Разговор зашел о злосчастной «Диане»: она вышла в исследовательское плаванье из Балтики во время мира между Англией и Россией, а по незапланированном прибытии в Саймонстаун экипаж узнал, что между странами объявлена война. Обсудили странный нынешний статус шлюпа, его необычную архитектуру, непривычное поведение матросов на берегу.
Пробило восемь склянок, все поднялись. Джек задержал Корбетта и спросил:
— Пока я не забыл, капитан Корбетт, мой старый рулевой и несколько других матросов сейчас на борту «Нереиды». Я тут набросал их имена… Вы весьма обяжете меня, если пришлете их.
— Да, конечно, сэр…, — заколебался Корбетт. — Но, надеюсь, вы не воспримете как неуважение, если я посмею напомнить, что у меня жуткий некомплект?
— Я это помню, и я совсем не намереваюсь вас грабить, напротив. Вы сможете взять равное количество из экипажа «Боадицеи», я даже думаю, что смогу отдать вам на несколько человек больше. Нам удалось завербовать несколько хороших моряков из пленников «Хиби».
— Я буду безмерно благодарен, — воскликнул Корбетт, расцветая в момент. — Я пришлю вам ваших людей сразу, как только окажусь на борту!
Так что на эскадренный смотр коммодор отправился в сопровождении своего прежнего рулевого.
— Прямо как в старые времена, Бонден, — довольно заметил он, когда они приближались к «Сириусу».
— Да, сэр, только лучше, — промурлыкал в ответ Бонден, и тут же в ответ на оклик с фрегата заорал: «Вымпел!» — голосом, способным разбудить мертвого. Однако, этот вопль отнюдь не всполошил «Сириус» — с момента возвращения на борт капитана Пима вся команда пребывала в состоянии лихорадочной активности. Даже обеденное время было урезано до минимума, грог глотали на ходу, и все это для того, чтобы навести на судне показной лоск и выставить его тем, чем оно на данный момент не являлось. Делалось все это по доброй воле, ибо экипаж гордился своим кораблем, и, хотя времени для большой покраски уже не было, «Сириус», на который ступил коммодор, отличался от себя же день назад настолько, насколько этого смогли добиться объединенные усилия двухсот восьмидесяти семи мужчин и нескольких женщин. Поскольку фрегат был фактически выпотрошен для ремонта водяных баков, создать из него увеличенный вариант королевской яхты (к чему экипаж, видимо, активно стремился) не вышло, но, кроме высящихся на палубе пирамид непонятных объектов, плотно укрытых парусиной и брезентом, придраться было не к чему, и Джека весьма порадовало то, что он увидел. Конечно, Джек не поверил видимости, но никто и не ждал от него этого. Все, от отмытого добела угольного погреба и до крашенных в черное ядер в кранцах, было ритуалом. Тем не менее, это имело отношение к реальному положению дел: прекрасный надежный корабль, содержащийся в образцовом порядке, под управлением компетентных офицеров и со спаянным экипажем военных моряков (фрегат был в деле уже более трех лет без перерыва). Капитан Пим выставил у себя в каюте впечатляющую батарею бутылок и выпечки на закуску, но, когда Джек выбрал булочку Бат-оливье, по весу она показалась равной платиновому слитку. Джек подумал, что она является хорошим символом корабля — надежного, постоянного, довольно старомодного, но вряд ли подходящего к ветрам Индийского океана.
Следующей была «Нереида». Ей не требовалось таких усилий, чтобы достичь эффекта «Сириуса», но экипаж ее был молчалив и угрюм, офицеры выглядели раздраженными и издерганными. Понукаемая команда наводила последний лоск. Джек любил аккуратные корабли, и, конечно, чистые корабли, но сияющая медь «Нереиды» угнетала его. Он проводил смотр тех, кого из-за его визита заставили каторжно трудиться ради ничтожного результата. Без радости обходил он молчаливый, напряженный корабль. То, что его интересовало, было внизу — футтоксы. И там, с капитаном, его нервничающим первым лейтенантом и затурканным плотником, он понял, что Корбетт почти не преувеличивал. Ее доски были в ужасном состоянии, он это понял еще до того, как потыкал их шилом. Видимо, прав был портовый инспектор Саймонстауна, говоря, что она послужит еще только два или три сезона.
