Вновь обнаружив полное сходство мысленного анализа, они вернулись в кабинет, вполне удовлетворенные друг другом.
— Значит, так, — сказал Крелин, бережно собирая осколки колбы под тягой. — Здесь проводилась экстракция с помощью водяной бани. Судя по всему, процесс протекал достаточно длительно, по крайней мере до тех пор, пока не выкипела вода. Затем колба лопнула и произошел взрыв. Лишь по счастью не случилось пожара. Нагревательная спираль перегорела в нескольких местах.
— Что именно экстрагировалось и чем? — спросил Люсин, поднося к носу помутневшую стекляшку.
— Какое-то корневище, — с сомнением склонил голову к плечу Крелин. — Предположительно — спиртобензолом. Окончательный ответ даст лаборатория.
— Вам понятно, товарищи? — спросил Гуров, делая торопливые пометки в блокноте.
— Чего же тут непонятного? — отозвалась Таня. — Мы бензол по химии проходили. Це-шесть-аш-шесть. До сих пор помню.
— Вам хорошо, вы, наверное, отличницей были, а я так все перезабыл, — посетовал Люсин.
Крелин, по опыту знавший, как глубоко тот влезает в проблемы, связанные с криминалистикой, деликатно отвел глаза.
— Что бы еще ты счел необходимым отразить в протоколе, Яша? — спросил Люсин, сосредоточенно глядя себе под ноги. — Пробка от колбы нашлась?
— Да, я обнаружил ее в связке травы, что сушилась над печкой, — утвердительно кивнул Крелин. — Товарищи видели.
— Соскребы сделать не забыл? — Люсин критически оглядел забрызганный потолок.
— Нет. Зная характер жидкости и объем, легко рассчитать силу взрыва.
— Ясно, — удовлетворенно кивнул Люсин, но тут же озабоченно нахмурился: — А температура?
— Пока в бане оставалась вода — сто градусов, а потом не выше температуры кипения жидкости, — обстоятельно пояснил эксперт.
— Наука! — Караулкин почтительно поднял палец. — Выходит, авария у Егора Мартыновича произошла, я так понимаю?
— Верно, отец, — скрывая улыбку, подтвердил Крелин.
— Ну, а он-то куда подевался? Сам, так сказать… Не в окно ж вылетел, прости господи?
— Эка, — осуждающе покачала головой Степановна. — Так они тебе и скажут! — И губы поджала в ниточку.
— Придет время, скажем, — пообещал Люсин. — А пока я бы хотел переписать заголовки некоторых книг. Может пригодиться.
— Я изымаю все записи, — решительно заявил Гуров.
За разбитым окном, зияющим острозубыми, выгнутыми, как парус, осколками, наливалась синью вечереющая даль.
Оставляя без внимания справочники и монографии по специальности, охватывающие чуть ли не все ответвления необозримой химической науки, Владимир Константинович сосредоточил внимание на старинных изданиях, отсвечивающих золотым тиснением кожаных корешков. Вместе с фотокопиями у него получилось около двухсот наименований.
Судя по всему, Георгий Мартынович Солитов был всесторонне образованным человеком. Лишь с помощью его рукописных пометок Люсину удалось кое-как выполнить поставленную задачу. И не мудрено, потому что китайские иероглифы, равно как санскритские и тибетские буквы, оставались для него тайной за семью печатями. Не исключено, что и сам Солитов не владел редкими восточными языками и пользовался услугами переводчиков. Но его комментарии, выполненные бисерным каллиграфическим почерком, обильно уснащали фотокопии рукописей: «Синь-Сю-Бэн-Цао», сочиненной ученым конфуцианцем Ли Ди, описавшим восемьсот сорок четыре вида растительных лекарств, знаменитой «Бэн-Цао-Ган-Му» [5] Ли Шичженя, древнеиндийской «Яджур-веды» и тибетской «Джуд-ши»[6].
