И от этих завываний, от крутящейся фигуры жреца зарябило в глазах не только у одного Радомира – у всех! Старейшины – и те побледнели, хотя, казалось бы, давно ко всему были привычные.
А жрец вертелся юлою, все быстрей и быстрей, хотя и быстрей-то было уже некуда, брызжал слюной, кричал:
– Чур меня, чур!
Змеиное ожерелье на шее его тоже вертелось, и засушенные головы-черепа вдруг словно бы ожили, хищно распахнув пасти.
– Чур меня! Чур!!!
Быстрее… Еще быстрей! Быстро, как только возможно!
Впав в транс, уже повалилось наземь несколько человек, из них – двое дружинников, видать, слабонервные попались.
– Чур меня!!!
Стоявший рядом Истр пошатнулся, прикрыл глаза…
– Чуррр!!!
Звук трещотки. Прыжок…
И все!
Влекумер-навий упал лицом в грязь, замер… И – куда уже устали ждать – медленно, раскачиваясь, поднялся, с коричневым от глины лицом и без того страшным. Протер глаза, пригладил грязные космы, сплюнул. И резко выбросил вперед правую руку, указав крючковатым перстом на Ятвига:
– Молчишь? Не зря молчишь. Боги не дают тебе слова!
Не отрывая указующего перста от дружинника, жрец повернул голову к старейшинам и громко, словно бы выплевывая слова, вскричал:
– Он! Он убил Доброгаста. Ятвиг из рода Сдислава!
– Он не нашего рода – робичич, наложницы-курвы сын! – тут же возопил уязвленный Сдислав.
– То так, все мы знаем, – покладисто согласился навий. – А раба подвергать пытке не надо, боги того не хотят, ведь итак уже ясно все.
Повинуясь знаку старосты Витенега, его люди, уже поволокшие было Пескарика к костру, отпустили несостоявшуюся жертву восвояси.
– А с Ятвигом что делать? – пригладив бороду, староста Межамир картинно повернулся к людям.
– Смерть! – разом закричали все. – Смерть ему!
– Смерть! Смерть! Корнованием казнить убивца!
– За ноги к соснам привязать – и напополам!
– Поделом, поделом гаду!
Прислонившись спиной к толстому стволу березы, Ятвиг на удивление спокойно скосил глаза – маленькие, пусто-серые, полные презрения к собравшейся его судить толпе – своим соплеменникам. Посмотрев на старейшин, ухмыльнулся и, положив руку на меч, сказал только одно слово:
– Бой! Пусть нас рассудят боги.
– Боги уже сказали! – возопил было жрец, но, тут же сориентировавшись, прикусил язык – слова обвиняемого явно пришлись толпе по вкусу. Казнь казнью, но чем же они все хуже ромеев, у которых, как рассказывали греческие купцы, были когда-то гладиаторские игры, во время которых бились бойцы не на жизнь, а на смерть, а зрители смотрели, азартно делая ставки.
– Бой! Бой! – сперва вразнобой, а потом и все четче заголосил народ. – Пусть боги рассудят. Страва!
– Страва! Страва! Стравы хотим!
– Пусть боги рассудят!
– Как скажете, – усевшись на свое место, Влекумернавий согласно тряхнул головой. – Страва, так страва. Истр, сын Доброгаста! Остр ли твой меч?
– Остр! – юноша извлек из ножен клинок, ярко блеснувший на солнце. – Этот славный меч зовется Игривым. И, клянусь всеми богами, сегодня он наконец совершит месть!
Жрец осклабился:
– Поистине, славно сказано! Ну, иди же в бой, парень, и да помогут тебе боги – Род, Свентовит, Мокошь…
– Нет! – остановившись на середине поляны, так и не доставший меча Ятвиг презрительно скрестил на груди руки. – Этот молокосос хочет мести? Пусть. Но мстить должен старший в роду! И я должен сражаться со старшим.
О, с какой ненавистью Ятвиг взглянул на Радомира! Пожалуй, от такого взгляда могла бы расплавиться сталь.
