Карен как будто вернулась на пять лет назад, когда у Кейси была какая-то очень серьезная кишечная инфекция, устойчивая к антибиотикам. Тревога, безумие, больница, растерянность и абсолютная беспомощность.
Рейчел заходит за барную стойку и открывает кран над мойкой, но вода не течет.
— Водопровод не работает, — говорит Рейчел своим ровным, безо всяких интонаций голосом. — Макс, сними с себя всю одежду. Сейчас же. Брось ее на пол, но осторожно, чтобы не поднимать пыль. А потом мы пойдем в подсобку и попробуем промыть тебе кожу. Там должны быть запасы воды. Одежду Макса не трогать. Потом мы ее уберем в пакеты. Карен, Рик, вымойте руки.
Пока Рик льет газировку на руки Карен, Берт ворчит, лежа на полу:
— А мне вот никто не оказывал такого королевского приема, как этому парню.
На что Карен отвечает:
— Нет, тебе — нет.
Рейчел берет свою сумочку, достает упаковку таблеток, вынимает несколько штук и вкладывает в руку Максу.
— Вот, примешь это.
— Это что?
— Пропанолол. Бета-блокатор. Блокирует выработку адреналина, что, в свою очередь, сокращает выработку воспоминаний и, таким образом, уменьшает посттравматический стресс.
— Что? — Рик смотрит на Рейчел, как на медведя-гризли, едущего на одноколесном велосипеде.
Рейчел продолжает:
— Зубчатая извилина теряет способность удерживать воспоминания в мозгу. Солдаты, воюющие в Ираке, принимают его постоянно. Я ношу с собой упаковку на случай, если вдруг у меня случится какой-нибудь срыв на публике.
— А он безопасный? — спрашивает Рик.
— Да, безопасный.
Макс глотает таблетки, запивая остатками газировки, которые Рик сцедил из автомата в стакан. Макс продолжает раздеваться, но его движения получаются резкими и неуклюжими — из-за притока адреналина и страха. Карен видит у него на руках и ногах пятна химических ожогов, похожих на воспаленные язвы. Когда его шорты падают на пол, слышится глухой стук. Наверное, в одном из карманов шортов лежит айфон, в котором есть парочка фотографий Карен, сделанных в самолете — судя по ощущениям, сто лет назад, но на самом деле сегодня утром. Для Карен этот стук знаменует официальное окончание ее прежней жизни и начало новой — в мире, существующем в состоянии перманентного отключения электроэнергии. Вечный Лагос, бесконечный Дарфур. Мир, в котором люди едят «печенья-гадания», но не заморачиваются на чтении предсказаний. Мир, в котором индивидуальность не значит почти ничего. Мир, где люди — не более чем фишки от «Скрабла», только пустые, без букв. Упаковочная пенопластовая крошка. Салфетки в «Макдоналдсе».
Карен решает, что, как только выдастся случай, она попросит у Рейчел парочку этих волшебных таблеток. Буквально в прошлом месяце, в разговоре с доктором Ямато, Карен пошутила, что вот было бы здорово, если бы кто-нибудь изобрел таблетки под названием «10 сентября»: принимаешь такую таблетку, и тебе начинает казаться, что 11 сентября никогда не случалось. А теперь Карен нужна таблетка, которая заставила бы исчезнуть весь двадцать первый век — все это неотвратимое будущее. Доктор Ямато сказал, что Земля не предназначена для шести миллиардов людей, которые носятся туда-сюда как угорелые, радуясь жизни. Земля предназначена для двух миллионов людей, которые в поте лица добывают ростки и коренья.
— Какой вы добрый, — заметила Карен.
А доктор Ямато, раздражительный после трехдневного симпозиума по биполярным расстройствам, сказал:
— Карен, не исключено, что в конечном итоге вся история человечества окажется просто розыгрышем. Может быть, человеческий индивидуализм — это жестокая шутка, сыгранная над людьми. Просто дурацкая мысль, попавшая в голову Господа Бога на восьмой день творения.
Карен тогда рассмеялась. Она рассмеялась!
Рик забирает у Люка дробовик и остается следить за Бертом, а Люк и Карен ведут хромающего Макса в подсобку.
— Где ты был, когда начались взрывы? — спрашивает Карен. — Как ты добрался сюда? Ты был с семьей? Где они все? Почему ты один?
Макс, стоящий в одних трусах, говорит:
— Мы взяли в прокате машину и ехали в город.
Люк говорит:
— Здесь нет воды. Ни простой питьевой, ни газировки. Вообще никакой. Только растаявший лед из генератора.
— Давай, что есть.
Карен возобновляет беседу с Максом:
— Вы ехали в город во взятой в прокате машине.
— Да. Ехали в город. С папой. И с сестрой.
— А где твоя мама?