С «Materia medica» Диоскорнда [7], отснятой со средневекового пергамента, разобраться было куда легче. Это название Люсин перевел на свой страх и риск как «Лекарственные вещества». Примерно так же он поступил и с интерпретацией ученых трудов Раймунда Луллия, Теофраста Бомбаста Парацельса фон Гогенхейм, Альберта Великого и Николая Фламеля [8], иногда писавшего, к радости импровизированного переводчика, по-французски. Что же касается «Изборника» великого князя Святослава Ярославича, переписанного в 1073 году с болгарского свитка [9], то с ним Владимир Константинович разделался, что называется, шутя.
Изданную в 1789 году в России книгу «Врачебное веществославие, или Описание целительных растений, во врачестве употребляемых» он даже решил включить в список для временного изъятия. Ведь именно это сочинение, составленное все тем же Максимовичем-Амбодиком, буквально раскрытое наугад, дало ключ к понимаю малознакомого майору милиции слова «вертоград». Уяснив для себя, что загадочный «вертоград» означает и сад, и огород, и одновременно травник, Люсин не только разгадал существо одноименного труда, переведенного в семнадцатом веке Николаем Булевым, но и нашел единственно подходящее определение для ботанических изысканий Георгия Мартыновича. Огороженный дощатым забором земельный участок, где произрастали зелейные коренья и травы, столь поразившие люсинское воображение, и был самый что ни на есть доподлинный вертоград.
— Приобщи, пожалуйста, — кивнул он Крелину и с сожалением закрыл многообещающую находку.
— У тебя все? — Крелин устало поднял глаза, справившись с заключительной формулировкой протокола. — Прекрасно! Тогда будем заканчивать.
— На дворе уже ночь, поди, и ветер поднялся, — поддержал его Борис Платонович.
— Ветер? — не понял Люсин, возвращаясь из своего далека. — Какой еще ветер?
— А вы посидите здесь часик-другой, тогда узнаете, — желчно поежился Гуров. — Ишь задувает…
— Задувает, говорите? — Люсин задумчиво закусил губу. — Аглая Степановна, голубушка, — просветленный внезапной догадкой, он подступил к старой домоправительнице. — Как говорится, не в службу, а в дружбу, откройте-ка на минуточку входную дверь.
— Это еще зачем? — Она не двинулась с места. Остальные — кто недоуменно, кто, словно прислушиваясь к чему-то, — уставились на него.
— Ну, пожалуйста, бабушка…
— Ведь не отвяжется, будь ты неладен! — Она тяжело поднялась и зашаркала к выходу.
В наступившей настороженной тишине было слышно, как звякнуло в сенях неловко задетое ведро. Затем заскрежетал засов и заскрипели давно несмазанные петли. И тут же холодный порыв из окна подхватил с таким трудом разложенные бумаги, закружил их вокруг печи, отозвавшейся утробным урчанием. Распахнутая дверь подалась и вдруг захлопнулась с пушечным выстрелом, прокатившимся по всему дому.
— Вот вам и первый ответ, — сказал Люсин, отмыкая защелкнувшийся при ударе замок.
Глава третья «КРАСНЫЙ ЛЕВ» [10]
Условившись встретиться с Гуровым на «нейтральной почве» — возле ЦУМа, Люсин заглянул в охотничий магазин на Неглинной, где приобрел полсотни дефицитных латунных гильз калибра 38 к своему бельгийскому ружьецу. Забирая у продавщицы мелодично позвякивающую картонную коробку, он мысленно выругал себя за бездумную импульсивность, ибо патроны да и само ружье были ему совершенно без надобности. За всю жизнь он ходил на охоту раза три-четыре, не более. Причем со времени последней вылазки благополучно минуло шесть лет. Промерзнув тогда двое суток на озере, он подранил чирка, который то ли упал далеко в воду, то ли затерялся в камышах.
