Венцом беспрецедентного собрания самой дремучей ереси явилась итоговая записка, где Георгий Мартынович предпринял попытку заново воссоздать утраченный, а возможно, и вовсе никогда не существовавший рецепт. Чего только не было в этой леденящей кровь прописи! Змеиный жир и нутряное сало енотов, красавка и белена, дурман, аконит и жабья слизь. Не обошлось, конечно, без цветов кувшинки и корней мандрагоры.
Однако интереснее всего был конечный вывод исследователя.
«Гансик сказал правду, — писал Солитов своим бесподобным почерком, ссылаясь на „Тиля Уленшпигеля“. — Снадобье, которым он снабдил Катлину, обладало ярко выраженной анестезией и оказывало мощное галлюциноторное воздействие. Несчастным женщинам только казалось, что они летали на сатанинский бал, где предавались омерзительным танцам с дьяволами и варили в котлах младенцев. Но прав и Булгаков! Мазь, которую поднес Маргарите Николаевне Азазелло [103], действительно должна была легко всасываться, холодить кожу и отдавать болотной тиной».
Далее шли совершенно непонятные Люсину структурные формулы, где шестиугольные ячейки бензола были опутаны разветвленной паутиной всяческих радикалов.
— А здесь у нас хранятся уникумы! — в голосе Берсенева отчетливо прозвучала гордая радость. — Латинские, греческие, арабские, древнееврейские и даже коптские рукописи. Есть кусочек подлинного египетского папируса из храма Тота в Фивах [104]. Вы даже не представляете себе, сколько все это может стоить! Там у них на ежегодных аукционах за какой-то клочок пергамента платят фантастические суммы!.. Впрочем, я не специалист, — внезапно спохватился он. — Возможно, вся эта макулатура и не имеет особой ценности. Ведь одно дело личные письма Наполеона или чертеж Леонардо, другое — заумная и заведомо лживая белиберда. Кто на такое польстится?.. Вообще-то у них там большой интерес ко всяческому мракобесию, — добавил он для пущей объективности.
— А где травники? — спросил Люсин, никак не отреагировав на столь очевидные противоречия. — Ятрохимия, Парацельс?
— По-видимому, где-то тут, — Берсенев открыл шкаф, над которым висел гравированный портрет монаха с тонзурой и в сутане. В арке из терниев, где сплетенные колючки перемежались усатыми жучками, ящерицами и тугими бутонами роз, готическим шрифтом значилось: Alberto Magno.
Но Игорь Александрович еще недостаточно свободно ориентировался в уникальном собрании, которое уже почитал своим. В шкафу, над которым висела гравюра Альберта Великого, стояли справочники и энциклопедии: Брокгауз и Эфрон, три издания БСЭ, Британика, Большой Лярусс и уникальный словарь Дидро — Даламбера — первый свод мудрости европейской.
Интересовавшие Люсина книги хранились, как вскоре выяснилось, в секретере. Ключ к нему пришлось искать в ящиках письменного стола, забитого всевозможными бумагами и канцелярской мелочью.
Бережно перелистывая раскрашенные от руки рисунки растений, Люсин пытался представить себе, как выглядел тот, пражский травник, которому было предназначено сыграть в жизни Георгия Мартыновича роковую роль. Скорее всего, он мало чем отличался от этих пухлых растрепанных томов in octavo [105], оттиснутых в Варшаве и Дрездене. На одном из них виднелась издательская метка, изображавшая череп с выползающей из темной глазницы змеей. Зловещая виньетка напомнила Владимиру Константиновичу «Песнь о Вещем Олеге». В хаотическом клубке всяческих случайностей и впрямь проблескивали кованые звенья предначертаний.
Кроме зелейных сборников и алхимических раритетов вроде ученого труда Раймунда Луллия, изданного знаменитым Альдо Мануцием, в секретере лежали и творения современных авторов. Сложенные отдельной стопкой, они ершились множеством закладок. Здесь были работы Лосева, Аверинцева и уже знакомая монография Бариновича. Люсин собрался было задвинуть всю кипу на место, как вдруг наткнулся на знакомую голубую обложку книги, написанную другом Юрой Березсзским по горячим следам одного дела, которым он продолжал втайне гордиться. Люсин просмотрел несколько закладок с пометками Солитова и все, что значилось на закладках, добросовестно переписал в свой блокнот. В том числе и такие эмоциональные заключения, как «Бред!» и «Чушь!». Особое негодование почему-то вызвали у Солитова те места, где Березовский пускался в домыслы насчет жезла великого магистра Мальтийского ордена.
