Как бык, потерявший из виду матадора, Зульфия застыла на мгновение, потом, качнувшись пару раз с каблука на носок, всем корпусом развернулась в мою сторону и неожиданно мирным тоном произнесла:
- Вот и живи в таком государстве. Знаете, какие научные силы здесь собраны? Слышали, наверное, о профессоре Столпникове - чашку через бетонную стену проводит. Вот так. А вместо помощи - палки в колеса. Чем только не приходится промышлять, чтобы людей накормить.
- Сергей, кстати, тоже бывший ученый, - вставила Эльвира.
Половчанка развела руками:
- Ну тогда он все сам прекрасно понимает.
Я против обыкновения не поддакнул, потому что был уязвлен и третьим лицом, и "бывшим ученым". Простым соединением двух несоединимых слов Эльвира, того не желая, выставила меня эдаким мулом - существом, возможно, и полезным, но бесплодным по самой своей природе.
После отдела трансформаций на душе сделалось нечисто, будто я сам понавесил все эти таблички. Прежней уверенности, что инквизиция, сжигая ведьм, поступала дурно, не было и в помине.
Из приемной Зульфия сразу проследовала в кабинет, Эльвира юркнула следом, а я как-то сам собою отфильтровался. В комнате на единствен ном диване уже сидел здоровенный румяный бородач, судя по всему, имевший на хозяйку некие права, впрочем, меньшие, чем ему представлялось. Во всяком случае, его намерение увязаться за ней в кабинет было пресечено еще на этапе отрыва зада от сиденья:
- Коля, сейчас никак.
Бородач заулыбался, закивал понимающе, но сильно был раздосадо ван. Ревниво на меня покосившись, он расселся еще большим хозяином, то есть принял совсем домашнюю, полулежачую позу, такую, что мне уже места не выкраивалось.
Я помялся, помялся и присел на краешек стола. Секретарша скосила сердитый глаз, но на экране ее компьютера решалась судьба цивилизации и возможности отвлечься у нее не было.
Худшая после наркотиков зависимость, зависимость от печатного слова, заставила меня взять валявшийся на столе буклет. Первое, что увидел, раскрыв его, - фотографию этого типа с бородой. В телогрейке, кепке, сапогах посреди раскисшей осенней дороги. Небо свинцовое, и прямо по нему надпись черными чернилами: "Дорогой Зуле с любовью и восхищением. Без тебя, без твоего чувства прекрасного эта выставка не могла бы состояться". Текст на правой стороне разворота был поскромнее: "Николай Напельбаум. Живопись, графика, скульптура". Меня разобрало любопытство: одно дело - просто так смотреть картинки, и совсем другое, когда в наличии имеется живой автор.
Фотография не обманула - эсхатологический нерв звенел в каждом произведении этого крепыша. Пейзажи все как один осенние, без надежды на зиму, и со множеством ворон. Даже в скульптуре, уж на что жизнелюбивое искусство, он был последовательно трагичен и все старался завести зрителя в непролазный метафизический кустарник.
Одна композиция, правда, позволяла перевести дыхание. Половой акт. Мастерски, со звериным целомудрием схвачено движение, которое на языке автомехаников называется рабочим ходом поршня. Любовники изваяны анатомически точно, только из не совсем обычного материала: это сваренные между собой разнокалиберные шестеренки и зубчатые колеса. Название работе автор дал зловещее - "Репродукторы", но сама по себе она была не по-напельбаумовски жизнеутверждающей.
Разглядывая картинки, я из чисто подростковой вредности строил отвратительные рожи, вздыхал, качал головой и саркастически ухмылялся. При этом сохранял невиннейшее выражение лица, как будто знать не знал, что автор сидит напротив. Бородач вскорости засопел, стал покрываться малиновыми пятнами. Наконец за минуту до апоплексического удара не вытерпел:
- Что, не ваше это искусство?
Я поднял на него глаза до того честные, что лучшего доказательства злого умысла не требовалось.
- Очень уж мрачно.
- Мрачно? - Напельбаумовский взгляд, пройдя через толщу народного горя, приобрел испепеляющую силу лазера. - А где веселость-то взять, она вся на Канарах.
И тут я чего-то озлился:
- Находят люди! А у этого Напельбаума за душой нет ничего, вот он и интересничает.
Художник заморгал часто-часто, сделал несколько глотательных движений, будто проталкивал по пищеводу крутое яйцо, и стал подниматься с дивана. Почувствовал я в этот момент то же, что посетитель зоопарка, вдруг обнаруживший, что горилла, которой он строил рожи, каким-то образом освободилась из клетки. На секретаршу надежды никакой - пока она оторвется от экрана, бородач меня задерет, - бежать как-то стыдно. Безвыходность была полная, и она зажгла в моем теле пламя заячьей отваги. Я сполз со стола, набычился, выкатил желваки и подобрал пальцы в ботинках.
Однако бородач, приведя свою двухметровую тушу в вертикальное положение, обнаружил, что неверно оценил соотношение наших с ним весовых категорий и самая маленькая порция насилия, которой он располагает, наверняка для меня смертельна. Гнев на его лице замутила растерянность как-то надо было наказать щелкопера, но он не знал как. Итут из кабинета вышла Эльвира.