Однако больше Джека удручала куда быстрее распространяющаяся «гниль» на верхней палубе. Молодым гардемарином именно в этих водах за неподобающее поведение и любовные похождения он был на шесть месяцев разжалован в матросы. Тот корабль и в подметки не годился вылизанной и надраенной «Нереиде», хотя имел просто дьявола в образе капитана и первого лейтенанта ему под стать. Так что Джек хорошо представлял, какого труда стоило добиться хотя бы половины от увиденного им результата. Те месяцы, не особо приятные и просто ужасные в начале дали ему опыт, редкий среди офицеров — близкое знакомство с жизнью простого матроса, понимание его взгляда на окружающее. Он знал их язык слов и жестов, и то, что он увидел перед спуском в трюм — напряженные, избегающие взгляды, едва заметные кивки и жесты, полное отсутсвие хоть какого-то веселья, сильно заботило его.
Корбетт оказался проворен с цифрами, его детальный отчет о состоянии «Нереиды», расчерченный тонкими черными и красными линиями, оказался на столе одновременно с мадерой и сладкими галетами.
— Вы неплохо обеспечены порохом и ядрами, — заметил Джек, просматривая ведомость.
— Да, сэр, — ответил Корбетт. — Я не вижу пользы в разбрасывании железа в океане, а, кроме того, откат орудий так обдирает палубу.
— Это так. И палуба «Нереиды» в отличном состоянии, должен подтвердить. Но вам не кажется, что тренировка необходима, чтоб ваши люди могли вести точный огонь на дальних дистанциях?
— Ну, сэр, по моему опыту, это не имеет большого значения. Я всегда становлюсь с противником рея к рее, тут не промахнешься, даже если постараешься. Но не мне рассказывать Вам про ближний бой, сэр, после вашего-то дела с «Какафуэго»!
— Но есть ведь и другие ситуации, скажем, пройтись по вражескому рангоуту этак с мили, а потом встать поперек его клюзов, — миролюбиво возразил Джек.
— Да, конечно, сэр, вы правы — сухо отозвался Корбетт без малейших признаков убеждения.
Если «Нереида» выглядела королевской яхтой (насколько военный корабль вообще на это способен), то «Оттер», на первый взгляд, такой яхтой и являлся. За всю свою жизнь Джек никогда не видел столько золоченых орнаментов разом и никогда не видел он еще все ванты и штаги с вплетенными алыми нитями, и стропы и блоки, обшитые красной кожей. На второй взгляд казалось, что это нечто еще похлеще, в частности, благодаря портновским изыскам, маячащим на квартердеке. Даже гардемарины щеголяли шляпами с кокардами, бриджами и хессианскими туфлями с золотыми пряжками, производя впечатление скорее штатских щеголей, чем военных в форме. К своему удивлению, Джек обнаружил, что офицеры Клонферта относятся к довольно вульгарному типу людей. Их отличали серые, невыразительные лица, позы портновских манекенов, пристальный назойливый взгляд и привычка смотреть в рот своему капитану. С другой стороны, не требовалось великой проницательности, чтобы заметить, что атмосфера на борту «Оттера» разительно отличалась от «Нереиды»: экипаж был бодр и весел, и было ясно, что им нравится их капитан, старшие офицеры, боцман, канонир и плотник, эти столпы корабельного порядка, выглядели надежными и опытными.
