– Эй ты, там! Как тебя!.. Кончай дебош, выходи! А ну-ка, ребята, все сядьте, да поближе к стенам!
Голос его был низкий, как из бочки.
– Шерифф, он же Ивана – убил… – в ужасе простонал кто-то. – Он же мёртвый, Иван-то…
– Мы его схватим! Эй, ты!..
– Да ты и триппер не схватишь, – презрительно сказал кто-то за плечом Сани. И…
И голова шериффа словно взорвалась – то ли в беззвучии, то ли в таком адском грохоте, который уже не воспринимался как звук, а как некая особая тишина. Осколки и брызги разлетались медленно, и тело ещё продолжало начатое движение, но уже конвульсивно, без тормозов – руки взмахнули, будто пародируя движения пьяного дирижера, ноги шагнули, опережая тряпично изогнувшееся туловище… Саня почувствовала твердую руку на своём горле – такую твердую, что даже рефлекторно не попыталась вырваться.
Алексей обернулся…
Второй выстрел она не услышала, а почувствовала: удар по уху. Алексей упал.
Тогда она закричала. Рука сжала ей горло, но она всё равно кричала. Тогда её ударили по голове. Удар был безболезненный, только белая вспышка под черепом – и горячая струйка за ухо.
– Тихо всем! – сквозь всё проник голос. – Иначе я пристрелю эту сучку! Косой, вылазь, хватит яйцами крутить!
Из глубины зала появился очкарик. Он бежал боком – как краб. В руке у него было горлышко разбитой бутылки. Походя он ткнул им в лицо какого-то мужчину – тот не успел отпрянуть…
– Хватит, я сказал!!!
– А чего они все…
– В машину. Быстро!
– А ты чё…
– Я сказал – быстро.
Саню потянули к дверям. Она попятилась. Очкарик отпирал засов. Кто-то закричал, но крик был заткнут выстрелом. Холод и водяные брызги ворвались с улицы, запах мокрых камней и запах гнили. Страха не было: будто нажали кнопку, отключающую страх. Поток воды обрушился сверху, поток ледяной воды. Захлопнулась дверь, оставляя Саню один на один со смертью.
Рядом заворчал и закудахтал мотор. Прорезав фарами ливень, вывернул из-за угла автомобиль. Верх его был из какой-то чёрной лоснящейся ткани. Тот, кто держал Саню, открыл заднюю дверцу и втолкнул – вшвырнул – её внутрь. Под ногами было что-то мягкое, Саня посмотрела и узнала. Аптекарь. Когда они успели?.. – мысль засела в голове. Аптекарь дышал, но явно был без сознания. Тот, кто тащил Саню, сел рядом и захлопнул дверцу. Мотор закудахтал по-другому, машина тронулась.
И только тут она в полной мере осознала: Алексей мёртв.
Она осталась одна.
Глава восьмая
Конкордия. Побережье
В это самое время раненый в ногу человек ковылял по каменистой тропе, идущей под самым обрывом знаменитых Пурпурных Утесов, давших свое имя одному из самых старых приморских городов Конкордии – порту Порфир. На человеке была тёмно-жёлтая одежда царского толмача, высокие охотничьи сапоги и кожаный шлем, скрывающий верхнюю половину лица, но имеющий прорези для глаз. Рана его, поначалу казавшаяся несерьезной, несколько дней назад загноилась, и сейчас наряду с распирающей болью он испытывал дурноту и слабость от внутреннего жара. Иногда дурнота была такой сильной, что человеку казалось, будто он пропадает на время и потом появляется уже в другом месте. Поэтому он очень боялся, что прошёл мимо тех, кто ждал его…
Но он не прошёл мимо.
Только что рядом не было никого, и вдруг из камней встали двое и стремительно и бесшумно подбежали к нему. Такой беззвучный бег бывает только во сне – не бег, а полёт в дюйме над землей.
– Учитель Эфрон? Вы… наконец-то…
Он видел их с трудом, потому что глаза его высохли.
– "Стрелы Небес равно поражают море и землю", – произнес он условленную фразу.