«Жезл императора мальтийский хранит достоинства ключа…» — сами собой ожили в душе строки. Неужели Солитов тоже интересовался загадкой ларца?
— Наверное, это исключительно ценные книги? — как бы вскользь уронил Люсин, перелистав напоследок лечебник из Аугсбурга.
— Не чрезмерно, — покашляв в кулак, осторожно ответил Берсенев.
— Интересно, где Георгию Мартыновичу удалось раскопать подобные редкости? Наверное, он был связан с другими любителями? — Владимир Константинович извлек из маленького ящичка давно запримеченную им записную книжку и не глядя, словно по рассеянности перелистал истрепанные, сверху донизу исписанные страницы.
— Ничего не могу вам сказать. Большая часть библиотеки перешла к моему тестю по наследству. Вы разве не знаете, что его отец был знаменитым в свое время врачом?
— Откуда ж мне знать, Игорь Александрович?
— Я-то, грешным делом, полагал, что вам все известно, вся подноготная, так сказать…
— Если бы!.. Он случайно не поддерживал контактов с коллекционерами, может быть, букинистами?
— Понятия не имею… Людмила Георгиевна ужасно переживает. Мне бы не хотелось оставлять ее надолго одну. — Берсенев весьма прозрачно намекнул, что начинает тяготиться расспросами.
— Да-да, конечно, — заторопился Люсин. — С вашего позволения я возьму на какое-то время эту записную книжку?
Глава восемнадцатая ЧУВСТВО ИСТОРИИ
С Юрой Березовским Люсин виделся теперь довольно редко, хотя перезванивались они почти ежедневно. Просто так, без особой надобности, для успокоения души. Оба были загружены работой, время с каждым годом неслось все быстрее, а суматошная московская жизнь с ее темпом и постоянным круговращением старых и новых знакомств не позволяла задержаться, прислушаться к себе, чтобы решительно поломать уже загодя сложившийся день и выкроить часок-другой для совершенно не деловой встречи.
Впрочем, когда есть искреннее желание, легко преодолеваются любые помехи. Теперь же к желанию добавлялась и настоятельная необходимость. Едва познакомившись с уничижительными выпадами Солитова в адрес Березовского, Люсин уже знал, что ему нужно сделать. И хотя едкие замечаньица профессора не имели очевидной связи с делом, которое ему выпало вести, Владимир Константинович нутром чувствовал, что может выплыть неожиданная пожива.
Долгожданная встреча состоялась в кафе, в высоком зале с балкончиками, резными балками, фонарями из разноцветных стекол и узким витражным окном. В том самом, овеянном легендами собрании вольных каменщиков, где ныне стояли вполне заурядные столики.
Люсин сразу набросился на Березовского:
— Слушай, твоя книжица попалась на глаза одному, прямо скажем, незаурядному человеку. И, представляешь, он нашел у тебя массу ошибок, особенно по части исторической реконструкции возможных событий. Может такое быть?
— Почему нет? Ведь что такое историческая реконструкция? Мост над пропастью незнания. Логически вычисленный вариант. Всплывают новые факты и волей-неволей приходится производить переоценку. Порой весьма радикальную… Кто он, этот твой человек?
— Пропавший без вести химик. Ничего себе формулировочка для мирного времени?
— Химик? — удивился Березовский.
— К тому же великий любитель и знаток всяческой флоры.
— Тогда рассказывай! И без твоих милицейских штучек. Не заставляй вытягивать из себя клещами. Если нужна самая страшная клятва, я ее охотно дам. Даже кровью готов подписаться. Ведь, судя по всему, твой несчастный клиент определенно подписал договор с дьяволом. Боюсь, вы не там его ищете, старший оперуполномоченный. Он, надо полагать, находится в настоящий момент в аду. Играет в кости с другими чернокнижниками.
— Перестань паясничать, — спокойно заметил Люсин, дав приятелю выговориться. Он знал, что тот становится особенно многословным, когда хочет скрыть снедающее его нетерпение.
— Ну, давай-давай, — с азартом принялся понукать Березовский, — к чему эти длинные предисловия? Не прошло и десяти лет, как Холмс вспомнил, что у него есть Ватсон.
— Тогда тем более можно потерпеть еще десять минут.
— А зачем?
— Хотя бы для того, чтобы дать возможность собраться с мыслями, — Люсин прикинулся обиженным. — Ладно, слушай и мотай на ус, — хитро подмигнув, он принялся излагать обстоятельства дела. Начав с описания необыкновенного сада и опуская второстепенные эпизоды, он вскоре дошел до замечаний на закладках, обнаруженных в Юрином романе.
