, которыхъ поразило странное эхо, раздававшееся въ пустыхъ и необитаемыхъ покояхъ.
Старикъ произносилъ слѣдующій стихъ:
Выговоривъ эти слова, онъ закрылъ книгу и вздохнулъ съ довольствомъ исполненной обязанности. Слова святой истины, хотя можетъ-быть не вполнѣ имъ понятыя, излили миръ вѣры въ глубину его души. Поднявъ глаза, онъ увидалъ стоящую среди комнаты молодую чету. Онъ поднялъ на лобъ очки и привсталъ съ мѣста, привѣтствуя дочь своего бывшаго господина, своей постоянно-уважаемой покойной госпожи.
— Благослови тебя Богъ, дѣвочка, благослови тебя Богъ! Съ радостью видятъ тебя опять мои старые глаза.
Руфь бросилась и схватила мозолистую руку, протянутую къ ней для благословенія. Она сжимала ее въ своихъ, засыпая старика распросами. Мистеру Беллингему было не совсѣмъ ловко видѣть ту, которую онъ начиналъ уже считать своею, въ такихъ нѣжно-фамильярныхъ отношеніяхъ съ простымъ, грубымъ работникомъ. Онъ направился къ окну и сталъ глядѣть на поросшій травою дворъ фермы, но ему пришлось выслушать часть разговора, происходившаго, по его мнѣнію, уже черезъ чуръ въ фамильярномъ тонѣ.
— А это кто же такой? спросилъ наконецъ старикъ: — не другъ ли твой сердечный? — Вѣрно сынъ твоей хозяйки? Вишь какой важный!
Кровь всѣхъ Гоуардовъ, бросилась въ голову Беллингема и произвела такой звонъ въ его ушахъ, что онъ не разслышалъ отвѣта Руфи.
Отвѣтъ этотъ начинался такимъ образомъ:
— Молчи, Томъ, молчи пожалуста!
Но далѣе Беллингемъ не разслышалъ.
Принять его за сына мистриссъ Мезонъ! Это уже черезъ чуръ смѣшно; но подобно многимъ смѣшнымъ обстоятельствамъ, это обстоятельство его очень взбѣсило. Онъ былъ уже не совсѣмъ прежнимъ Беллингемомъ, когда Руфь робко подошла къ окну, спрашивая его желаетъ ли онъ осмотрѣть залъ, куда вело парадное крыльцо. Многіе находили этотъ залъ очень красивымъ, робко сказала она, видя на его лицѣ суровое и надменное выраженіе, котораго онъ не могъ скрыть. Однако онъ послѣдовалъ за нею, но выходя изъ кухни, взглянулъ на стоявшаго старика, который также глядѣлъ на него съ страннымъ, серьознымъ выраженіемъ неудовольствія.