— И хотя я рожден в Гвентленде, который был разграблен Гриффитом и правитель которого был тоже убит Гриффитом, я, в качестве служителя Божиего, который искренно сочувствует вам, умоляю тебя, государь, умоляю во имя этого символа вечной любви и бесконечного милосердия, чтобы ты поборол свою земную гордость и послушался голоса мира! Помни, что многое простится тебе, если ты теперь спасешь жизнь своих последних приверженцев!
Де Гравиль, заметив, что условный знак подан, и приблизившись к королю, незаметно передал ему перстень и прошептал то, что велел ему Гарольд.
Король дико взглянул на рыцаря, потом на перстень, который он судорожно сжимал в руке… В это мгновение человеческие чувства взяли в нем верх над королевским долгом: он забыл о своем народе, о своих обязанностях и помнил только о любимой жене, которую подозревал в измене. Ему показалось, что Гарольд, посылая этот перстень, смеется на ним.
Речь монаха произвела желаемое действие: придворные начали вполголоса говорить, что королю следует послушаться посла. Но в Гриффите снова заговорили гордость и ревность.
Он сильно покраснел и нетерпеливым движением откинул со лба волосы. Подойдя еще на шаг к монаху, он сказал медленно, но громко:
— Я выслушал тебя, теперь ты выслушай мой ответ — ответ сына Левелина, потомка Родериха Великого: королем я родился, королем хочу умереть. Я не желаю покоряться Эдуарду, сыну разбойника. Не хочу жертвовать правом моего народа и моим правом короля — для того, чтобы искупить одну ничтожную жизнь… Мое потомство опять должно владеть всей Англией, а этого не будет, если я покорюсь. Передай Гарольду от меня: ты оставил нам только камни друидов и гнездо орла, но ты не можешь лишить нас нашего королевского достоинства и свободы: я сойду в могилу свободным королем!.. Даже вы, мои славные вожди, не можете заставить меня сдаться… Не бойтесь голодной смерти: мы не умрем, не отомстив за себя!.. Уходи ты, шепчущий рыцарь, уходи и ты, лживый кимр, и скажи Гарольду, чтобы он получше охранял свои рвы и валы. Мы хотим оказать ему милость: мы не будем больше нападать под покровом ночи, но сойдем с этих вершин при солнечном свете и, хоть он и считает нас истощенными голодом, устроим в его стенах роскошный пир — и себе, и ястребам, уж чующим близкую добычу!
— Безрассудный король! — воскликнул Эван. — Какое проклятие вызываешь ты на свою голову!.. Разве ты хочешь быть убийцей своих подданных? Ты ответишь небу за кровь, которая прольется по твоей вине!
— Замолчи… Перестань каркать, лживый ворон! — воскликнул король, сверкая глазами. — Было время, когда жрецы шли впереди нас, чтобы ободрять на битву, а не запугивать… Друиды научили нас восклицать: «За Одина»! в тот день, когда саксы напали на масгерменские поля… Проклятие падет на голову завоевателя, а не тех, кто защищает свои дома и жертвенники. Именем страны, разоренной саксами, и пролитой ими крови, именем древнего кургана на этой вершине, призываю проклятие угнетенных на детей Горзы и Генгиста! Наступит время, когда и они, в свою очередь, увидят сталь чужеземцев, царство их обрушится, и рыцари их станут рабами на родной земле! Род Сердика и Генгиста будет стерт со скрижалей власти, и отомщенные тени наших предков будут носиться над их могилами. Мы же — мы хоть слабы телом, но дух наш будет тверд до последней минуты. Соха пройдет по нашим городам, но только наша нога будет ступать на нашу почву, и дела наши сохранятся в песнях бардов. В великий день суда Одина никакое другое племя, кроме кимрского, не встанет из могил этого края, чтобы дать ответ в прегрешениях!
Голос короля был так оглушителен, выражение его лица так величественно, что не только монах почувствовал благоговение, но и де Гравиль склонил голову, хотя не понял его слов; даже неудовольствие вождей угасло на минуту. Другое происходило между ратниками, оставшимися наверху: они не слышали слов своего государя и с жадностью внимали речам двух заговорщиков, которые говорили им, что Гриффит не соглашается на мирное предложение Гарольда. Мало-помалу люди взволновались и начали спускаться вниз, к королю.