Гуров уже ожидал на скамейке, дымя сигаретой и печально поглядывая на очередь за пирожками. На сверток, который Люсин деликатно отодвинул подальше, он не обратил никакого внимания.
— Напрасно вы не согласились навестить нас, Владимир Константинович, — упрекнул он. — Могли бы пообедать вместе. У нас, между прочим, недурно кормят.
— Едал я за прокурорскими столами. — Люсин не удержался и чихнул на выкатившееся из-за крыш солнышко. — Больно уж захотелось на свежем воздухе посидеть.
Гуров выразительно покосился на чадящий, громыхающий железными бортами самосвал, свернувший на Кузнецкий, и скептически хмыкнул.
— Есть новости?
— Все новости у вас, Борис Платонович.
— Тогда у нас с вами не густо… Проверили мы Солдатенкову.
— Ну и как?
— Вроде была на Шатуре в те дни. Старуху там знают. Приехала утром двенадцатого, отбыла шестнадцатого. Ее даже провожали какие-то дальние родственники. Но чистого алиби не получается. Знаете, чем она занималась? Целыми днями по лесам-болотам бродила. Якобы за травами.
— Вы так говорите, Борис Платонович, словно у вас есть веские основания подозревать Аглаю Степановну. Не думаете же вы в самом деле, что она под видом лесной прогулки тайно, причем с самой неблаговидной целью, возвратилась домой?
— Нет, не думаю. Однако стопроцентного алиби у нее нет. Это факт. Если желаете, можете иронизировать дальше.
— Скажите откровенно, Борис Платонович, вам что-нибудь не нравится в ее поведении? Я, например, обожаю таких старух. В них есть настоящее, понимаете? Отголоски языческих таинств, близость какая-то к целительным силам природы.
— Скажите откровенно, Борис Платонович, вам что-нибудь не нравится в ее поведении? Я, например, обожаю таких старух. В них есть настоящее, понимаете? Отголоски языческих таинств, близость какая-то к целительным силам природы.
— Вот видите, какие мы разные люди. — Гуров нетерпеливо дрожащими пальцами выцарапал из смятой пачки новую сигарету и прикурил от окурка. — Вам нравится, а мне нет. Меня настораживает, что старики, помнящие Солдатенкову, пусть полушутя, но называют ее ведьмой.
— Ишь ты! — усмехнулся Люсин.
— Все-таки штрих! Но и это не все. Куда интереснее представляется мне запись, относящаяся к Солдатенковой, в завещании Солитова.
— Вы нашли завещание? — Люсин с невольным уважением взглянул на следователя. — Ну и ну! Об этом я как-то не подумал.
— А я, представьте себе, подумал, — порозовев от скрытого торжества, подчеркнул Гуров. — Согласно завещанию Солитова, депонированному в городской нотариальной конторе, дача в случае смерти завещателя переходит в полную собственность гражданки Солдатенковой. И часть денег тоже. С его личного счета в поселковой сберкассе. Есть и доверенность вкладчика на ее имя. Сумма, положенная на вторую сберкнижку в сберкассе по месту основного жительства, завещана дочери. Такие дела…
— Поздравляю, Борис Платонович. Быстрота и натиск.
— Чего уж! — Гуров устало поморщился. — Помните, как у этих АББА? «Мани, мани, мани…» И немалые, должен вам сказать.
— Ничего удивительного. Профессор, завкафедрой… У него десятки внедренных изобретений, запатентованных лекарств.
— Лекарств? — Гуров заинтересованно поднял бровь. — Ах да, я и забыл! Конечно… Эту линию придется отработать как следует. Тут тоже далеко не все так просто, как кажется. Я не Солитова, конечно, имею в виду. Что с него взять? Он весь как на ладони. Эксцентричный, доверчивый человек.