Понятно – Ятвиг вполне разумно считал именно Рада причиной того, что стало твориться в селении в последнее время. Кончилась власть Хотобуда и его, Ятвига, власть. Сыну рабыни-наложницы опять указали на его места – ткнули лицом в грязь при всем честном народе. Ясно – из-за кого. И теперь непонятно было – кто кому будет мстить, но в том, что битва будет захватывающей, никто из собравшихся не сомневался.
– Да, – поднявшись, от имени всех старейшин согласно произнес Витенег. – За род отвечает старший. Он должен биться… но он же и может выставить бойца из своего рода.
Услыхав эти слова, Истр радостно дернулся:
– Я готов, брат!
– Нет, – царственным жестом (не смотри, что простой шофер!) Родион сбросил в пожухлую траву плащ. Тот самый – подарок коварного Хотобуда. Носил, а чего ж? Вещь хорошая, жалко выбрасывать.
– Могу я воспользоваться твоим мечом, братец Истр? На мой, увы, мало надежды.
– Прими его в дар, брат! – встав на одно колено, юноша сдернул с себя перевязь. Не я буду с тобой во всех странствиях, так хоть он. И то – утешение.
– Благодарю тебя, брат, – нагнувшись, Радомир поцеловал брата в лоб и, выхватив из ножен меч, невольно залюбовался серебристым клинком, сквозь который словно бы проступало узорочье – а ведь и проступало… сварка, проковка, закалка… Добрый меч сделать очень и очень непросто, оттого клинки и стоили примерно как в наши дни какой-нибудь паршивый «Лексус».
– Сходитесь! – махнул Витенег.
Собравшаяся толпа застыла.
Враги находились сейчас лишь в нескольких шагах друг от друга – незачем было сходиться, но…
Ятвиг нанес удар первым – что стало вдруг с этим, с виду таким флегматичным, парнем? Он словно бы превратился в молнию, вытянув руку с мечом, прыгнул вперед, желая решить проблему одним мощным ударом. И конечно же просчитался – не так-то легко было взять Радомира! Он и сам учился мечному бою – и херцог Варимберт, и старый франк Хлотарь учителями были не из последних, да еще и чувствовалась помощь предка и тезки, древнего богатыря Радомира, когда-то похороненного здесь же, неподалеку, в трясине. Похороненного. Или – сгинувшего? Сгинувшего ли?
Парировав удар, Рад, в свою очередь, нанес ответный, стараясь достать врага в шею… Не такое просто дело – Ятвиг оказался увертливым, тем более – он не зря считался лучшим охотником селения. Ну, пусть одним из лучших.
Вот снова убийца ринулся в атаку!
Удар!
Отбив…
– Удар… Удар, удар, удар!
Клинки встретились, полетели искры – яркие, словно молнии, словно само солнце… бившее Радомиру в глаза желтое осеннее солнце.
Противник, не прекращая атаки, осклабился… кто так научил драться этого сына рабыни?
Удар!
И снова звякнул клинок, и отбитое Радом лезвие отскочило в сторону, едва не вспоров грудь. В отличие от своего соперника, Радомир-то был без защиты. Одна туника да ожерелье из серебра.
Вот опять – удар, натиск.
Хватит уже обороняться! И – не смотреть убийце в глаза… в эти маленькие поросячьи глазки… Игривый – кажется, так зовут этот клинок? Что ж, настала пора поиграть немного.
Быстрокрылой стремительной птицей меч Радомира взметнулся вверх, к синему-синему небу, к сверкающему солнцу, и взгляд Ятвига невольно скользнул за клинком… в серых маленьких глазках отразился солнечный лучик. На какой-то миг…
Этого мига оказалось достаточно.
Коршуном спикировав вниз, Игривый воткнулся в предплечье врага и, ощутив терпкий вкус крови, снова рванул ввысь, а оттуда – чуть задержавшись – в шею!
Выплеснувшая фонтаном кровь оросила грудь Радомира, соперник захрипел и, выпустив меч, тяжело повалился в грязь.
Тело несколько раз трепыхнулось и, наконец, замерло мертвой недвижной колодой.
Зрители вокруг радостно закричали, довольно переглянулись старейшины, Истр бросился к побратиму первым:
– Как ты?
– Я-то ничего, – вытирая о траву меч, ухмыльнулся Рад. – Только вымыться бы… А твой клинок вовсе не Игривый, ему больше подойдет имя – Гром. Победный Гром, Гром Победы.