– "Так почему Гектор умер, а Одиссей живёт?" – ответил один из бесшумных и подхватил Эфрона, который стал оседать на камни.
Потом ему дали палочку, чтобы зажать её в зубах, и один из бесшумных держал его за плечи, а второй что-то делал с его ногой. Не однажды среди дня возникала ночь, Эфрон видел чёрное небо в бриллиантовой сетке звезд. Такие сетки носили на чёрных волосах жены Авенезера. Их было семь, по обычаю Степи, но Эфрон знал, что Авенезер любит лишь двух. Наконец боль отдалилась, оставив по себе тяжёлую память и немоту, небо покрылось мягкими облачками, какие возникают в Степи в жаркий безветренный день над теми местами, где можно копать колодец, и в уши упорно, прогоняя звон, втискивался короткий звучный плеск. Странно, но видеть он мог только то, что справа; то, что слева, – было холстом, ещё не тронутым кистью художника. Потом вдруг Эфрон понял, что это действительно холст: белое толстое пузо паруса. Тогда он уснул.
Он проснулся от прикосновения к плечу. Была непроглядная ночь. Сразу отовсюду доносился варварский ритмичный рокот.
– Учитель, – сказал тот, кто его разбудил, – нас занесло на Тёрку. Ночью мы здесь не пройдём. Можно рискнуть и бросить якорь, а можно уйти на север, к Еликониде. Распоряжайтесь.
– Как нас вообще могло занести на Тёрку? – выразил удивление мгновенно проснувшийся Эфрон. – Это же Бог знает где в стороне от…
– Южнее – сторожевики, – терпеливо объяснил отважник. – Там пути не было.
– Понятно, – согласился Эфрон. – Правьте к острову. Кстати, как вас звать?
– Меня – Белаш. А его – Йотан.
– Отлично… – и Эфрон внезапно заснул опять.
На остров они высадились в начале сумерек. Уже видны были сомнительными силуэтами сосны на дюнах. Белаш и Йотан выволокли нос ветренки на песок, вынесли вперёд и вбили в землю якорь – на случай прибоя. Пока что вода была наитишайшая, как в осеннем пруду. Потом они оба деликатно отошли в сторону и шумно помочились.
Эфрон, стараясь двигаться осторожно, перебрался через борт. Нога не болела, но подгибалась в колене. Вообще во всем теле была противная мягкость – как после приступа малярии. Он знал, что рано или поздно это пройдёт.
Если его не убьют раньше…
Такой исход был более чем вероятен.
Белаш и Йотан разминали ноги, подпрыгивали, потом провели молниеносный бесшумный поединок на воображаемых мечах. Они были похожи на молодых пардусов.
Он вспомнил то, что видел в Степи. Тысячные хоры высоких и тяжёлых, будто отлитых из меди, солдат. Они маршируют – в сапогах из толстой конской кожи, в коротких кожаных юбках, – и дрожит земля, по-настоящему дрожит, пыль течёт с потолка… Каждый способен вырвать из земли дерево толщиной в ногу, ударом булавы проломить стену в три кирпича, поднять на плечах коня. Проходит один хор, второй, третий… десятый… Потом идёт конница: деревянные щиты на груди у коней, из железа и кожи доспехи на всадниках; копья с разноцветными кистями – строго вверх, тяжёлые кривые бронзовые мечи, по форме напоминающие древние малхусы, но чуть поуже, заточка на полтора лезвия – у седла с одной стороны; с другой – лёгкие двугорбые луки и колчаны с белопёрыми стрелами…
Вся эта силища уже, наверное, грузится на корабли.
Эфрон, тяжело дыша, прошёл шагов двадцать и присел на полупогребенную в песке корягу.
Последняя неделя далась ему тяжело. Много тяжелее, чем предшествующие годы опасной двойной службы.