— А вы не сгущаете краски? — Невольно отдавая должное профессиональному мастерству следователя, Люсин внутренне ощетинился. Оценивая факты, которые можно истолковать в любую сторону, Гуров даже не пытался разглядеть за ними живую душу. Безапелляционно раздавал ярлыки, не утруждая себя поиском альтернативных решений. Годы неизбежно разрушают юношеский.максимализм, сглаживая остроту эмоциональных всплесков. Однако опасное поветрие подозревать всех и каждого счастливо минуло Владимира Константиновича. Как и прежде, ему глубоко претил механистично-выборочный подход к людям. За ним частенько угадывалась нравственная слепота. — Приглядитесь поближе к Аглае Степановне. Не тянет она на роль злого гения, никак не тянет, — посоветовал он.
— Тянет, не тянет… Что за терминология, батенька? — Гуров настороженно подобрался. — Я ведь к внутренним голосам не прислушиваюсь, потому как это чушь собачья — внутренний голос. Я факты исследую, а факты — вещь упрямая. Думаете, я по одним сберкассам мотался? Ан нет! Я и в аптекоуправлении успел побывать.
— Интересно, — протянул Люсин, не понимая, куда клонит собеседник.
— А вы как думали? Кое-чего поднабрался у специалистов по фитотерапии. Не интересовались такой наукой?
— Почему не интересовался? Как раз сейчас читаю Максимовича-Амбодика. Причем с увлечением.
— Значит, идем параллельным курсом. — Гуров достал из внутреннего кармана сложенную вдоль школьную тетрадку. — Мне, понимаете, стало вдруг интересно, почему наша уважаемая Аглая Степановна выбрала для своей, так сказать, командировочки именно этот период, а не какой-то другой? Улавливаете?
— Улавливаю, — невольно улыбнулся Люсин. Увлеченность следователя была по-своему трогательна. Работал он мастерски. Ни единой ниточки не упускал, всесторонне исследуя алиби. — Надо полагать, нашли что-то особенное против нашей ведуньи?
— Против? Не знаю. — Гуров нервно передернул плечами. — Это уж как посмотреть. Но вот «за» — определенно не нашел… Смотрите, что у нас получается. — Он надел старомодные, подлатанные проволочкой очки и раскрыл тетрадку. — Всякое лекарственное растение содержит в себе одно или несколько действующих начал. Так? Иногда эти целебные свойства бывают присущи всему растению, но чаще активные вещества сосредоточиваются только в определенных его частях: цветке, семенах, листьях, корневище. Согласны?
— Полностью вам доверяю, Борис Платонович.
— Не мне — науке. Я только законспектировал показания экспертов… Эффективность действующих начал, содержащихся в лекарственных травах, — прошу сосредоточить на этом внимание — не одинакова в различные периоды роста и сильно колеблется, в зависимости от сезона. Поэтому время сбора приурочивается к моменту наибольшего содержания целебных соков.
— Я вас от души поздравляю, Борис Платонович!
— Нет, погодите! — с рьяностью неофита Гуров спешил обнародовать обретенную истину. — Тут не только общие рассуждения. Тут, можно сказать, конкретно! — Он торжествующе погрозил пальцем. — Так, например, если в дело идет все растение целиком, то сбор приурочивают к началу цветения. Тогда же заготавливают и растения, у которых наиболее активна надземная часть, или, говоря попросту, травы. Семена и плоды собирают в период их полного созревания, кору — весной, когда пробуждается сокодвижение, корни — преимущественно поздней осенью.
— Прямо календарь! — прокомментировал Люсин.
— Мало сказать! — хитро прищурился Гуров. — Учитываются и синоптические особенности. В частности, сбор надземных частей растений, в особенности цветов, производится исключительно в сухую погоду и по сходе росы, иначе все сгниет к чертовой матери или саморазогреется от всяких там микробов. — Он отер лоб изжеванным платком и бережно спрятал тетрадь. — Короче говоря, Владимир Константинович, я задался вопросом: что именно надеялась собрать Солдатенкова в середине августа, когда многие травы уже отцвели, семена перезрели, а корни еще не нагуляли веса? Ей что, в окрестных лесах стало тесно?