— Она нас бросила. В прошлом году. Сбежала со своим тренером. Я не знаю.
— Прости.
— Да мне все равно. Наша машина была последней. После нас машины уже никому не давали. У этих ребят из проката вдруг сделались такие странные лица. Я глянул на их монитор, и там было написано большими буквами: АВТОЗАПРАВКИ ЗАКРЫТЬ. БЕНЗИН НЕ ПРОДАВАТЬ. А потом: АВТОПРОКАТЫ ЗАКРЫТЬ. АВТОМОБИЛИ НЕ ВЫДАВАТЬ. Ой! — кричит Макс, когда Люк выливает ему на голову талую воду. Вода пахнет тефлоном и медью. — Ощущение, как будто меня всего покусали осы. — В уголке его правого глаза дрожит слеза.
Люк хватает бутылку водки, наливает немного в пластиковый стаканчик, разбавляет кока-колой и сует стаканчик в руку Макса.
— На, выпей.
— И что было потом? — спрашивает Карен.
— Ну, далеко мы не уехали. Полиция перегородила все автострады, ведущие в аэропорт. Люди словно с ума посходили. Десять тысяч человек пытались вернуться в аэропорт, чтобы улететь домой. Только я не понимаю, какой в этом смысл. О чем они думали?! Все равно ведь все рейсы были отменены. Топлива больше нет. А потом к нам подошел один дядька и наставил на нас пистолет, а его друг начал откачивать бензин из нашей машины. Там рядом был полицейский. Два полицейских. Но они вообще ничего не сделали. Тот дядька стоял, целился в нас из пистолета, второй дядька сливал бензин, а потом этот первый заставил папу бросить ключи от машины в топливный бак, чтобы мы не смогли никуда уехать на том бензине, который еще оставался.
Люк осторожно приподнимает левую руку Макса и промывает ее талой водой.
Карен спрашивает:
— А потом?
— А потом были взрывы.
— Что взорвалось, не знаешь?
— Не знаю. Никто не знает. Мы увидели облако, оно двигалось в нашу сторону. Мы пытались бежать. Но оно нас догнало. Как раз когда мы добрались до отеля.
— А других мест, чтобы спрятаться, не нашлось?
— А где было прятаться — под эстакадой? Это же химикаты! Я пытался зайти в отель, но дверь была заперта. Почему они заперлись? Почему никого не пускают?
Люк с Карен лишь пожимают плечами.
— А где твой папа? Сестра? — спрашивает Люк.
— Не знаю. Мы разделились. Было совсем ничего не видно. Из-за этого химического тумана. И глаза разъедало — вообще не открыть. И воздух был такой плотный. Даже не крикнешь. Ничего не слышно. Как в бурю. Я… я не знаю, где они. — Теперь Макс плачет. — А я вас узнал, — говорит он Карен. — Вы — та красивая женщина из самолета. Я вас сразу узнал, как только вошел, хотя я почти ничего не вижу.
В подсобку заходит Рейчел с бутылкой и новой свечой.
— Нашла вот немного воды. Пойду еще поищу.
Рейчел уходит, и Люк говорит:
— Макс, ты уж потерпи. Надо смыть с тебя все, что можно.
— Ага.
Пока Люк поливает Макса из бутылки, Карен смотрит по сторонам и замечает рубашку и брюки — сменную форму бармена, которую Рик держит в подсобке, на вешалке в уголке.
— На вот, надень, — говорит Карен, передавая рубашку Максу. — Ты весь дрожишь.
— Спасибо, — говорит Макс. — Я что-то замерз.
Макс кое-как надевает рубашку, но когда пытается натянуть брюки, ткань раздражает его обожженную кожу, и он вскрикивает от боли. Карен садится на перевернутый ящик и говорит:
— Макс, присядь тут со мной. Люк, пожалуйста, принеси айфон Макса. Он должен быть в кармане шортов.
Макс садится рядом с Карен и обнимает ее за шею.
Карен вспомнилось, как она обнимала Кейси в больнице пять лет назад. Впервые с тех пор, как дочке исполнилось пять или шесть. Обнимать своего ребенка — это было приятно. Дети мягкие. Теплые. Чувствуешь, как бьется их сердце. Там, внутри.
— Я теперь навсегда ослеп? — спросил Макс.
— Нет, солнышко, — сказала Карен. — Зрение восстановится. Все будет хорошо. Скоро весь этот ужас закончится, и ты вернешься домой.
Макс сидел, положив голову Карен на грудь. Он был совсем большой мальчик — еще не юноша, но уже почти.
— Я совсем не имел в виду то, что сказал.
— А что ты сказал?
— Что мне все равно. Насчет мамы. Потому что мне не все равно.
— Я знаю, Макс.
— Она просто уехала, бросила нас. Как же так можно… думаешь, что человек тебя любит, а он берет и бросает тебя, как будто ты для него — ничто?