– Называй его, как хочешь, брат. Этот меч теперь – твой.
– Не знаю, как и отдариться…
Радомир хмыкнул и неожиданно расхохотался: действительно – как? Разве что «Победу» братцу названому подарить. Так ездить негде. Да и прав у него нет. Нет, «Победу», пожалуй, не стоит.
Солнце – как по команде – спряталось, на небе появились сизые тучи, стал накрапывать дождик. Толпа постепенно расходилась.
– Доброгаст и Тужир наконец-то отомщены! – радостно вопил Истр. – Наконец-то! А Хотобуда я отыщу, ты не думай. Не спрячется.
– Главное – восстановлено твое доброе имя, – Радомир обнял братца за плечи. – Если б ты знал, как я рад снова видеть тебя.
– Я тоже рад. Так давай же устроим пир! Пока ты не уехал.
Хрустел под копытами коней первый, выпавший недавно снежок, грозно щетинились копья, сверкали на солнышке шлемы – набранная Радомиром дружина, провожаемая всеми жителями селения, отправилась наконец в путь. По первопутку, по схватившему реки-озера-болота ледку.
Многие, очень многие просились к гуннам – искали славы, а некоторые – и богатства, наслышаны были об Этцеле-князе, Атли-конунге, Итиль-кагане, Аттиле-батьке. Рад отобрал лишь двадцать человек, вовсе не самых достойных – нужно было оставить кого-то Истру. Оставил – Имрана, близнецов, еще тех из дружинников Хотобуда, кто ничем особенным не выделялся, которым все равно было – кто у них за вожака. Истр – так Истр, во власть эти парни не лезли, понимали, что рылом не вышли, сиречь – происхождением. Кто-то сын рабыни, кто-то и сам – бывший раб, как те же Ирман с близнецами. Тех, кто хоть что-то собой представлял, умных, сильных, храбрых, вполне готовых стать лидерами, Радомир забрал с собой. Рядом с ним, верхом на белом жеребце, скрывая неуместную, на его взгляд, улыбку, почесывал редкую бородку Серый Карась, чуть позади него ехал на рыжем коньке Хомут Гунявый – ох, и любил лошадей этот неказистый толстощекий парень, с людьми-то и слова не вытянешь, а с лошадьми разговаривал, не по-людски, а как-то по своему – оттого и прозвище. Скорька надвинул поглубже шлем, скрывая оттопыренные уши – совсем стал благообразным, приосанился – с виду, обычный подросток, смешной, неловкий, и с девками ему не очень везло, однако, когда доходило до дела, Скорька преображался – враз становился хладнокровным, рассудительным, и мечом владел неплохо. Еще Горност был – чернявый, с гонором…
Из своих бывших невольников Рад взял с собою Иксая – парень пусть и молодой, да умный, а что глаза степные, к вискам вытянутые, так это из лука целиться не мешает, тем более – махать секирой. Хотя, конечно, уставал от того подросток – секира, она богатырей требует, а с Иксая какой богатырь? Так, смех один. Уменьем да ловкостью брал, не силой. Ничего, вырастет еще, возмужает… ежели допрежь того не убьют.
Этих вот четверых Радомир более-менее знал, остальных же… кого-то присоветовал Серый Карась, кто-то сам напросился, Рад лишь рукой махнул – все одно, ни рыба, ни мясо. Ну да гунны из них быстро добрых воинов сделают, а из кого не получится – тот сам виноват, нечего было проситься.
В селении готов, что лежало в трех-четырех днях пути к югу, уже должна была поджидать набранная Хукбольдом дружина, так чтоб там время тратить не пришлось – путь-то неблизкий. Но главное – добраться до Дана прстада, старой готской столицы, что на Данапре-реке, там такие дружины, словно ручейки-речушки, в море стекутся, там и смотр. А дальше, к Аттиле, вновь порознь – малой-то дружинке куда как легче в пути прокормиться.
Дальше. К Аттиле. В Паннонию? Дакию? Или, может, в Северную Италию, кажется, Бич Божий именно там в это время буйствовал? Куда – бог весть, все знали – Атли-конунг – как ветер, перекати-поле – сегодня здесь, завтра – там. В блюзе таких называют – хучи-кучи мен.