Если палуба, оснастка и золоченая резьба «Оттера» поразили Джека, то капитанская каюта просто потрясла. Ее невеликие размеры скрадывались обилием зеркал в золоченых рамах, отражавших кучу подушек на турецкой софе, а развешанные на покрывающем переборку персидском ковре скимитары навевали мысли об арабских ночах. С потолочного бимса свисала золоченая лампа из мечети, возле софы примостился кальян. Посреди этого великолепия две двенадцатифунтовки смотрелись абсолютно чужеродными, но такими родными и реальными.
Появилось ритуальное угощение, внесенное черным мальчиком в тюрбане, и Джек и Клонферт остались одни, ощущая изрядную неловкость. За годы службы Джек научился ценить способность помолчать, когда нечего сказать, но Клонферт, хоть и чуть постарше (несмотря на свой моложавый вид), этого дара оказался напрочь лишен, и тарахтел без умолку. Вот эти безделушки он привез из сирийской кампании с сэром Сиднеем, лампа — подарок Джезза-Паши, скимитар справа — от маронитского патриарха. Он так привык к восточному стилю, что никуда без софы, не желает ли коммодор присесть? Коммодору совершенно не улыбалось оказаться в нескольких дюймах от палубы — ноги-то куда девать? — и он отговорился тем, что ему желательно видеть шлюпки «Боадицеи», снующие между фрегатом и арсеналом, заполняя кранцы и погреба вескими аргументами. Потом коммодору была предложена капелька «Констанции», с фигой из Алеппо в качестве закуски — Клонферт уверял, что это очень интересное сочетание. «Или немного этого ботарго?»
— Я чрезвычайно благодарен, Клонферт, — ответил Джек, — и я уверен, что ваше вино великолепно. Но дело в том, что на «Сириусе» меня поили портвейном, а на «Нереиде» — мадерой из капитанских запасов, поэтому сейчас я бы все отдал за чашечку кофе, если это возможно.
Это оказалось невозможно. Клонферт был подавлен, раздосадован, обескуражен — ни он, ни его офицеры не пили кофе. Он действительно был очень и очень огорчен, ему пришлось извиняться, и это было для него болезненным ударом. Поскольку Джек считал, что неприятностей на эскадре и так хватает, да и просто по-человечески ему не хотелось оставлять Клонферта в таком очевидно подавленном состоянии, то, подойдя к великолепному бивню нарвала, прислоненному в углу, он вежливо произнес:
— Какой необычный великолепный бивень!
— Красивая вещь, не так ли? Но со всем уважением, сэр, правильнее называть это рогом. Это рог единорога, сэр Сидней дал его мне. Он лично застрелил это существо, заметив его в стаде антилоп. Ему пришлось погоняться за ним, хотя под ним был собственный жеребец Гассан Бея, двадцать пять миль по дикой пустыне. Турки и арабы были поражены, сэр. Они говорили мне, что никогда не видели наездника лучше, а выстрел, сразивший единорога на всем скаку, их просто потряс.
— Да уж наверное, — хмыкнул Джек. Он повертел «рог» в руках, и, улыбаясь, спросил:
— То есть, я могу хвастаться, что держал в руках настоящий рог единорога?
— Вы можете поклясться в этом, сэр! Я сам лично отрубил этот рог от головы чудовища!
«Бедолага просто из штанов готов выпрыгнуть, лишь бы себя показать», — думал Джек, возвращаясь на «Рэйсонейбл». Похожий бивень нарвала хранился в его каюте несколько месяцев, он вез его с севера для доктора Мэтьюрина — и никогда уже не спутал бы плотную тяжесть его дентина с легкой роговой тканью. Возможно, конечно, Клонферт думал, что часть его рассказа — правда. Адмирал Смит был известный пустомеля и хвастун, вполне способный выдумать эту глупую басню, в то же время он был способный и предприимчивый офицер. Не говоря о других блестящих его делах, он отстоял Акру от Бонапарта — немногие имели такой повод для хвастовства. Может, Клонферт из того же теста? Джек всей душой надеялся на это. Тогда черт с ним, пусть рассказывает про единорогов, сколько их есть на Земле, и львов пусть не забудет — лишь бы результаты его действий были не хуже.