Оправившись от изумления, де Гравиль снова подошел к Гриффиту и повторил свое мирное увещание. Но король сурово махнул рукой и сказал вслух по-саксонски:
— Не может быть секретов между мной и Гарольдом. Вот и все, что я тебе скажу и что ты должен передать в ответ. Я благодарю графа за себя и за свой народ. Как противник он поступил благородно, и я благодарю его, но в качестве короля отказываюсь принять его предложение… Венец, который он возвратил мне, он увидит еще до наступления сумерек. Послы, вы получили мой ответ: идите теперь назад и спешите, чтобы мы не обогнали вас.
Монах вздохнул и окинул окружающих взглядом сострадания. Он заметил с радостью, что король один упорствует в своей безрассудной гордости.
Как только послы ушли, все вожди подошли к королю и стали его горько упрекать. Этим и воспользовались заговорщики, чтобы приступить к делу.
Яростная толпа с неистовством бросилась на Гриффита, которого заслонили бард, сокольничий и еще несколько верных слуг.
Монах и де Гравиль, спускаясь с горы, услышали громкие возгласы множества голосов и остановились, чтобы посмотреть назад. Они видели, как толпа устремилась вниз, но потом могли различить только концы пик, поднятые мечи и быстрое движение голов.
— Что это все значит? — спросил де Гравиль, схватившись за меч.
— Молчи! — прошептал монах, страшно побледневший.
Вдруг над невнятным говором толпы раздался голос короля, грозный и гневный; затем наступило молчание, потом воздух огласился звоном оружия, криками, ревом и шумом, которые невозможно описать.
Но вот снова раздался голос короля, но уж неясный. Что это было: смех или стон?
Опять все смолкло. Монах стоял на коленях и молился, между тем как рыцарь вынул из ножен меч. Воцарилась мертвая тишина, концы пик неподвижно застыли в воздухе… Вдруг снова послышался крик, но уж не такой громкий, как прежде, и валлийцы начали приближаться к тому месту, где стояли послы.
— Им приказали нас убить, — пробормотал рыцарь, прислонясь к скале, — но горе первому, кто подойдет ко мне на расстояние моего меча!
Толпа быстро шла вперед. Среди нее виднелись три предателя-принца. Старик держал длинный шест, на конец которого была насажена отрубленная, истекавшая кровью, голова Гриффита.
— Вот, — сказал он, подходя к послам, — вот ответ Гарольду. Мы идем с вами.
— Хлеба, хлеба! — кричала толпа.
А три предателя прошептали злорадно:
— Мы отомстили!
Часть восьмая СУДЬБА
Глава I
Спустя несколько дней после убийства Гриффита, саксонские корабли встали на якорь в широком устье Конвея. На передней палубе главного корабля эскадры стоял Гарольд с королевой Альдитой. Великолепное кресло с высокой спинкой и балдахином было приготовлено для дочери Альгара, а за ним стояло множество валлийских женщин, на скорую руку набранных ей в прислугу.
Альдита не садилась, она стояла возле победителя и говорила:
— Недобрым был тот час, когда Альдита покинула палаты своих отцов! Из терний был сделан венец, который надели на ее голову, и воздух, которым она дышала, был пропитан кровью. Я возвращаюсь одинокой, бесприютной вдовой, на землю моих предков и снова буду дышать воздухом, которым я наслаждалась в детстве. Ты, Гарольд, стоишь предо мной, как частичка моей собственной молодости, и при звуках твоего голоса пробуждаются мечты минувших дней. Да хранит тебя Господь, благородная душа: два раза ты спас дочь Альгара, — в первый раз от позора, во второй — от голодной смерти. Ты хотел спасти и моего мужа, но небеса разгневались, и пролитая им кровь взывала о мести… разоренные и сожженные им храмы предрекли ему гибель. Я возвращаюсь к отцу и братьям; и если им дорога моя жизнь и честь, то они никогда не поднимут оружия против ее спасителя… Благодарю, Гарольд, за все, что ты сделал для меня, и молю Господа, чтобы он дал тебе счастье и уберег от бед.
Гарольд схватил руку королевы и прижал ее к губам. В этот момент Альдита была так же хороша, как в дни первой молодости: волнение окрасило ее щеки ярким румянцем и придало блеск глазам.
— Да сохранит тебе Бог жизнь и здоровье, благородная Альдита! — ответил Гарольд. — Передай от меня своим родным, что ради тебя и Леофрика я готов быть им братом и другом, если только это не будет противоречить их желанию. Действуй они вместе со мной, Англия была бы надежно защищена от всех врагов и опасностей. Время заврачует раны, нанесенные тебе в прошлом, и пусть расцветет для тебя снова радость в лице твоей дочери, которая ждет тебя в маркарских палатах. Прощай, благородная Альдита!