— Перестань паясничать, — спокойно заметил Люсин, дав приятелю выговориться. Он знал, что тот становится особенно многословным, когда хочет скрыть снедающее его нетерпение.
— Ну, давай-давай, — с азартом принялся понукать Березовский, — к чему эти длинные предисловия? Не прошло и десяти лет, как Холмс вспомнил, что у него есть Ватсон.
— Тогда тем более можно потерпеть еще десять минут.
— А зачем?
— Хотя бы для того, чтобы дать возможность собраться с мыслями, — Люсин прикинулся обиженным. — Ладно, слушай и мотай на ус, — хитро подмигнув, он принялся излагать обстоятельства дела. Начав с описания необыкновенного сада и опуская второстепенные эпизоды, он вскоре дошел до замечаний на закладках, обнаруженных в Юрином романе.
— Так прямо и было написано: бред и чушь? — усомнился заметно уязвленный Березовский.
— Из песни слова не выкинешь, — мстительно ухмыльнулся рассказчик.
— И чем мотивировался столь суровый приговор?
— Насколько я мог разобраться, двумя позициями. Во-первых, он считает, что мальтийские, а заодно и альбигойские реликвии могли попасть в Россию самыми различными путями. Нет, он не отрицает твою версию. Более того, даже приводит имена наиболее видных французских аристократов, нашедших приют при дворе Екатерины, а затем Павла. В частности, виконта де Каркассона, зачисленного в Измайловский полк поручиком.
— Какая нам разница, кто именно, спасая голову от гильотины, прихватил с собой ритуальные сокровища? Корнет де Кальве, достославный предок нашей Веры Фабионовны, или твой Каркассон! Историческая логика от этого ничуть не страдает.
— Согласен, Юра, ты только не горячись. — Люсин помолчал. — Дальше действительно начинаются осложнения. Твой оппонент, например, вообще считает, что Павел располагал лишь незначительной частью документов. Основная масса, по его мнению, осела где-то в Чехословакии, то есть в Чехии. Богемии по-тогдашнему.
— Откуда это следует?
— Откуда следует? — Люсин взглянул на друга. — Такое имя, как Роган, тебе что-нибудь говорит?
— Герцог-кардинал? Который оказался замешанным в скандальном деле об ожерелье? Я исследовал эту версию.
— Имеется в виду другой Роган [106], родственник. Он бежал от якобинского террора в Австрию и был с распростертыми объятиями принят при дворе императора Священной Римской империи. — Люсин заглянул для верности в блокнот. — Связанный кровными узами почти со всеми правящими династиями Европы, он в любой стране чувствовал себя как дома. Купив поместье где-то в Северной Чехии, этот Роган де Жомини сделал все от него зависящее, чтобы сосредоточить в своих руках фамильные реликвии. Именно ему император поручил вести матрикулы ордена Золотого Руна… Теперь ты понимаешь, почему твои попытки связать дом Роганов с видамами Монсегюра подверглись такой уничижительной критике?
— Здорово! Один — ноль в твою пользу.
— Не в мою, Юра. Мы с тобой в одной команде.
— А этому химику можно верить?
— Дворец Роганов австрийской линии превращен ныне в музей. Его архивы, кстати почти не изученные, сохранились в целости и сохранности.
— Ничего себе, — Березовский виновато шмыгнул носом. — А я-то, кретин, дал волю фантазии…
— Ничего, все еще поправимо. Чехия ведь не за горами.
— Положим, за горами, но дело, конечно, не в этом… В свете того, что ты сообщил, тайна альбигойских сокровищ выглядит несколько по-иному. Могут открыться совершенно неожиданные грани.
— Они уже открылись, Юра. Мой химик — зовут его Георгий Мартынович Солитов, не вижу оснований скрывать, — считает, что их вообще никуда не уносили. Они по сей день покоятся где-то в монсегюрских пещерах.
— Не может быть! А наш ларец?
— Мало ли… Я не готов ответить тебе. Мне это вообще не по силам. Я лишь излагаю точку зрения Георгия Мартыновича.
— И это все ты вычитал из его закладок?
— Какое там! Много ли уместится на полосках бумаги? Но твоя книга, которую он обстоятельно прокомментировал, послужила мне своеобразным ключом к его разрозненным записям. До сих пор был полный мрак. А так хоть стало понятно, о чем идет речь. Появилась какая-то привязка по месту и времени.
— Неужели Совершенные сумели перехитрить крестоносцев? Обвели вокруг пальца такую хитрую и жадную бестию, как Монфор? А после сбили со следа ищеек герцога Ришелье? И еще многих и многих охотников до чужого добра?..