Его скудные пожитки уже были перевезены на флагман с «Боадицеи», и разложены его собственным стюардом в привычном порядке. С удовлетворенным вздохом Джек раскинулся в виндзорском кресле с подлокотниками, сбросив тяжелый парадный мундир на сундук. Киллик не любил, когда одежду бросали так, Киллику потом приходилось возиться с ней. Но Киллик, который заливал кипятком свежемолотый кофе в момент, когда катер «Рэйсонейбла» отошел от борта «Оттера», был уже другим человеком. Когда-то строптивый, сварливый, ворчливый, мастер выразить презрение словом или молчанием, сейчас он был чуть ли не почтителен. Он принес кофе, одобрительно посмотрел, как Джек пьет его, дуя на горячую чашку, повесил мундир, воздержавшись от комментариев, типа риторического: «Где ж потом деньги брать на новые эполеты, когда с этих вся позолота слезет — этак-то вещь на пол швырять?» Вместо этого он вернулся к разговору, который был прерван отъездом Джека с инспекцией:
— Так вы сказали, сэр, они все еще без зубов?
— Ни следа не было, Киллик. До самого отплытия — никаких признаков.
— Ну, я даже рад, — заметил тот, разворачивая носовой платок с двумя масивными кусками коралла. — Говорят, это помогает им прорезаться.
— Спасибо, Киллик, огромное спасибо! Чесслово, отличные кораллы. Отправлю их домой с первым же судном.
— Ах, сэр, — вздохнул Киллик, глядя в кормовое окно, — вы помните тот грязный старый маленький медный котел на кухне, как мы поднимали его дымоход? Мы тогда стали черными, как два трубочиста!
— Этот старый котел будет уже прошлым, когда мы снова увидим коттедж. «Хиби» заплатит за это. И сквозняк в коридоре — тоже, если Годби знает свое дело.
— А капуста, сэр! — воскликнул Киллик в ностальгическом экстазе. — Когда я видел ее последний раз, на ней было всего-то по четыре листика!
— Джек, Джек! — Стивен с криком ворвался в каюту. — Я был жутким болваном! Я узнал, что тебя повысили. Ты теперь большой человек, практически адмирал! Сердечно желаю тебе всех благ на новой должности! Молодой человек в черном сказал мне, что ты теперь самый главный на станции после командующего.
— Ну да, люди поговаривают, что я — коммодор. Но я ведь упоминал уже это раньше, если помнишь. Мы тогда говорили о вымпеле.
— Да-да, старина. Я просто не ухватил тогда, что это означает. До меня не дошло, что этот странный маленький флажок означает коммодора, мне как-то казалось, что флаг скорее относится к кораблю… Мы ведь, вроде, называли самый главный корабль Ост-Индского конвоя, тот, которым командовал мистер Маффит, «коммодор»? Ты не мог бы мне помочь в этом разобраться?
— А ты будешь внимательно слушать?
— Да, сэр!
— Я тебе уже столько рассказывал о Ройял Нэви, а много ли ты запомнил? Только вчера я слышал, как ты давал Фаркъюхару ну очень странную трактовку разницы между халфдеком и квартердеком, да и сегодня я не уверен, что ты знаешь разницу между… Тут Джека прервали: сначала мистер Петер, тот самый молодой человек в черном, со связкой бумаг, затем посыльный от генерала из Кейптауна, затем Сеймур, с которым надо было тщательно обсудить список переводимых на «Нереиду» — проштрафившихся, а также тех, в ком на фрегате была срочная нужда. И, наконец, последним зашел секретарь командующего базой, узнать как дела у его кузена Петера, и передать, что адмирал Берти поправляется и шлет свои наилучшие пожелания и, хотя он совершенно не намерен торопить коммодора, он будет счастлив услышать о выходе эскадры в море.