Сказав это, граф еще раз пожал руку королевы и спустился в свою лодку. Когда он подплывал к берегу, рог протрубил отплытие: корабль выпрямился и величаво вышел из гавани. Альдита неподвижно стояла на палубе, провожая глазами лодку, уносившую предмет ее тайной любви.
На берегу Гарольда встретил Тостиг с де Гравилем.
— Право, Гарольд, — сказал, улыбаясь, Тостиг, — ты легко мог бы утешить хорошенькую вдову и присоединить к нашему дому Мерцию и восточную Англию.
По лицу Гарольда промелькнуло выражение легкого неудовольствия, но он промолчал.
— Замечательно красивая женщина! — воскликнул де Гравиль. — Прелесть как хороша, несмотря на то, что она сильно похудела от голода и загорела. Неудивительно, что король не отпускал ее от себя!
— Сир де Гравиль, — начал Гарольд, желая придать разговору другой оборот, — так как со стороны валлийцев нечего больше опасаться, то я намерен сегодня же вечером отправиться в Лондон… дорогой мы с тобой поговорим кое о чем.
— Неужели ты так быстро уезжаешь?! — воскликнул де Гравиль с изумлением. — Я думал, что ты сперва окончательно покоришь этих мятежных валлийцев… разделишь землю между танами и построишь, где нужно, крепости… Например, вот это место чрезвычайно удобно для постройки… Вы, саксы, должно быть, умеете только покорять, а не удерживать завоеванное!
— Мы ведем войну, любезный сир, не для того, чтобы завоевать, а с целью самозащиты. Мы не умеем строить крепости, и я прошу тебя не говорить моим танам о разделе земли… Я не желаю делить добычу. Вместо убитого Гриффита будут управлять его братья. Англия наказала напавших на нее — чего же более? Мы не хотим следовать примеру наших предков, силой основывавших себе новую родину… Борьба кончилась, и все должно опять идти своим чередом.
Тостиг взглянул с хитрой усмешкой на рыцаря, который молча последовал за Гарольдом, обдумывая его слова.
В крепости Гарольда ожидал гонец из Честера, прибывший известить о смерти Альгара, единственного соперника графа.
Эта весть вызвала у Гарольда сильную печаль: отважные люди всегда симпатизируют друг другу, как бы они ни враждовали между собой. Но потом он утешился мыслью, что Англия избавлена от опасного подданного, а сам он — от последней помехи к достижению цели.
— Теперь надо спешить в Лондон! — шептало ему честолюбие. — Нет больше врагов, нарушавших мир государства, которые теперь будет процветать под твоим правлением, Гарольд, так как оно никогда еще не процветало… Ты будешь с триумфом проходить через города и селения, которые ты избавил от нашествий горцев… Сердца народа и войска уж всецело принадлежат тебе… Да, Хильда действительно ясновидящая; я убеждаюсь, что она была права, когда сказала мне, что после смерти Эдуарда все единодушно воскликнут: «Да здравствует король Гарольд!»
Глава II
Гарольд с де Гравилем последовали в Лондон за победоносным войском, флот отплыл к месту своей постоянной стоянки, а Тостиг снова вернулся в свое графство.
— Только теперь я могу поблагодарить тебя, храброго норманна, за твое великодушное содействие! — начал Гарольд. — Теперь же я могу заняться и последней просьбой моего брата Свена и горячими мольбами матери, проливающей горькие слезы о своем любимце, Вольноте. Ты мог убедиться собственными глазами, что твоему герцогу нет больше основания задерживать заложников у себя. Сам Эдуард скажет тебе, что он достаточно уверен в верности рода Годвина и не нуждается больше в залоге… Не думаю, чтобы герцог Вильгельм разрешил тебе передать мне письмо, если б он не был намерен поступить по справедливости.
— Полагаю, ты не ошибаешься, граф Гарольд, — ответил де Гравиль. — Если и я не ошибаюсь, то герцог Вильгельм очень сильно желает видеть тебя лично и удерживает Гакона и Вольнота только затем, чтобы ты сам прибыл за ними.
Слова эти были сказаны как будто от чистого сердца, но в глазах говорившего мелькнуло выражение, которое доказывало, что он хитрит с Гарольдом.