— Так часто бывает. Такая вот у людей темная сторона.
— Так часто бывает. Такая вот у людей темная сторона.
— Я ужасно по ней скучаю, а она даже не отвечает на мои письма. Притворяется, что не знает, как работать с электронной почтой. А потом отправляет мне эсэмэс совершенно случайно. Перепутала номер. Пишет, что ей замечательно отдыхается на пикнике. Хотя сама в это время обещала прийти на концерт к сестре. Сестра играет на скрипке.
— На скрипке? Моя дочка тоже играет на скрипке.
— Правда?
— Да. Ей пятнадцать. Сейчас она гот. Я боялась, что она бросит скрипку. Потому что это не круто, или как там у них говорится.
— Не понимаю я этих готов.
— Я тоже. Когда я была в ее возрасте, у нас выбор был небогатый: либо ты популярен среди своих сверстников, либо непопулярен. А сейчас у детей столько всего: будь кем хочешь.
— Как вас зовут?
— Карен.
— У меня кожу жжет, Карен. И все болит.
Карен едва не расплакалась, но все же сдержалась.
— Знаешь, Макс, вчера я взяла сандвич в «Сабвее». Но не такой, какие беру всегда. Другой хлеб, другой соус, другие приправы. Взяла с перцем чили и огурцом.
— И что?
— И когда я его ела…
— Да?
— У меня было стойкое ощущение, что я ем не свой сандвич, а чей-то чужой. У него даже вкус был чужой.
Макс улыбнулся:
— Смешно.
— Так вот скажи мне, Макс, почему яйца по вкусу совсем не похожи на курицу? И почему на светофорах загорается зеленый и красный свет, но при этом у нас как-то не возникает ощущения Рождества?
Макс фыркнул от смеха.
— Кажется, я слегка опьянел. Это джин?
— Это водка.
— Я уже напивался пьяным.
— Правда?
— Меня тошнило. И голова жутко кружилась. Неприятное ощущение. Виски и мятный ликер. У моего друга Джордана, у него дома, в подвале. Но сейчас все по-другому. Знаете, чего мне хотелось?
— В каком смысле хотелось?
— Что я хотел сделать прежде, чем умереть.
— Макс, не надо так говорить.
— Я хотел, чтобы меня застрелили.
— Что?!
— Но не совсем застрелили, а так, чтобы я выжил. И получил бы права, и купил бы машину, какую-нибудь антикварную развалюху 1990-х годов, и прострелил бы в борту пару дырок. Потому что это действительно круто. Покруче, чем просто купить «мустанг» или какой-нибудь «ягуар». — Лицо Макса светилось таким неподдельным воодушевлением, как будто ему было шесть лет и Карен разрешила ему слизать шоколадный крем с венчика электромиксера.
— Я пьяный, — сказал Макс.
— Да, есть такое дело.
— У меня все тело горит.
— Потерпи, солнышко. Скоро пройдет.
— Я не знаю, где папа с сестрой.
— Я не знаю, где дочка. Но знаю, что с ней все будет хорошо. И ты не волнуйся. Ты их найдешь.
Люк вернулся в подсобку:
— Вот айфон.
— Дай его мне, Люк. — Карен взяла телефон. — У моего босса такая же модель. Может, посмотрим твои фотографии, Макс?
— Я все равно их не вижу.
— Ничего. Я сама буду смотреть и задавать тебе вопросы, хорошо?
— Хорошо.
Карен нашла меню изображений и вывела на экран фотографию папы и сестры Макса у выхода на посадку.
— Это вы в аэропорту. Ты сам откуда, Макс?
— Из Калгари.
Карен прокрутила несколько фотографий.
— А как зовут твою сестру?
— Хитер. Имя из восьмидесятых. Маме очень нравилось.
Еще через несколько снимков Карен нашла и свои фотографии: две были сделаны, пока она не замечала, что ее фотографируют, а на третьей она показывала Максу средний палец.
— А вот тут у нас…
— Вы нашли свои фотографии, да?
— Да, нашла. — Последняя фотка и вправду получилась забавной. В точности, как Карен себе представляла. Она улыбнулась. Она чувствовала, что Люк стоит у нее за спиной. Совсем близко. Пока они были в подсобке, Люк почти все время молчал, но Карен постоянно ощущала его присутствие. Она уже очень давно не испытывала ничего подобного: когда человек, находящийся рядом, придает столько сил и уверенности. Собственно, так было лишь в первые годы замужества.
Макс сказал:
— Задержите дыхание.
— Что? Задержать дыхание? — озадаченно переспросила Карен. — Зачем?
— Просто сделайте, как я прошу. Пожалуйста.
Карен задержала дыхание, и Макс тоже.
А потом Макс сказал:
— Знаете, я подумал, что, если мы все замрем и даже не будем дышать, мы сможем остановить время. И оно остановится навсегда.
