Вожак прошелся по замусоренному мраморному полу первого этажа, заглянул в разграбленную кухоньку, пустынные кладовки, по скрипучей деревянной лестнице поднялся на второй этаж, пооткрывал двери многочисленных комнат-спален, покрутил головой в легком недоумении: «Зачем же одному человеку столько комнат было нужно?», потом подумал, что хозяин, наверное, держал их для гостей.
По сути, Павел с самого начала был прав, предлагая перебраться сюда из подвала сторожки, но вот не лежала душа у Вожака к таким благоустроенным помещениям. Не то, что бы чувствовал он подвох или засаду, но понимал, как трудно будет через несколько дней понимать отсюда людей, загонять их в тесное, вонючее нутро вездехода. А стоит остаться хотя бы на пару-тройку недель, как преследователи всех мастей появятся возле поселка, будто воронье, слетающееся на падаль.
«Вот любопытно, — вновь отвлекли Вожака собственные мысли. — Зверьё всякое без числа передохло, птицы, насекомые… разве что, где почище, сохранились, а воронье и крысы, как жили, так и живут, будто бессмертные они, никакой химией не взять…» Конечно, Вожак немного лукавил даже перед самим собой, видел он на пути огромные стаи сдохших ворон, будто дохнула на них смерть, остановив во время погребального пиршества. Видел и множество дохлых крыс, но все равно — живыми он видел этих тварей гораздо больше. И уж гораздо больше, чем людей, которых становилось день ото дня все меньше и меньше, и не только в его злосчастной группе.
Наверное, последние спокойные дни путешествия без стрельбы и преследования, найденное чистое место, да и вот этот, готовый под жилье, коттедж расслабили сжатую пружину нервов Вожака. Он перестал ежесекундно ожидать опасности, удара в спину, выстрела из-за кустов. А главное — интуиция, без которой он не смог бы выжить все эти годы, упрямо подсказывала, что неприятностей в ближайшее время ждать не следует.
— Павел! — позвал Вожак разведчика, продолжавшего копошиться на первом этаже. — Слышишь? Наверное, ты прав, надо сюда перебираться…
Громко топоча и пыхтя, Павел начал было взбираться по крутой лестнице на зов, но Вожак остановил его:
— Ступай к нашим, скажи, пусть собираются, а я пока вездеход подгоню…
Вездеход по сложившейся давным-давно традиции отгоняли подальше от места стоянки, что бы не потерять сразу, одним махом, и драгоценную, спасительную технику, и людей.
…К вездеходу Вожак добрался быстрее, чем разведчик к стоянке. Разбросал придавливающие маскировочную сеть сухие, крупные ветки деревьев, невесть как попавшие сюда, стянул сетку, запихнул её, почти не сворачивая, в десантный отсек. И едва тронулся, как увидел свою группу, пробирающуюся через полегший мертвый бурьян в сторону поселка. Зрелище едва плетущихся по бездорожью людей, пытавшихся еще и тащить кто на себе, а кто и просто за собой кое-как упакованные вещи, было жалкое и душераздирающее. Даже привыкший к нему Вожак с трудом сдержал слезы и одновременное желание разогнать вездеход и пройтись гусеницами по согбенной цепочке женщин, детей, мужчин, что бы ныне и навсегда прекратить их мучения.
Чуть наддав газку, Вожак легко их догнал и перегородил путь колонне. Открыв дверцу, он выглянул из вездехода и позвал:
— Эй, люди! Быстро загружайтесь! Проехаться — оно быстрее будет…
И добавил про себя, возвращаясь на привычное место за рычагами: «А то ведь до смерти устанете, пока дойдете, некому будет обед готовить, разве что, Лягушонка, как всегда выручит…»
…Как и думал Вожак, люди не очень-то обрадовались давно забытой крыше над головой. Никто не разбредался по дому, в котором могло поместиться еще три раза по столько народу, как сейчас, да еще и свободного место осталось бы вдоволь. Все сгрудились в одной просторной комнате с большим овальным столом в центре, наверное, бывшей столовой. Здесь и приготовили скудный обед, жалея, что в самом доме нечем поживиться из съестного. Здесь и пристроились спать после еды, привычно постелив и укрывшись плащами химзащиты, подложив под головы противогазные сумки и маленькие котомки с личными вещами, у кого они были. Вожак, побродив между спящими, перекинулся парой слов с Зоей, единственной, кроме дозорных, кого не сморил сон, а потом ушел к вездеходу, оставленному подальше от домика, но тоже под крышей полуразрушенного от времени и былых едких дождей деревянного сарая. С единственным верным средством передвижения Вожак мог заниматься круглосуточно, дело находилось всегда, тем более, никто, кроме него, ничего не понимал ни в двигателях, ни в ходовой части вездехода. А учить этому кого-то из бегущих, даже мальчишек, не получалось. У людей исчезла тяга к знаниям вместе с физическими силами. Что может случиться с группой, если сам Вожак пропадет, он старался не думать. Идти пешком по степи в ежеминутном ожидании стрельбы и криков преследователей — уж лучше сразу лечь на землю и дождаться смерти без лишних мучений.
Вернулся в дом Вожак уже под вечер. Пусть и не сильно в последние годы отличались день и ночь, но человеческий организм за тысячелетия привык отсчитывать земные сутки, сбить его всего за несколько десятилетий было трудно. К вечеру отдохнувший народ немного ожил, зашевелился, многие даже сделали вылазку из столовой на второй этаж и на улицу, в обширный, наверное, когда-то цветущий сад. Теперь здесь торчали голые сухие стволы деревьев, негодные даже на топливо, ведь они собрали в себя всю окружающую отраву.
Время отдыха, приятного безделья и необязательного легкого труда тянулось медленно, будто осознавая, что еще не скоро в очередной раз посетит эту группу усталых, молчаливых людей.
…Среди ночи Вожак проснулся от бешеного сердцебиения и ощущения необъяснимой тревоги. Осторожно переступая через спящих людей, он вышел из столовой, узким коридорчиком прошел к «черному ходу» домика и вышел на маленькое крылечко, предназначенное когда-то для прислуги. На улице было светло, в прежние времена такое время суток назвали бы легкими сумерками, но сейчас для всех это была глубокая ночь. По небу тут и там пробегали странные синеватые сполохи, похожие на северное сияние, только более однообразные, приевшиеся в последние годы.
Вожак спустился с крылечка и прямо тут, у стены домика, справил нужду, поглядывая сквозь мертвые деревья на бушующие где-то далеко зарницы. Похоже было, что в этих краях электричества в атмосфере накопилось с избытком. Может быть, именно эта бешеная электролизация и побеспокоила его? Немного постояв у стены и, казалось, совсем успокоившись, Вожак решил возвращаться в общее спальное помещение, как вдруг заметил в одном из дальних окон домика отблески настоящего, живого пламени. Это было так удивительно, что Вожак, будто зверь на приманку в капкан, пошел туда, никого не предупредив, даже не объявляя на всякий случай тревогу, как было заведено в группе испокон веку.
Он вошел в дальнюю от общей столовой комнату, будто заранее зная, что ему ничего не угрожает, не может случиться никаких неприятностей не только с ним, но и с его людьми. И первое, что бросилось Вожаку в глаза, был огонь в камине. И сгустившаяся вокруг огня темнота, будто в комнате, вопреки новым законам природы, наступила самая настоящая ночь.
Вожак успел только подумать: «Да что ж они с ума посходили, что ли?», как из укутанного мраком угла вышел высокий худой мужчина в распахнутом длинном черном пальто. На голове у него красовалась широкополая черная шляпа, больше пригодная для демисезонной прогулки где-нибудь в центре уцелевшего, чистого городка, чем для ношения на окраине этого мира. Из-под шляпы на воротник пальто падали длинные волнистые волосы. На широком поясе мужчины висела открытая кобура и, судя по рукоятке, пистолет в ней был совсем не мелкого калибра. Но Вожак видел и чувствовал, что сейчас оружие играет всего лишь декоративную роль.
Следом за первым гостем на освещенное пространство перед камином выкатился маленьким колобком второй: толстенький, невысокий, казалось, прихрамывающий на обе ноги, с коротким карабином в руках. Объемистое брюшко туго обтягивала короткая кожаная куртка, жирненькие ляжки скрывались под широкими, свободные штанами цвета грязного хаки, заправленными в высокие, шнурованные ботинки, удивительно чистые, прямо-таки сияющие в слабых бликах каминного огня. Лицо у толстячка было улыбчивое, но в его веселость не верилось, это была просто маска, намертво приклеенная к человеку.
Вожак подумал было спросить, как эти двое смогли пройти мимо дозорных на улице, зачем развели огонь из ядовитых дров, но тут же решил, что все вопросы сейчас прозвучат глупо и несуразно. «Надо достойно держать удар, раз тебя поймали врасплох, как беспомощного цыпленка», — подумал Вожак.
Подхватив от стены, возле которой он стоял, уцелевшее за прошедшие годы кресло с потускневшей обивкой, он шагнул поближе к камину, аккуратно, без стука, поставил кресло на пол и уселся в него, стараясь не смотреть на нежданных визитеров, а сосредоточиться на язычках пламени, весело облизывающих узловатые поленья в камине.
Кажется, нежданные гости оценили его самообладание, быстро переглянувшись и шагнув поближе так, что оказались перед креслом слева и справа от него. Стоящий левее Высокий первым начал разговор.
— Несколько недель назад тебя предупреждали, что ты ведешь людей на Край Света? — спросил он хрипловатым, сильным голосом.
Одновременно с вопросом Высокий положил обе руки на рукоятку пистолета, видимо, этот жест был для него привычен и не нес в себе угрозы, но Вожак почему-то обратил внимание, что руки у гостя гораздо темнее смуглого лица. И через секунду понял, что видит на человеческих руках обыкновенные, но давно забытые в быту тонкие черные перчатки.
— Да, — сказал Вожак, вспомнив, как несколько недель назад, на окраине пустого, но почти не разрушенного городка, им встретился лысый уродец с большой головой и выпученными глазами. — Да, нам сказали об этом…
Уродец сам безбоязненно подошел к остановившимся на окраине беженцам. Они готовились уже наполнить собой чрево вездехода, чуть размявшись перед предстоящей долгой дорогой, справив нужду, да и просто поглазев по сторонам. Большеголовый безошибочно определил среди людей Вожака и обратился только к нему. «Знаешь, уезжаете навсегда…», — скрипучим голоском поведал он. «Мы и не думали возвращаться», — хмуро ответил Вожак, поглядывая на своих людей. Он не любил такие вот встречи и неожиданных прорицателей. Они нагоняли на людей и без того не видящих в жизни радости еще большую тоску. «Нет-нет, — замотал огромной головой уродец. — Там, куда вы идете, нет ничего…» «Там такие же руины, степь и овраги, как и везде», — ответил Вожак, сожалея, что начал разговор. Теперь стоявшие поблизости люди тоже обратили внимание на большеголового. «Там нет ничего, — повторил уродец, покачиваясь на тонких ножках. — Три дня и три ночи. Может быть, больше. А потом — Край Света. За Краем нет ничего…» «Если ты все сказал — уходи, — хмуро ответил Вожак. — Мы тебя не возьмем с собой. Кажется, ты и здесь неплохо себя чувствуешь…» «Я — чувствую, да… а за Краем Света никто не чувствует», — рассудительно сказал уродец и, повернувшись спиной, заковылял в свои родные развалины. «Наверное, я свалял дурака», — подумал тогда Вожак, уловив встревоженные, вопросительные взгляды своих людей. Но никто ничего ему не сказал, таких или похожих пророчеств все они наслушались по дороге с избытком…
«Кто бы тогда мог подумать, что это предупреждение, а не очередной бред свихнувшегося уродца», — подумал Вожак, продолжая смотреть на огонь.
— Вы пришли, — твердо сказал Высокий. — Дальше, ты видел, там сейчас бесятся зарницы, ничего нет. Это Край Света.
Вожак молчал, он чувствовал, что это только начало разговора. Нежданные гости пришли в домик вовсе не для того, что бы оповестить его о сбывшемся нелепом пророчестве. Им что-то надо… или кто-то нужен… «Зачем им кто-то из больных и полумертвых?» — мелькнула и угасла шальная мысль.
— Там уже ничего нет. Ни жизни, ни смерти… — Высокий качнулся, переходя с носка на каблук и обратно, повернулся к Вожаку профилем.
— Мы и так который уже год обитаем между жизнью и смертью, — неохотно ответил Вожак и подумал, что слова Высокого совсем не похожи на запугивание.
— В доме пятеро детей, четыре женщины и семеро мужчин, считая тебя самого, — сказал Высокий. — Мы можем взять троих. Только троих.
«Взять — куда?» — подумал Вожак и тут же с пронзительной ясностью понял, что «взять» означает — спасти. Спасти от жизни и нежизни, от Края Света, от того, что ждет их за этим Краем.
— Мы можем остаться здесь, — упрямо проговорил Вожак, только ради того, что бы возразить пришельцам. — Остаться и никуда не идти. До Края Света далеко, и он не может сам придти сюда.
— Конечно, не может, — неожиданно звонким, почти радостным голосом заговорил второй, маленький и круглый человек. — Сюда могут придти те, кто всю жизнь преследует вас. И это будет похуже, чем просто «нежизнь»…
— Ты пугаешь? — спросил Вожак, понимая, что этим разговором он просто оттягивает тот самый момент, когда придется принимать окончательное решение.
— Тебя можно испугать словами? — искренне удивился Коротышка.
— Зачем вам оружие? — спросил Вожак, резко меняя тему разговора, пытаясь хоть как-то, хоть на ничтожно малый миг завладеть инициативой.
Нежданные гости быстро переглянулись, и губы Высокого растянула ухмылка.