— Подобное желание со стороны герцога Вильгельма, если это действительно так, очень льстит мне, — проговорил Гарольд. — Признаюсь, что я сам не против побывать у него и полюбоваться Нормандией. Путешественники и купцы не нахвалятся герцогом и его заботам о торговле, а что касается вашего флота, то мне нелишним будет поучиться этому в норманнских гаванях. Слышал я и о том, как много сделал Вильгельм, при помощи Ланфранка, для образования духовенства, о его покровительстве изящным искусствам, в особенности зодчеству. С великим удовольствием переплыл бы я море, чтобы увидеть все это, но меня удерживает мысль, что мне, может быть, придется вернуться обратно в Англию без Вольнота и Гакона.
— Я не могу сказать наверняка, но имею основание предполагать, что герцог Вильгельм многим бы пожертвовал, лишь бы пожать руку графа Гарольда и удостовериться в его дружбе.
При всем своем уме, Гарольд не был подозрителен. К тому же никому, кроме Эдуарда, не было известно о притязаниях Вильгельма на английский престол, и Гарольд поверил в искренность слов де Гравиля.
— Англии и Нормандии действительно следовало бы заключить союз, — ответил граф. — Я подумаю об этом, сир де Гравиль, и не моя вина, если не прекратятся прежние недоразумения между Англией и Нормандией.
Тема разговора переменилась, и де Гравиль, радовавшийся, что может подать своему герцогу приятную надежду, стал еще разговорчивее.
Невозможно описать восторг, с каким встречали Гарольда жители городов и сел, через которые ему приходилось проезжать, а в Лондоне были устроены в честь его возвращения такие великолепные празднества, какие едва ли еще видела столица до того времени.
Согласно старинному обычаю, тогда существовавшему, Эдуарду прислали голову Гриффита и нос его самого лучшего военного корабля. Благодаря Гарольду трон Гриффита был передан братьям убитого; они присягнули Эдуарду в верности и послали ему заложников, во имя которых обязались платить дань, какая платилась саксонским королям.
Малье де Гравиль вернулся к герцогу Вильгельму с дарами Эдуарда и просьбою Гарольда о выдаче заложников.
Рыцарь верно заметил, что Эдуард сильно охладел к Вильгельму и обратил всю свою любовь на Гарольда и его братьев — всех, кроме Тостига. Но так как на саксонский престол никогда не избирались подданные, то де Гравилю и в голову не могло прийти, что Гарольд мог когда-нибудь сделаться соперником Вильгельма. Де Гравиль рассчитывал, что если после смерти Эдуарда будет избран сын Этелинга, то он не сумеет защитить свое государство от неприятеля, да и едва ли будет пользоваться народной любовью.
Одно только упустил из виду норманн: то, что несовершеннолетних в Англии никогда не избирали на какие-либо посты, а тем более королями. Зато он убедился, что один только Гарольд мог снова расположить Эдуарда в пользу Вильгельма.
Глава III
Уверенный, что герцог Норманнский вернет заложников, Гарольд со спокойным сердцем занялся государственными делами, которые за время его похода против валлийцев накопились в огромном количестве, так как король почти совсем не занимался ими. Однако Гарольд все же находил время посещать римскую виллу, куда его тянули любовь и дружба.
Чем ближе он подходил к своей цели, тем больше крепла его вера в существование тайных сил, управляющих, по словам Хильды, судьбой людей, хотя раньше он чуть ли не издевался над этой верой.
Пока он жил, исполняя обязанности простого гражданина, он шел твердыми шагами, но когда в нем вспыхнуло честолюбие, ум его начал блуждать. Он чувствовал, что мало одной силы воли для достижения своей новой цели, что ему может помочь только счастливое стечение обстоятельств; потому-то Хильде и удалось обольстить его уверениями, будто она вычитала из книги судеб, что ему действительно назначено играть на земле великую роль.
Юдифь, ослепленная своей безграничной любовью, не замечала, что Гарольд стал больше времени проводить с Хильдой, чем с ней, и не удивлялась, когда они беседовали шепотом или проводили лунные ночи на древней могиле.
Она видела только одно: что возлюбленный все еще ей верен, несмотря на частые разлуки и призрачную надежду когда-нибудь сочетаться с ней браком. Она не подозревала, что сердцем Гарольда с каждым днем все больше овладевает честолюбие, которое под конец может вытеснить даже любовь к ней!
Прошло несколько месяцев, а герцог Вильгельм не отвечал на требование короля и Гарольда. Совесть сильно упрекала последнего за то, что он так мало обращает внимания на просьбу умершего брата и слезы матери.
После смерти Годвина его жена удалилась в провинцию, и поэтому Гарольд сильно удивился, когда она в один прекрасный день внезапно явилась к нему в Лондон. Он стремительно кинулся ей навстречу, желая обнять, но она с грустью отстранила его от себя и, опустившись на колени, произнесла: