Он вздрогнул от вспышки и посмотрел назад, на быстро темнеющий огонь – и, сразу потеряв к нему интерес, вернулся взглядом к Башне. Никто не поверил бы, что такое чудо можно возвести за какой-то месяц…
Башня была не высока, саженей двадцать пять, много – тридцать. Кривоватые, но отнюдь не карликовые сосны, растущие неподалёку, были ей в четверть. Но казалась башня исключительно высокой.
Башня была не белая, а цвета старой кости. Расширенная рупором у основания, она плавно сужалась к вершине, напоминая поставленную на землю фанфару. Внизу, у земли, основание прорезали три арки, сквозь которые виден был кусочек берега. Почти на самой вершине, подобно фонарю маяка, блестел стеклянный шар – но, в отличие от фонарей, просто шар, без металлического переплёта. И уже из шара в небо тянулась, истончаясь до невидимости, блестящая игла…
Валентий заставил себя прекратить любование и заняться делом.
Итак: четыре сторожевые вышки. Частокол, частокол, частокол – без тени просвета. Ров. За частоколом, вероятно, тоже ров; по крайней мере, сам Валентий сделал бы так. И, скорее всего, множество ловушек в кустах на подходе – иначе почему они не вырублены, эти кусты?
Он двадцать минут изучал местность, потом жестом послал две пары разведчиков по самым непригодным маршрутам: по краю осыпи, лишь чуть прикрытому жалким кустарником, и по гребню длинной низкой горки, по самой границе терновника…
Мелиора. Бориополь, столица северного края
Арий Аристион заканчивал завтрак, когда прибежал отрок Вельф, один из адъютантов.
– Доместик, – торопливо наклонил он голову и дёрнул рукой в ещё более торопливом приветствии, – там – послы! Там – парламентёры!
– Идут к воротам? – поинтересовался Арий, стирая с усов остатки сметаны вышитым полотенцем.
– Стоят у ворот.
– В тени или на солнцепёке?
– На солнцепёке, доместик.
– Пусть их постоят. Как выглядят-то, на кого похожи?
– Степной тысячник и конкордийский тысячник, а с ними по три адъютанта.
– Значит, не людоеды. Ладно. В ворота их не пускать, а ставить шатёр у моста. Передай Бранимеру, что я хочу его видеть.
– Понял. Бранимер сейчас там, у ворот…
– Пусть возвращается. Я его к воротам не посылал.
– Понял! – ещё раз поклонился отрок и исчез.
Арий локтем отодвинул миску и потянулся к зеленоватому каменному кубку. И вдруг задумался. Ворох неопределимых сомнений мягко обрушился на него… и тут же запульсировало на безымянном пальце железное кольцо.
Вот как… вот, значит, как… Он тяжело поднялся. Кольцо это только вчера вручил ему посланец Якуна, тощий белобрысый человечек без возраста. Кольцо ни от чего не защищало, но давало знать, когда на человека оказывается направленное чародейство. Переговоры, значит… хотели сделать из меня предателя? Сейчас поглядим…
– Клим! – рявкнул он и грохнул кубком по столешнице.
Вбежал Клим, писарь.
– Слушай внимательно! Послов – впустить! Говорить с ними нам не о чем. Всех обезглавить! Тулова бросить в ров, головы выставить на пиках! Всё! Нет, не всё. Кто из своих вякнет против – повесить. Вот теперь всё…
– Это… записать?
Арий заметил паузу, но предпочёл не цепляться. Клим был верен до дрожи.
– Записать. А я подпись положу… и печать…
– Может, лекаря? – вдруг робко предложил Клим.
– Ни хрена они мне не сделают, – объявил Арий, тяжело оглядываясь. – Нет ещё такой ворожбы…
Он сам себе казался картонным, и всё вокруг тоже было картонным и плохо раскрашенным.
Когда Андронику Левкою, стоящему штабом на поросшем диким виноградом холме в предместье Бориополя, доложили, что видят головы Иерона Корнута и Титана Аспазия, выставленные на копьях над воротами крепости, он пришёл в ярость и велел выдвинуть на линию стрельбы все метательные машины, которые успели собрать. Полтора десятка катапульт были заряжёны зажигательными горшками. После первого же залпа за стенами крепости взметнулось пламя пожара. Катапульты сделали по пять выстрелов, после чего Андроник приказал отвести катапульты в тыл: заранее пристрелянные крепостные станковые луки просто выкашивали прислугу осадных машин. Ничего, за ночь строители поставят временные стены, и обстрел можно будет возобновить… Он смотрел на столбы тёмного дыма, поднимающиеся в нескольких местах, и в глазах его розовело.