— Он нас не за тех принимает, — с неожиданной радостью сказал Коротышка. — Прикинь…
Высокий понимающе кивнул и вновь обратился к Вожаку:
— От решения ты не ускользнешь, а любые слова сейчас — это только слова. А реальность — это Край Света, и те трое, кто уйдет с нами…
— Остальных вы уже списали? Заранее? — почему-то обозлился Вожак, чувствуя, что вот-вот, и он выйдет из себя, сорвется и превратит тихую ночь у камина в непристойное безобразие; возможно даже — со стрельбой.
Он никогда и ни в какой ситуации за все прошедшие годы не оставался без оружия, может быть, это и спасало его не раз и не два. Сейчас Вожак ощущал согревшийся на собственном теле небольшой пистолет, как последний аргумент в этом нелепом разговоре.
— Мы? Списали? — Высокий в недоумении поднял брови. — Вас списали задолго до этой встречи. И то, что вы все дошли сюда относительно живыми — уже маленькое чудо. Но время чудес закончилось. Всё когда-то заканчивается. И так уж получилось, что для вас это всё заканчивается здесь…
— Я должен подумать, — неожиданно даже для самого себя сдался Вожак, удивляясь собственным перепадам настроения; ведь только что он был готов броситься на непрошеных гостей с оружием.
— А чем ты еще занимаешься всё это время? — удивился Коротышка. — Пробуешь нас «на зуб», прокачиваешь, суетишься в душе, а сам-то всё думаешь, думаешь, думаешь…
Высказавшись, человечек залился звонким, счастливым хохотом. Высокий посмотрел на своего напарника с неодобрением, мол, незачем было высказывать то, что и так всем ясно. Но Вожак уже не обращал внимания на нежданных гостей. Как бывало не раз на спокойных стоянках, он весь ушел в себя, не реагируя на внешние раздражители. В голове у него бродили обрывки разных мыслей, но он никак не мог ухватиться за какую-то из них, не мог понять их важность или пустую мимолетность…
«Кто для меня те люди, что спят сейчас в столовой этого домика? Я многих из них знаю всего несколько месяцев. Есть и старожилы, совсем измотанные, больные, на последнем выдохе. Им покой нужен, а не Край Света. И еще Лягушонка. Самая странная, должна же быть больной, а крепче всех. И кто такие эти странные гости? Кто им нужен, зачем… Почему предупредили, могли бы и просто так взять тех, в ком у них интерес…»
И тут, будто подслушав последние мысли Вожака, Высокий сказал:
— Посмотри…
Он шагнул к стене, на которой висело большое, в рост человека, запыленное, забрызганное чем-то, грязное зеркало в литой бронзовой раме. Разглядеть хоть какое-то отражение в нем было невозможно. Но Высокий провел рукой, затянутой в тонкую кожаную перчатку, по пыльной поверхности, и в зеркале запрыгали, заплясали огоньки пламени… Сквозь сумрак все еще грязного стекла проступило отражение камина, маленького толстячка, сидящего в кресле Вожака, высокого гостя.
А потом Высокий просто отступил в сторону, уходя из поля зрения, но его отражение не исчезло из зеркала, продолжая жить в нем своей, отдельной от яви, жизнью. Вожак покосился на странного гостя, тот стоял у стены, спокойно скрестив руки на груди, в то время как его отражение в зеркале разгуливало по комнате, заложив руки за спину, и беззвучно шевеля губами.
— Детей мы не возьмем, — будто откуда-то из-под толщи воды, сквозь забитые ватой уши услышал Вожак голос Высокого. — На не нужен мусор, и можешь не изображать из себя человеколюбивого гуманиста. Потому что они — самый настоящий мусор, способный мучительно просуществовать, а не прожить, еще несколько лет. Да и то в самых благоприятных, тепличных условиях.
Слова человека в черном были жестокими, но смысл их был справедлив. Вожак не мог не подумать об этом. Но не мог он и так спокойно списать из жизни детей, обрекая их на что-то страшное и непонятное за Краем Света.
— Теперь тебе уже легче выбирать, — звонко посоветовал Коротышка. — Детей не возьмем, из женщин отпадает родившая шестипалого. Да и подросток этот, вы сами его Спящим зовете…
Парнишка с жидкими, неопределенного цвета волосами, неопрятный даже на фоне всех остальных, умывающихся раз-два в месяц, и равнодушный ко всему на свете, даже к еде, спал в тот момент, когда его подобрали, спал в десантном отсеке вездехода, в полусонном состоянии выбирался наружу и тут же засыпал, стоило ему на пару минут остановиться где-нибудь. Единственным его достоинством была незаметность и неприхотливость в еде. Но каждый раз, трогая вездеход с места, вожак вспоминал, не забыли ли они где-то спящего Вовку.