— Ну вот, Стивен, вот они, забавы коммодора, — хмыкнул Джек, выпроводив последнего посетителя. — Во-первых, это не звание, а должность — и мистер Дж. Обри ни на сотую дюйма не продвинулся в списках капитанов Королевского Флота. Должность эта временная, и, когда время закончится, я останусь тем же, кем был. Но пока оно продолжается — меня можно назвать исполняющим обязанности контр-адмирала (но без контр-адмиральского жалованья), я командую эскадрой.
— Ну что ж, это должно греть тебе душу. Ты ведь часто сетовал на свое подчиненное положение.
— Так и есть, для меня это слово звучит зовом боевой трубы. Но в то же время, признаюсь в этом только тебе, Стивен, имея в руках такое предприятие, предприятие, в котором ты всецело зависишь от других, понимаешь, сколь тяжел адмиральский хлеб.
— Под «другими» ты имеешь в виду других командиров? Да, они — существенный фактор, это совершенно ясно. Прошу тебя, будь со мной абсолютно откровенен в этом вопросе, здесь не должно быть умолчаний.
Джек и Стивен ходили вместе на многих судах, но они никогда не обсуждали офицеров: Стивен Мэтьюрин, будучи корабельным хирургом, принадлежал кают-компании, хотя и был другом капитана, и тема эта никогда не поднималась ими. Сейчас ситуация изменилась: Стивен теперь являлся коллегой Джека и его политическим советником, с другими же командирами эскадры он никаких отношений не имел.
— Давай начнем с адмирала. И, Джек, пока мы работаем друг с другом открыто, мы должны и говорить все в открытую. Я знаю твои предубеждения к некоторым вещам, и я их уважаю, но, поверь мне, братец, сейчас для них не время. Итак, ожидаешь ли ты полной поддержки от мистера Берти?
— Он веселый малый, — заметил Джек, — и он настолько любезен и предупредителен со мной, насколько я только мог бы желать, он сразу утвердил мое назначение Джонсона, самое приятное, что он мог для меня сделать. До тех пор, пока все будет в порядке, я не сомневаюсь, он будет поддерживать нас во всем. Кроме всего прочего, это и в его интересах. Но его репутация по службе… На Ямайке его прозвали «сэр Джайлс Оверрич», как того парня в пьесе, ты знаешь. И он таки переиграл бедного Джеймса. Хороший офицер, заметь, хоть и не видит сквозь кирпичную стену лучше других.
Джек немного поколебался и закончил:
— Но если я ошибусь, я не удивлюсь своему смещению. Равно если я стану между ним и лакомым куском. Впрочем, при нынешнем положении дел последнее вряд ли возможно.
— Однако, ты невысокого мнения и о его голове и о его сердце.
— Ну нет, так далеко я не захожу. У нас разные мнения о том, что есть порядок на корабле, конечно… Нет, я скажу тебе одну вещь, из-за которой я не могу на него полагаться. Этот русский шлюп. Он, конечно, был бы тем еще подарочком для любого. Адмирал очень хочет избавиться от него, но отпустить русских — нет, такую ответственность он на себя брать не хочет! Но и объявлять русских пленниками он тоже не торопится — ведь среди прочего их придется кормить — за его счет, если правительство не утвердит его решение. И вот он заставляет русского командира дать слово не бежать, а с другой стороны — просто выживает Головнина в море, отказывая ему в провианте. Денег у Головнина нет, и местные купцы отказываются принимать чеки, подписанные в Петербурге. Идея в том, что, в конце концов, Головнин нарушит слово и исчезнет ненастной ночью, когда задует норд-вест. Для иностранца его слово ничего не значит, говорит адмирал со смехом и интересуется, почему тот не сбежал еще полгода назад — он, де, ждет — не дождется, когда русских снимут с его шеи. Он говорит об этом, как о само собой разумеющемся, без всяких колебаний — такой умный способ прикрыть себя. У меня душа в пятки уходит при мысли о таком начальнике.