— Тебе лучше знать. Но одно могу сказать точно: кое-кому сокровища по-прежнему не дают спокойно спать. В том числе нацистским последышам. Поимей это в виду, Юра.
— Но тогда сведения о том, что их спрятали на острове, который затонул уже в наше время, не верны?
— Ложный ход, ловко подсунутая фальшивка, неверная расшифровка текста — десятки причин! Совершенные были не глупее нас. Задавшись целью во что бы то ни стало сохранить тайну, они сделали все, чтобы обезопасить себя от случайностей.
— Нашел чему радоваться.
— А что? Мне, например, приятно сознавать, что на этом камешке обломала свои ядовитые зубы даже агентура рейхсфюрера Гиммлера. Я верю, что существует историческая справедливость. Потомки палачей не смеют быть наследниками мучеников.
— Задал ты мне задачу, — вздохнул Березовский. — А ведь как стройно получалось: альбигойцы, розенкрейцеры, мальтийские братья и в итоге Павел Первый, православный государь, принявший регалии гроссмейстера католического ордена.
— С Павлом тоже накладка вышла, — вспомнил Люсин. — Не все было так, как ты изобразил. Мне даже роман пришлось заново перечитать.
— Сей подвиг тебе зачтется.
— Нет,правда, Юра, твоя историческая логика оказалась безупречной в смысле расстановки политических сил. Но в остальном…
— Что в остальном? Договаривай, не стесняйся. Меня уже больше ничем не удивишь.
— С Наполеоном у тебя неувязочка вышла. Небольшая, так себе, пустячок… Насчет интриги по поводу Мальты, чтоб, значит, Россию с Англией перессорить, ты целиком прав, но с гроссмейстерским жезлом слегка дал маху. Не посылал его Бонапарт нашему Павлу, Юра, не посылал. И совсем не по этому поводу встречался посол Колычев с министром Талейраном [107].
— Только и всего? — Березовский облегченно вздохнул. — На такую выдумку у романиста всегда есть право. Не обязательно изображать только то, что было на самом деле. Не менее достойно попытаться представить себе и то, что вполне могло быть. Тем более что мальтийский жезл действительно существует.
— Весь вопрос: где?
— То есть как это где? В Павловском музее! Или у тебя память отшибло?
— Подделка, — глядя куда-то в сторону, бросил Люсин.
— Не верю! На портрете, где император нарисован в полном мальтийском уборе, точно такой же. Один к одному. У твоего педанта-алхимика больная фантазия.
— Просто он ничего не принимает на веру.
— Неоригинальная позиция.
— Да, если все чохом отрицать. Но Георгий Мартынович первым делом стремился произвести проверку.
— Он что, исследовал жезл в лаборатории, травил кислотой? Или, может, спектры какие снимал?
— Зачем? Достаточно привести ссылку на историческое свидетельство, — Люсин вновь взял в руки блокнот. — Идея подменить жезл принадлежит Талейрану. Таким образом, ничего не подозревающие мальтийцы вручили своему августейшему патрону фальшивку. Подлинник же бесследно исчез.
— Вот это пройдоха! — восхитился Березовский. — Но зачем это ему понадобилось?.. Хотя чему удивляться? Светлейший шпион тоже охотился за альбигойским сокровищем. Ради голого чистогана… Все-таки он прелестен! — Березовский мечтательно вздохнул.
— Кто? — не понял Люсин.
— Да наш любимец герцог Беневентский, бывший епископ Отенский, князь Шарль Морис Талейран. Сначала Павлу, а затем и его сыну Александру он продавал планы Наполеона, австрийцам — секреты и русских, и французов, пруссакам — тайны и тех, и других, и третьих. В списках русской разведки он значился под кличкой Анна Ивановна.
— Не терялась тетушка… — засмеялся Люсин.
— Ловко же он нас объегорил с этим скипетром. — Березовский задумчиво хрустнул пальцами. — Когда Талейран умер, один из его приятелей изрек: «Интересно знать, зачем ему это понадобилось?»
— Возможно, он бы сумел прожить и подольше, но что-то не сладилось. Подвел лекарь с омоложением.
— Неужели он мог довериться шарлатанам? Такой ловкач?
— Мог не мог, а когда приспела пора, стал хвататься за соломинку. Думал самого господа бога перехитрить. Не исключено, что мальтийская афера ему понадобилась именно в связи с этим.
— Не вижу ничего общего. Совершенно разные вещи. Да и по времени не совпадают.
— Я тоже не вижу. — Люсин спрятал блокнот. — Но ведь были у Солитова основания именно так прокомментировать твой текст? Полагаю, что были.
— И это все, что ты хотел мне сказать?