Но сейчас об этом нельзя даже думать. Он тронул рукой шлем на голове. Хорошая защита, но вряд ли стоит испытывать пределы её надёжности…
Наверху из леса беззвучно выплыла сова. Села на обломок сука изуродованной ветрами сосны, стала смотреть вниз. Моря она не любила. Но сейчас её любовь или нелюбовь ни на что не влияли. На песке прыгали и возились два человека. Она видела их ясно и отчетливо. И что-то серое, неподвижное, вроде давно истлевшей кучи тряпья или водорослей, серело почти у самой воды. Она мельком окинула взглядом эту кучу и отвела глаза. Стала смотреть на настоящих людей. Потом то, что заставило её сюда прилететь, исчезло. Сова некоторое время обалдело крутила головой, наконец снялась и полетела обратно в уютный лес. Всё происшедшее тут же исчезло из её тёмной, но цепкой памяти, и она уже не помнила, где была и что видела.
А Эфрон отметил появление чьего-то тайного присутствия, лёгкого, как дуновение ветерка, прошедшего мимо, и решил про себя, что посещение проклятого молвой острова было, наверное, ошибкой. Но решил он это, не нарушая внутреннего молчания и не позволяя зазвучать ни единой нотке эмоций…
Кузня
Он чуть не убил меня!
Первой реакцией Алексея было удивление. Он всё же успел повернуться боком и рухнуть под стол, но настолько в последнее мгновение, что пуля рванула полу его куртки и оставила ожог на рёбрах. Из-под стола он видел всё и понимал, что сейчас ничего сделать не сумеет: бандит держит ствол у виска Сани и может успеть выстрелить: тонкая пулька "Марголина" убивает не мгновенно даже при самом убийственном попадании. Тем более что рядом второй – похоже, патологический негодяй. Так рисковать Алексей не имел права.
Самый опасный момент был, когда бандиты покидали погребок: они могли бросить Саню и пристрелить её – просто так, за ненадобностью. Алексей держал на директриссе того, кто вёл девушку, прикрываясь ею от возможных выстрелов. Если он толкнёт её… Но бандит выстрелил куда-то вправо – и быстро, как крыса, скрылся с Саней за дверью.
Самый опасный момент был, когда бандиты покидали погребок: они могли бросить Саню и пристрелить её – просто так, за ненадобностью. Алексей держал на директриссе того, кто вёл девушку, прикрываясь ею от возможных выстрелов. Если он толкнёт её… Но бандит выстрелил куда-то вправо – и быстро, как крыса, скрылся с Саней за дверью.
Алексей метнулся к убитому шериффу, подхватил его выпавший револьвер и распрямился уже перед стойкой.
– Запасной выход?
– Есть, – виночерпий понял, повернулся и побежал. Алексей перепрыгнул через стойку, вслед за ним одним прыжком пересёк по диагонали заставленную черт-те чем кухню, роняя позади себя тарелки и кастрюли, и оказался перед голубой облупленной дверью. Виночерпий дрожащими руками вынимал болт из засова.
– Бал продолжается… – шепотом предупредил он.
– Знаю.
– Вы окажетесь за углом…
– Понял.
Он сразу сделался мокрым: у двери было по колено, сверху будто ведрами лили… Через миг в шаге от него вспыхнули фары, зарычал мотор. Алексей шагнул вперёд, под пальцами скользнуло осклизлое и мокрое. Он мёртво ухватился за какой-то выступ, его рвануло, поволокло, мотнуло на повороте… Машина остановилась. В свете вспыхнувших на миг стоп-сигналов Алексей заметил прилаженное сзади запасное колесо. Бандит, державший Саню, впихнул её в машину, сел сам. Алексей встал ногами на бампер, повис на колесе. Так можно было ехать долго. Но такого намерения Алексей не имел…
Если бы не тент, он мог бы дотянуться до Сани рукой.
В салон через окошко заднего вида он посмотрел только раз, убедился, что пока всё в порядке, и пригнулся пониже. Всё же сейчас его было видно лучше, чем ему.