— Притом все эти дни шли дожди, — со вздохом заключил Люсин, разматывая клубок причин и следствий. — Ваши подозрения обретают серьезную почву.
— С дождями как раз неувязочка, — досадливо цыкнул Гуров. — Между двенадцатым и пятнадцатым на Шатуре было ясно.
— Тогда вам остается проверить немногое. Прежде всего, — Люсин загнул палец, — требуется установить, какие растения все же продолжают цвести в середине августа. Это раз. Затем я бы на вашем месте поинтересовался, какие виды шатурской флоры дают именно в этот период семена высшей кондиции. Я уж не говорю о том, что всегда есть надежда отыскать у соседа нечто особенное, чего не найдешь в собственном огороде.
— Вы это серьезно? — голос Гурова обиженно дрогнул.
— Вполне. Довожу до логического завершения вашу идею.
— До абсурда доводите!.. Разве вам не все ясно?
— Пока ясно только одно: когда мы мокли под ливнем, на Шатурской ГРЭС стояла отличная погода. Остальное — в области гипотез.
— В принципе вы правы, — вынужденно признал Гуров, — но это временная правота формалиста и буквоеда. Тем не менее я проверю. Но Солдатенковой придется облегчить наши ботанические разыскания. — Он иронично скривил губу. — Пусть посвятит в тайны своей знахарской кухни, а мы проконсультируемся потом у специалистов. Надеюсь, вы не против? Тогда и поговорим про цветы, про семена…
— Можно и так, — кивнул Люсин, задумчиво покусывая губу. — Надеюсь, мы не совершим большого греха, если слегка совместим следственные действия с розыскными?
— Что вы имеете в виду?
— Не будете возражать, если с ней побеседую я, Борис Платонович?
— Нет, разумеется, но почему обязательно вы?
— А вдруг она и вправду не захочет говорить с вами? — беглой улыбкой Люсин дал понять, что шутит. — Нет, в самом деле нам очень нужно как-то сориентироваться во времени. Когда произошел этот злосчастный взрыв? Когда ушел из дома Георгий Мартынович: до или после?.. Без ответа, пусть хотя бы приблизительного, мы не сдвинемся с мертвой точки.
— У вас есть конкретные идеи?
— Есть. Но я вам расскажу после криминалистического анализа. Из чистого суеверия, Борис Платонович.
Люсин вернулся к себе в Управление, что называется, в растрепанных чувствах. Добытый Гуровым материал, причем в рекордно короткие сроки, спутал все карты. Факты были вескими, требующими самой серьезной проверки. Такие даже при самом сильном желании не сбросишь со счетов. Впрочем, не это главное. Труднее всего оказалось смириться с мыслью — увы, справедливой, — что в результате всего претерпело жесточайшее потрясение хлипкое сооружение, возведенное Люсиным. «Картинка» — так он именовал первоначальную, интуитивно угадываемую модель, рождавшуюся где-то на зыбких границах подсознания, —была загублена на корню. Она не вырисовывалась в воображении, а без этого он не мог приступить к работе над версией. Гурову удалось поколебать самый остов, нарушив, — да что там нарушив, — перемешав до неразличимости исходную расстановку сил. Владимир Константинович понимал, что не сможет теперь абсолютно непредвзято, с легким сердцем и чистым взглядом провести встречу с Аглаей Степановной. А без этого разговора могло и вовсе не получиться. Огромный пласт зацепил Борис Платонович, нужный, важнейший, да вот беда — немножечко рано. Не для работы в целом, разумеется, а лишь для него, Люсина. Преждевременно возникли эти деньги, сберкнижки и прочие аккумуляторы людских вожделений, вытесняя со сцены что-то неизмеримо более важное, чему еще только предстояло выкристаллизоваться в непостижимых глубинах души.