— Ты правда так думаешь?
— Да.
Карен посмотрела на Люка, и тот ответил ей взглядом: «Почему бы и нет?» Он сел рядом с Карен и взял ее за руку. Они сидели, все трое, не шевелясь и не дыша, пытаясь остановить время. И на какую-то долю секунды время действительно остановилось. «И что с того? — думала Карен. — Можно хоть тысячу раз остановить время и запустить его вновь, и все равно мы не станем мудрее, потому что мы все — абсолютные пленники времени. Может, пока я продумывала эту мысль, время остановилось на миллиард лет. Но я об этом не знаю. И никогда не узнаю».
Карен посмотрела на Люка. Их взгляды встретились, и Карен поняла, что теперь они с Люком связаны навсегда. А потом свеча погасла, и стало темно — темно, как в узком пространстве между двумя простынями.
Рик
Рейчел — прекрасная, великолепная Рейчел — отнесла Карен, Люку и Максу воду и новую свечу и теперь возвращается из подсобки и ищет еще воду. Рик наблюдает за Бертом. Тот лежит на полу вместе со стулом и глядит в потолок, на котором сверкают приклеенные скотчем блестки, оставшиеся после какого-то праздника. Потом смотрит на Рика и говорит хриплым голосом:
— Ну что, урвал себе капельку удовольствия, да?
— Ты лучше заткнись. Уже очень скоро ты будешь гнить в тюрьме, а когда ты умрешь, то опять возродишься, как узник. И опять будешь гнить в тюрьме.
— Мир и так тюрьма. А реинкарнация — это обман. Могу я попросить стакан воды?
— У нас нет воды.
— Ну, чего-то, что есть. Кстати, ты почему не со всеми? Тоже помог бы отмыть Ричи Каннингэма.
— Я слежу за тобой. Я, знаешь ли, не сомневаюсь, что за тобой нужен глаз да глаз. Стоит лишь отвернуться на десять секунд, и ты сбежишь, как Ганнибал Лектер и бог знает кто там еще.
— Ты упомянул имя Божье…
Рейчел говорит из-за стойки:
— Я тебе дам попить. С радостью.
Рик удивлен, но, с другой стороны, Рейчел — это сплошная ходячая непредсказуемость. Опьяненный любовью, Рик представляет себе их общую жизнь с Рейчел: отпуск в Кентукки, совмещенный с закупкой самцов-производителей белых мышей; тихие вечера у камина, Рейчел перечисляет вслух цифры числа «пи»; может быть, они купят домой «обнимательную машину» — на те случаи, когда мозг Рейчел будет отказываться воспринимать человеческие прикосновения. Рик предвидит необычную новую жизнь, полную странностей и неожиданностей, и решает, что желание Рейчел напоить искалеченного снайпера — просто одна из таких неожиданностей. Поэтому он молчит, не возражает.
Рейчел ставит на стойку три стакана и наполняет их негазированным концентратом кока-колы, по сути — одним сиропом. Потом берет в руки винтовку Берта, лежащую посреди развороченного блюда с чипсами и орешками, и говорит:
— У папы когда-то была точно такая же.
— Не трогай винтовку! — кричит Берт.
Рейчел выходит из-за стойки и идет к столику, на котором стоит сумка Берта. Убирает винтовку в сумку, застегивает молнию.
— Рейчел, ты обещала дать мне попить, — говорит Берт.
Рейчел наклоняется над Бертом и начинает поить его кока-колой из чайной ложки, сосредоточенно и аккуратно, как будто проводит какой-то химический эксперимент. Берта явно мучает жажда. Он молчит, пока не выпивает весь стакан, а потом говорит:
— Теперь я, кажется, понимаю, что чувствуют белые мыши в лаборатории.
При упоминании белых мышей Рейчел оживляется:
— Правда? И что они чувствуют?
— Э?
— Что чувствуют белые мыши? Я пыталась это представить, но мне и людские-то чувства представить трудно. Я люблю своих белых мышей, но не знаю, что они чувствуют на самом деле. А ты мне расскажешь. Это, наверное, даже лучше, чем поверить в Бога.
Берт обращается к Рику:
— Слушай, приятель, она вообще с какой планеты?
— Ответь на ее вопрос.
— Вы оба чокнутые.
— Мы не чокнутые, — говорит Рейчел. — Я развожу белых лабораторных мышей. И тем зарабатываю на жизнь.
— Ты девчонка-подросток, одетая, как Нэнси Рейган.
— Я одета, как женщина детородного возраста, способная к зачатию. И судя по громкости твоего голоса, ты либо злишься, либо пытаешься пошутить.
Рейчел возвращается к барной стойке и тщательно моет руки антибактериальным гелем. Потом вытирает их насухо полотенцем.