Машина резко тормознула, припав на передние колеса. Дважды пролаял клаксон. Хлопнула дверь дома, потом сквозь шум падающей воды донесся звук шагов. Ты, пидор горбатый, греби скорей! – закричал очкарик, открыв свою дверцу. Слушай, Толян, уйми его, а то я ни за что не отвечаю, – сказал новый голос. Ну-ка, коза, двигайся… а этот что, ещё здесь? Да ты на него ноги поставь, сказал третий. Тепло и удобно. Как знал, что вас отпускать нельзя, сказал новый, усаживаясь и закрывая дверь. Потом голоса зазвучали глуше, но на то Алексея и прозвали Ушаном, что слышать он мог самое неслышимое. Только двух последних не мог он различить по голосам, отличал их от очкарика, и все. Бедная девочка, подумал он, ей там – между ними…
Впрочем, пока что бандиты на Саню обращали внимания не больше, чем на ненужную вещь. Переговаривались через её голову… Ушли, и хорошо. Этих двух – в воду, чтобы без следов. Бабок хватит на три года. Если не залупаться. Слышишь, Косой, это про тебя. Ну вот, чуть что, сразу Косой… А ты поостри. Поостри. Щас возьму вон, как разгонюсь – да в дерево, поняли? Ага. Псих лежачий. Тут Монти Питона смотрел. Уссался. Спартакиада психов. Ну, там… по прямой дорожке пройти, в дверь пробежать, чтобы с башки верхушку не снести… А под конец – кто вперёд застрелится. Понял? Ну. Что "ну"? Ну, понял. Так вот, Косой. Устрою тебе финал спартакиады. А я всё равно не бздю. А если бздну, так вы в форточки повылетаете…
Алексей не знал, остался ли город позади – или же до шлагбаума ещё ехать да ехать. Просто дорога шла уже прямая, тёмная, и по сторонам стоял лес.
Слушай, а ты кто такая вообще? Чего ради в пивнушку поперлась? Саня молчала. Чё, молчит? Может, тормознем, в азишко её разыграем? Побазарь ещё, Косой, побазарь. Живо твой базар прикрою, понял? Да ладно, Матильда… я всего-то за девку хочу подержаться. Ты лучше на дорогу смотри. Нет тут дорог, одни направления…
Машину и правда трясло изрядно. Дважды подкидывало так, что Алексею казалось: не удержался, все. Но как-то вот удерживался. Наконец очкарик поехал помедленнее, и тогда Алексей достал "Марголин", перегнулся вниз и вслепую прострелил правое заднее колесо. Негромкий выстрел слился с хлопком лопнувшей камеры.
– Ну ты козел, Косяра! – сказал кто-то. – Говорил, не гони. Эта телега тебе не "Мерс", понял? Иди теперь, меняй. Я под дождь не полезу. И так кашель давит.
– Ага. И я вас буду всех на домкрате поднимать. Кстати, домкрат под задней скамейкой.
– Ты бы его ещё… Ну, Косой, смотри: простыну – твою кровь пить буду.
– Чё сразу мою-то… Вон, у нас с собой есть.
– Погунди.
Замки трёх дверей щёлкнули, все выбрались наружу. Один из тех, кто сидел сзади, поднес к лицу Сани пистолет: чуешь, чем пахнет? Давно не чистили, сказала Саня. Алексей лежал в канаве, ждал. Очкарик, грязно ругаясь вполголоса, выволок из машины громоздкий домкрат, стал его прилаживать. Наконец со скрипом кузов машины стал приподниматься. Алексей рассмотрел револьвер шериффа. Хороший калибр, где-то между десятью и одиннадцатью – очевидно, сорок первый. Гильзы латунные, порох промокнуть не должен. Самовзвод есть, но лучше не рисковать и воспользоваться ручным… Из "Марголина" он вынул простую обойму и вставил другую – с патронами, над которыми поколдовал прошлой ночью. Эти мягкие пульки теперь были разрывными…
Он дождался, когда бандиты, беспокойно мнущиеся под ледяными струями, окажутся чуть в стороне от Сани, встал и выстрелил с двух рук. Оба упали, как кегли. В два прыжка Алексей преодолел расстояние до третьего – тот уже привставал, поворачивался и что-то вытаскивал из-за пазухи – и ударом ноги в челюсть заставил его на некоторое время расслабиться.