Чудом оставшись в живых после разгрома его под Ирином, Андроник уже не мог относиться к противнику бесстрастно, как это положено стратигу. Им владел почти неуправляемый страх, который он глушил вином и яростью. Никакой осады, он это уже знал, не будет: только штурм. Послезавтра.
У него было семнадцать тысяч войска, в том числе тысяча степных богатырей. Военные машины подтягивались со скоростью обозов, их собирали со всей возможной поспешностью…
Решено, повторил он. Послезавтра.
Мелиора. Юг
Первые две тысячи гвардии Аркадия Филомена, мятежного правителя конкордийской южной провинции Мра, высадились ночью в порту Петронелла и теперь маршировали на север. Терентий Вендимиан готовился встретить их в городке Миррина неподалёку от границы с кесарской областью. Там уже стояли наготове полторы сотни крестьянских телег, готовые отправиться к Кузне за обусловленной платой…
Бориополь
За стеной путь доместику преградил огромный гончар Илья с чем-то лоснящимся чёрно-красным на руках, и Арий не сразу понял, что это ребенок.
– Вот, глянь… – только и сказал Илья. – Внучку-то… а?
Девочка, сожжённая конкордийским воспламеняющим снарядом, вздрагивала и часто-часто дышала, свистя каждым вдохом. На лице Ильи застыло тупое изумление. И Арий торопливо огляделся, будто искал взглядом того, кто сейчас придёт – и поможет, обязательно поможет.
Но не нашёл.
Глава восьмая
Степь. Побережье
Подобраться удалось на бросок копья, а дальше было совершенно открытое место, вырубка, и Валентий махнул рукой: вперёд! Бросились волками. Их заметили, конечно, но сделать уже ничего не смогли: трое проскочили за ворота до того, как створки захлопнулись, и этим было решено всё. Валентий видел, как у подножия башни стражники вздымают коней. Он вдруг понял, что их много больше, чем есть бойцов у него.
Класс, всё решал класс.
Стоящих у ворот изрубили в полминуты. Деревенские парни, впервые взявшие в руки меч, а не палку – они умирали с недоумением на лице: что, это уже всерьёз?
Конные не строились, неслись редким роем. Их стрелами выбивали из сёдел, не подпуская вплотную.
Потом кто-то принял команду. Валентий видел, как крутился, горяча коня, воин в красной шапке. К нему стекались. Сорок только конных, определил Валентий, и пеших чуть меньше.
По команде его – моментально выстроился клин. Раз-и-два, раз-и-два – славы разгоняли ход. Лучники, подошва клина, останавливались на миг, выпускали по стреле и занимали своё место. Раз-и-два… раз-два… раз-два… быстрее. Почти бегом. Бегом.
Отряд стражи ещё до соприкосновения с клином как бы подался назад, поджался. Конные натянули сёдельные луки, готовые стрелять залпом.
Сарвил остановился и быстро произнес одно старое знакомое ему слово. Всё, что было из жил животных: шнуры панцирей, шитьё рантов сапог, а главное – тетивы луков, – сократилось лихорадочно. Натянутые луки – лопнули, не выдержав натуги, или бросили стрелы чёрт знает куда…
Выиграна была главная секунда.
Славы ударили в клинки.
Ржанули кони, но их никто не услышал.
Конные, попавшие под прямой удар, грянулись с маху – всадники и лошади одним существом.
Прочие – раздались в стороны, разворачиваясь для сдачи.
Когда они поняли, что так и было задумано, вышло поздно. Две шеренги спиной к спине стояли против них, не помышляя о манёвре бегства. И – несколько человек, будто брызги воды, вылетевшие из-под быстро сведённых ладоней, неслись к основанию башни, уже недостижимые даже для конных. Даже для стрел, ибо ещё не совсем расслабились жилы, к которым обратился чародей…
Валентий проводил их взглядом, не поворачивая головы. Напротив него заворачивал рыжего коня смуглый, без шлема, усатый воин с кривым мечом в опущенной руке. Сейчас он отъедет – и пошлёт коня в прыжок.
Валентий приподнял и чуть занёс влево меч – чтобы защититься от удара чужого клинка и успеть ударить вдогон. И – не попасть под грудь и копыта коня…
Кузня
Она будто бы шла, ощупывая руками стену и находя неровности там, где взгляд видел лишь сытый блеск мрамора. Эта стена называлась "течением времени". Вот-вот она должна была закончиться, и тогда, может быть, начнётся что-то другое…
Саня очнулась. Солнце слепило глаза. Оно наконец нашло прогалину в слоисто-войлочных облаках – и теперь слепило глаза. Солнце было отчаянное. Оно обжигало.
Саня очнулась. Солнце слепило глаза. Оно наконец нашло прогалину в слоисто-войлочных облаках – и теперь слепило глаза. Солнце было отчаянное. Оно обжигало.
Алексей лежал лицом вниз. Не дотрагиваясь, Саня провела рукой над его правой лопаткой – зубчатый синий рубец от удара степняковской боевой плетью, – потом над поясницей – две белые звезды там, откуда вышли стрелы… Правое предплечье, перевитое толстыми венами – семь косых и поперечных шрамов…
Она беззвучно встала. Ноги казались далёкими. Потерла языком нёбо, пытаясь соскрести налёт. Подошла к окну и сплюнула густую тягучую слизь.
Обезьяны внизу сидели замерев – и все, как одна, смотрели на неё. Она усмехнулась. Потрескавшиеся губы отметили эту усмешку.
Последний день – третий день, со странным значением подумала Саня. Больше мы не выдержим.
Я не выдержу.
Они не голодали, но ели очень мало: еда не лезла в горло. Страх того, что солёная колбаса только усилит жажду, пересиливал чувство голода.
Обезьяны смотрели на неё, а она на них. Конец вам, сказал кто-то, но Саня не поняла, кто сказал – и кому конец.
Алексей застонал и повернулся на бок. Он стонал и ночью, когда засыпал, проваливался… ах, какой беззащитный он был тогда, какой мягкий, хотелось взять его в ладони, прижать к груди и спрятать…
Без дневных лат он становился просто человеком. Не рыцарем, не суперменом… сильным, но местами очень уязвимым и податливым… нежным. Нежным – во всех смыслах.
И потом, когда он проснулся и сел, улыбаясь ей, она сказала:
– Давай пойдём сегодня. Пока есть силы.
Он долго молчал и смотрел на неё, и не мог насмотреться.
– Да, – сказал он. – Пойдём сегодня.
…"Интипехтъ. Винное товарiщество. Существуетъ с 1776 года. Коллекцiя отборныхъ красныхъ винъ…" Саня долго смотрела на этикетку.
– У нас будет так же, как здесь? – вдруг спросила она.
Алексей помедлил.
– "У нас" – это где?
– Где я росла. В Краснокаменске. В России. На Земле… Ведь получается: куда ни сунься, везде какие-то твари… по ту сторону, по эту…
– Тебя это волнует?
– Кажется, да. То есть я всё понимаю: видимость… но уж очень плотная видимость… как шарахнешься о какой-нибудь выступ иллюзии…
– Я не знаю, – сказал Алексей. – Я многого не знаю, к сожалению. Откуда взялись эти твари… какой цели они служат… Вполне может оказаться так, как ты говоришь. Тем более что в преданиях это нашествие описывалось много раз.
– Но предания же – они же о прошлом? Или как бы сказать…
– Не совсем о прошлом. Понимаешь, в Кузне и время идёт по кругу, замыкается само на себя…
– Не поняла.
– Из меня объясняльщик… Ну, это примерно как пространство. Ведь Земля считается круглой? И её можно обойти и вернуться в ту же точку? Так и со временем…
– Постой-постой-постой. Земля что – только считается круглой? А на самом деле?..
– На самом деле никакой Земли не существует. А подлинный мир – конечно, какой же он круглый? Как мир может быть круглым? Он бесконечный.
Саня покачала головой. Ничего не сказала.
– Так же и время, – продолжал Алексей. – Землю можно обойти вокруг, но вернуться не в ту же точку, а в сотне вёрст. И это будет уже совсем другая местность. Так же и со временем. Оно прокручивается, наматывается само на себя – и кажется, что позади бесконечность, а на самом деле – меньше тысячи лет… и каждый оборот – меньше сотни. Каркас остаётся тот же, только оболочка другая… И вот так – сколько-то оборотов, оборотов, – конец сцепляется с началом…
– Я поняла, – глухо сказала Саня. – Спасибо, Алёша. Давай поговорим о другом.
– О чём ты хочешь?
– О нас.
– Говори.
– И ты тоже.
– Конечно.
– Если мы умрём – всё равно всё было не зря. Правда. Вот эти два дня и две ночи… полная жизнь. Бедность, любовь и война…
Она вдруг замолчала. Показалось, что всё вокруг стало призрачным и тонким – затвердевший дым, – а по тому немногому, что сохранило плотность, проплыл – пролетел – стремительный золотой отблеск. Боясь потерять то, что увидела, Саня изо всех сил зажмурилась. Но нет – уже всё ушло, то, что было рядом, – исчезло, и остались лишь неразрушимые стены вдали и реденькая, вся в дырах, циновка под ногами… непонятно, как держит она людей…
– Что?.. – Алексей держал её за руку и озирался. Он тоже почувствовал.
– Здесь кто-то был. Только что. Уже нет.
– Человек?
Она покачала головой. Нет, это не человек. И не мускарь. Что-то низкое и стремительное…
И тут почему-то – от напряжения памяти, должно быть – перед внутренним её взором возникла заваленная мебелью и хламом кухня. Она возникла не фотографией, не так, как её увидели глаза – а будто бы древней гравюрой, где тени изображены параллельными царапинами… она всматривалась в эту гравюру, стараясь понять, для чего она вообще возникла, с какой целью память выбросила вдруг эту карту и, наконец, что же такое странное отмечает взгляд, но никак не желает охватить слабый разум? А потом понимание это вдруг пришло – и стало неясно, где оно было раньше…
Вот – большая печь. Стулья, столы, сундуки – до потолка. А под потолком и в стороне от печи – большая квадратная металлическая воронка, соединённая с коробом вентиляции.
Вытяжка. Ставится обычно над газовой плитой.
– Алёша…
Через час они добрались до этой плиты. Горелки питались от баллона, большого красного баллона с надписью "Пропанъ-бутанъ". И ещё один баллон стоял дальше в углу.
– Вот теперь повоюем, – негромко сказал Алексей.
Степь. Побережье
Чародей Сарвил и с ним трое славов – все, кто пока ещё уцелел из маленького отряда Валентия Урбасиана, – озирались посреди обширного, но низкого, плоско-круглого зала, пропорциями и чем-то ещё напоминающего внутренность бубна. Позади был немыслимой трудности подъём по спиральной лестнице, идущей внутри колодца; ступенями её были камни, выступающие из стены на три вершка. Следовало обо всём забыть, следовало распластаться по стене и равнодушно следить, как правая нога находит следующую ступеньку, обретает опору, как переносится на неё вес тела, как подтягивается нога левая, находит место рядом с правой, принимает вес тела… и так шаг за шагом, шаг за шагом – бесконечно… Только теперь, выбравшись из колодца наверх, Сарвил позволил себе подумать: а почему никто не пошёл следом: ни друзья, ни враги? Не могли же они уничтожить друг друга до последнего человека? И тем не менее звуки битвы, отчётливо – даже преувеличенно отчётливо, как в хорошем певческом театре – слышимые в первые минуты подъёма, больше не доносились сюда; и никто не последовал за ними… Но не спускаться же теперь, чтобы избавиться от праздного любопытства – а в том, что любопытство это именно праздное, Сарвил не сомневался, ибо на его дальнейшие действия никакие известия снизу повлиять не могли.
Воины сбросили свои мешки и опустились на пол. Кто-то что-то сказал, Сарвил не услышал. Голоса звучали глухо – и даже не звучали, а пробивались сквозь что-то мягкое. Он топнул ногой, ударил в ладоши. Ни малейшего отзвука, будто вместо воздуха – насыпана мука. Тогда он пошёл к окну. Окон было числом шесть, низкие и очень широкие, чуть скруглённые по углам. Ему пришло в голову, что снизу он этого зала не видел, ему просто негде было разместиться в этой башне – разве что в прозрачном шаре, но шар был именно прозрачный, пустой… Мысль была короткой, потому что через несколько шагов он понял, что к окну ему не подойти – расстояние не уменьшалось, а увеличивалось. Теперь зал был размером с небольшую городскую площадь… Он знал, как это делается, хотя сам таким умением не владел.
Сарвил вернулся к своим. Его о чём-то спросили, он ответил – и сразу же забыл и вопрос, и ответ.
Единственно настоящим здесь был колодец, единственной несомненной материей – его пустота.
Он взялся за мешок, развязал тесьму, стягивающую горловину. Мешок набит был пеналами из жёсткой серой кожи – каждый пенал размером с огурец. Он стал вытаскивать эти пеналы и укладывать в ряд. Всего в трёх мешках должно было быть сто сорок таких пеналов. На дне мешка стоял каменный горшочек с разведённым мелом из Кузни и, завёрнутые в тряпочку, лежали кисти из хвостов плакачей.
Сарвил раскрыл горшочек, размешал мел черенком кисти и стал наносить на камень пола знак Агапита Повелителя. Знак был очень сложным, и некоторые его элементы следовало рисовать одновременно двумя кистями, не отрывая их от поверхности. Сарвил трудился долго; всё это время воины смотрели на него. Кому-то из них сейчас предстояло дать свою кровь. Двое других могли уйти. Сарвил надеялся, что они уже всё решили между собой.
– Кто? – задал он вопрос, когда знак был готов.
Вместо ответа один из воинов взял меч. Обнажил клинок. И – обхватил рукой клинок у самой гарды.
Второй обхватил над его рукой. Третий – ещё выше. Так они поднимались к острию. Наконец тот, кто был вторым, накрыл остриё ладонью.