Выйдя с рассветом, шли целый день, без перерыва – кто-то на лошадях, кто-то на своих двоих топал, известное дело – земледельцы – не кочевники, каждая лошаденка – великая ценность. Кто ж коней по доброй воле отдаст?
С братцем Истром Рад простился загодя, засиделись допоздна, не бражничали – говорили. А потом Радомир к Хильде отправился, поцеловал в мертвенно бледные губы, простился, едва сдержав слезы.
Влекумер, впрочем, клятвенно заверил, что беспокоиться князю не о чем, вот только Радомир как-то не очень верил жрецу. Доверял лишь Истру, на него и надеялся, знал – братец не подведет.
Как стало смеркаться, остановились на ночлег в дубраве, разложили костры. По пути запромыслили зайцев, их и сварили, сдобрив вкусными кореньями и щепоткой мучицы. Поев, полегли спать – кто-то в шатрах, большинство же – неприхотливо, у костерков, на попонах. Рад, как старый турист, знал – не очень-то удобно так спать – один бок мерзнет, другой – горит, в шатре-то куда как лучше, тем более, подбитые волчьим мехом плащи грели ничуть не хуже спальников.
В княжеский шатер – все дружинники по-прежнему звали Радомира князем – набилось столько народу, сколько туда могло вообще вместиться… то есть не набилось, конечно – хитрый Родион их сам и позвал, вместе-то куда как теплее. Народ попался молчаливый, стеснительный – Гунявый Хомут со Скорькою, да еще парочка молодых ребят. Серый Карась разбил свой шатер, поменьше княжеского, и оттуда уже доносился мощный богатырский храп. Иксай же, как его Рад ни звал – отказывался, знал свое место – не по чину, мол, бывшему рабу в одном шатре с князем.
Казалось бы, целый день на свежем воздухе, да еще поели сытно, да в тепле – чего б не спать? А вот не спалось что-то, и веки, вроде как у костра слипавшиеся, теперь вот никак не смыкались, а в голову лезли какие-то нехорошие мысли – о Хильде, о Влекумере… Слишком уж хитрым был этот чертов жрец! Не спалось.
Радомир поворочался… и вздрогнул, услыхав донесшийся откуда-то вой. Длинный, протяжный, он сразу же взял пронзительно-высокую ноту и, поднявшись в небо, на какое-то мгновение завис, а затем сорвался вниз рычащим басом.
– Волки на луну воют, – приподняв голову, пробормотал Скорька. – Знать снег завтра пойдет.
– А что, примета такая есть? – Радомир удивился.
Насчет приметы соратник не рассказал – тут же и уснул снова. А волки опять завыли… нет, все же – не волки, волк. Одинокий. И выл так… грустно, протяжно, но вовсе не жалобно, а словно бы с угрозой, будто бы предупреждал кого-то – погодите еще, вот я вам!
Ага, вроде бы перестал… Нет, снова!
Затаившийся в снегу воин в лохматой волчьей шкуре и сам чем-то напоминал волка. Столь же хищный оскал, столь же острый взгляд, нюх и безжалостно сжатые зубы. Вытянутое к подбородку лицо воина, от природы смуглое, казалось страшной посмертной маской, столь же безжизненной и недвижной. Сжимающая короткое копье рука словно совсем не чувствовала холода.
Вот где-то совсем рядом вновь послышался волчий вой. Воин поудобнее перехватил копье…
Позади едва слышно заскрипел снег.
– Вряд ли ты в него попадешь, Гарпан!
Громкий насмешливый голос, по-видимому, спугнул волка – вой прекратился.
– Теперь уже не попаду, мой господин, – обернулся воин. – Хотя мы, гепиды, от рождения охотники.
– В этих лесах все охотники. Так никто и не приходил?
– Нет, господин. Думаю, что никто и не придет до утра.
– А ты не думай. Гарпан! Думать я буду. За всех вас.
– Да, мой господин.
– А тот, кого мы ждем, прекрасно знает все эти места, может пройти и вслепую, а старый дуб хорошо заметен и в свете луны. Так что жди, Гарпан. Не забыл условный сигнал?
– Вой одинокого волка.
– Так он же и выл!
Стряхнув снег, воин неожиданно рассмеялся:
– Это был настоящий волк, ни один человек так не может! Поверь мне, господин, я охотник. И отец мой был охотником, и дед…
– Настоящий, говоришь? Плохо ты знаешь здешних жрецов!
И снова завыл волк! На этот раз совсем близко, у старого дуба.
– Отзовись, Гарпан, – быстро приказал господин.
Невысокий, коренастый, с необычайно широкими плечами, он чем-то напоминал сову или, скорее, филина – столь же насупленный, и нос – словно клюв – крючком. На левой руке сего господина не хватало трех пальцев, то ли он потерял их в бою, то ли они отрублены специально, остались лишь только указательный палец и большой, отчего рука напоминала клешню. Бледное лицо с темными, глубоко запавшими глазами, иссиня черные волосы, длинные и спутанные. Высокий, с большими залысинами лоб, придавал бы коренастому вид мыслителя, если бы не слишком тяжелая челюсть – квадратная, выступающая вперед. Подбородок, некогда начисто выбритый, уже тронула черная поросль щетины, над верхней губой скупо торчали редкие, тронутые изморозью усы. Вообще же, все эти отталкивающие и неприятные черты – каждая по отдельности – слились в этом человеке в какое-то гармонично-трогательное единство, и сей господин, несомненно, наделенный большой внутренней силой, вовсе не производил впечатление урода, скорее, наоборот – властелина.
– Куахх! Куахх! – приложив руку к губам, заухал филином часовой.
В ответ снова раздался вой… затрещали кусты, и вот уже из-за дуба выбрался на небольшую полянку худой, высокий и жилистый старик с куститыми бровями и длинной узенькой бородой. Полная луна отражалась в темных глазах его, смотревших из-под бровей маленькими злыми буравчиками. Длинный, до колен, полушубок из медвежьей шкуры, теплые меховые обмотки, ожерелье из змеиных голов.
– Что-то ты припоздал, друже Влекумер! – поспешно вышел из темноты коренастый.
– Хотел утром прийти, – усевшись в снег, жрец снял широкие лыжи, подбитые лисьим мехом. – Да вижу – луна, чего зря время тратить? Светло и так. Верно, Фримаск-навий?
– Я так и подумал, – Фримаск кивнул головой, словно филин. – Ну, пойдем в мой шатер, славный Влекумер… Да! Ты не привел раба для гадания?
– Обижаешь! Конечно, привел – как я мог забыть? Ведь дело-то мы затеяли непростое, – ухмыльнулся жрец.
– Ради этого я и явился. Искал… И, скажу честно, никак не могу поверить твоим словам. Хот я и сам колдовал, знал где искать, но все же…
– Поверишь, – волхв обернулся и негромко позвал: – Пескарь! Пескарька!
– Да, господин?
На поляну выбрался отрок, тот самый, что не так давно свидетельствовал на суде – маленький, бледный, тоже, как и жрец, на широких лыжах.
– Брось лыжи и иди за мной, – повелительно распорядился Влекумер и, посмотрев на Фримаска, добавил: – Надеюсь, у тебя готово все для гадания?
– Готово. И священная омела, и серп, и кувшин для жертвенной крови. Все, что угодно богам.
– Ты меня к вашим богам не притягивай! – на ходу сплюнул через левое плечо Влекумер. – У меня свои есть.
– Думаю, они в этом деле договорятся, – Фримаск обернулся и хищно посмотрел на мальчишку. – Его не будут искать?
– Это мой раб.
– Раб?!
– Но я его уже отпустил на свободу, – поспешно поправился навий.
Его собеседник жестко сжал губы:
– Раб, вольноотпущенник – какая разница? Выйдет ли гадание – вот в чем вопрос!
– Ну, это уж твои дела, друже Фримаск, – обиженно протянул Влекумер. – Ты сказал – привести, я привел. Что же мне, сына старейшины похитить?
– Ладно, ладно, – Фримаск покладисто кивнул. – Посмотрим, что выйдет. Гарпан! Приготовь этого парня.
Кивнув, смуглолицый Гарпан коршуном бросился на Пескарьку, скрутил, заломил за спину руки. Отрок застонал, с ужасом округлив глаза.