– Алёша… – Санечка обхватила его за плечи, уткнулась лицом в мокрое и грязное. – Господи… я ведь подумала… я же видела сама…
– Всё хорошо, – он обнял её и вдруг погладил по голове. – Всё хорошо, ты не думай…
– Я уже хотела их – бомбой…
– Да. Я представляю.
– Что ты представляешь…
– Постой. Погоди. Ещё не всё. Садись пока в машину, не мокни зря. Да и… не смотри лучше. Хорошо?
Она с трудом оторвалась от него.
– Да. Может быть, тебе… помочь? Как-нибудь?
– Нет-нет. Просто сиди. И ничего не бойся. Меня все-таки очень трудно убить. А пока я жив – тебя убить ещё труднее.
Саня послушно села впереди. Тело было невесомым. Она откинулась назад и закрыла глаза.
Пятнышко тускло, но светилось.
Оба, в кого он стрелял, были мёртвы несомненно. И тому, и другому пули попали в шею, перебив позвоночник и порвав спинной мозг. Но Алексей на всякий случай дострелил обоих, послав каждому по пуле над переносицей. Здесь, конечно, могло и не быть умельцев использовать мертвецов. Но они могли и быть.
Теперь же, с уничтоженным третьим глазом, мертвецы имели ценность разве что для воронов…
Простреленное колесо очкарик успел снять и откатить в сторонку, но до запаски не добрался. Алексей обшарил бандита, извлёк из карманов нож, опасную бритву, из-за пояса – старый потёртый наган. Потом, ухватив мягкого очкарика за ремень и за воротник, в два приёма засунул его под машину так, что наружу торчали плечи и голова, и стал опускать домкрат. Когда ось тяжело легла очкарику на грудь, он очнулся.
– Ты, гад! Ну-ка, пусти! – и попробовал машину отпихнуть, потом – ударил кулаком. Боль в разбитых костяшках его отрезвила. – Ё… о-ох… убе… а-а!.. Убери это…
– Плохо, да? – сочувственно спросил Алексей.
– Ты?! – изумлению очкарика не было предела.
– Собственной персоной, – кивнул Алексей. – Теперь скажи быстро: "Простите, дяденька, я больше не буду".
– Да… ой!.. не надо, не надо! Простите, дяденька, я… я больше не бу… не бу-уду…
Он вдруг захныкал.
– Не верю, – сказал Алексей.
– Я не бу-уду больше!.. – теперь он ревел громко.
Алексей ждал этого момента – но всё равно чуть не упустил его. Чужая воля, проникшая в очкарика, оставила его. Будто чья-то чрезвычайно длинная рука отпустила горло этого негодяя и теперь стремительно сокращалась, ускользая куда-то – как сокращается и ускользает лопнувшая резиновая нить… Но Алексей в отчаянном броске ухватился за эту руку – за мизинец, за самый кончик ногтя – и теперь нёсся сквозь неполный мрак над странной красной землею. Рука ускользнула в пещеру или туннель, он следовал за нею – как привязанный. Перевёрнутые картины, похожие на фрески ада, мелькали вокруг. Глаз не успевал различить детали. Потом был ночной лес, сплошь заросший осклизлыми светящимися папоротниками. Огромные стоохватные дубы брезгливо поднимали сучья… Потом был брошенный городок, через который будто прокатился исполинский чугунный шар: заполненная водой прямая глубокая вдавленность, по сторонам дома, растёртые в пыль, чуть дальше просто развалины, а ещё дальше вполне целые домики, маленький белоснежный храм, базарная площадь с длинными каменными прилавками… Движение стало медленнее, плавнее. Надвинулись горы: невысокие, каменистые, с бедной растительностью в ложбинках. Крепость, почти неотличимая от скал. На стенах стражники в красных плащах и с длинными копьями. За стенами…
Алексей отцепился от притащившей его сюда руки и на мгновение повис неподвижно. Он знал о том, что подобные вещи возможны, но никогда не слышал, чтобы кто-то решился сделать это. Но вот – кто-то решился…