- Николай, вы что хотели? - обратилась она к Напельбауму сухо, предварительно для контраста одарив меня ласковой улыбкой.
- Да вот дожидаюсь, пока хозяйка твоя освободится.
У бородача к Эльвире, видно, был тот же счет, что у старшего Дубровского к троекуровскому псарю.
- Сегодня точно не освободится, у нее все по минутам расписано.
- Ничего, я подожду.
- Дело ваше. - Эльвира пожала плечами. - Небось опять за деньгами?
- Конечно, за деньгами. Но не за теми, какие тебе мерещатся. Материал надо закупать.
Эльвира картинно вздохнула:
- Вы ж на гостиную все закупили.
- Так не у ног тремся, работаем. Готова уже гостиная.
- Ну и притормозите пока. Весь дом вам отделать все равно не по силам.
До Напельбаума вдруг дошло, что Эльвира не из одного удовольствия с ним пикируется, а только что получила от Зульфии полномочия.
- Та-а-ак. - Запаса воздуха в его сорокаведерной грудной клетке хватило не на три куцых "а", как здесь изображено, а на пару десятков. Так, - после водолазного вдоха повторил он и ринулся в кабинет половчанки.
Эльвира проводила его прощальной улыбкой:
- Надоел до смерти. Устроили ему на свою голову выставку, теперь не знаем, как развязаться. Еще и дачу взялся Зульфии отделывать. Я в ногах валялась. Но она ж упрямая, - Эльвира скосила глаз на секретаршу. "Художник нужен обязательно, а то у всех одно и то же". Вот и кушает теперь- у всех одно и то же, а у нее вообще ничего. За два года, паразит, одну комнату сделал. И слова ему не скажи. Все по дружбе делается, без денег. Только картинки свои ей втюхивает - тысячи по три долларов за штуку.
Подкоп под благосостояние мсье Напельбаума был почти готов, а под мое, наоборот, подводили фундамент. Такое сочетание особенно веселило душу.
- Ну давайте ваше творчество, а то она меня опять сдернет.
Эльвира уселась на диван и взяла мясистыми пальчиками тонкие, бестелесные листы.
Автор, не отдавая себе в том отчета, предполагает, что читатель, хоть и ускоренным маршем, но весь путь писателя должен пройти, и потому для меня было неожиданностью, что Эльвира через пару минут уже подняла глаза:
- Ну что ж, поздравляю.
Я зарделся и по-бабьи махнул рукой.
- Нет, серьезно. Мне понравилось. У нас, конечно, Зульфия главный искусствовед, но думаю, все будет в порядке.
Неожиданно секретарша оторвала лихорадочный взгляд от экрана, выпрямила спину, длинные ее ноготочки застучали по клавишам, как град по стеклам оранжереи. И сразу же дверь кабинета распахнулась, из него вышел опальный художник, за ним Зульфия. Оба улыбались, причем Напельбаум торжествующе.
- Людочка, заполни трудовое соглашение на Николая Густавовича. Спервого числа... - Зульфия задумалась. - Давай пока на шесть месяцев.
Бородач милостиво кивнул.
- В графе "вид работ" напиши "Экстрасенсорная биоэнергетическая зарядка черного байхового чая с целью повышения его тонизирующих свойств". Сумма... - Увидев мое заинтересованное лицо, Зульфия не стала продолжать. Ладно, это потом. А то мы Колю совсем заездили. - Фраза была обращена уже к Эльвире. - Преступление, что он все своими руками делает. Да еще и без денег. Кончили с этим, берем подрядчика, Николай Густавович будет его консультировать, ну и присмотрит заодно, чтобы не портачил.
Неожиданно дарованное Напельбауму помилование Эльвиру огорчило.
- Да, это, наверное, самое разумное, - промямлила она неискренне.
- Вы так считаете?
Бородач просто сочился сарказмом. Он бы еще что-нибудь едкое сказал своей недоброжелательнице, но, увидев, что хозяйка собралась прощаться, срочно вернулся к делам:
- Зуля, я тут пару работ новых принес. Пусть у тебя в кабинете пока повисят, ладно? Просто чтоб глаз от них поотвык, а то уже не различаю, что хорошо, что нет.
Зульфия посуровела:
- А те, что ли, заберешь?
Напельбаум, несмотря на свои левиафановские обводы, был отнюдь не прост и, когда надо, вполне способен был собою управлять, но лицо Эльвиры засияло слишком уж откровенным торжеством.
- Я могу все забрать, если они тебе мешают.
Зульфия пожала плечами:
- Коль, ты своим картинам хозяин.
Она направилась в кабинет, но в дверях обернулась и с неожиданной злобой обратилась к Эльвире:
- Если я не ошибаюсь, у нас теперь Кружевницкий за сценарии отвечает, а не Хмелевская?
- Но вы же сами...
- Соедините с ним товарища, - Зульфия кивнула в мою сторону, - и займитесь чем-нибудь полезным...
Жена сразу вспомнила, кто такой Кружевницкий.
- Статейки пишет. У него набор фантиков, называется "Правильные понятия". Но складывает неплохо. Ты наверняка читал, он раньше в "Литературке" чуть не каждую неделю печатался.
Читал, наверное, но из моей дырявой бошки и более крупные самоцветы вываливаются.
В одиннадцать утра, как велено было Эльвирой, набрал номер. Женский голос с филологическими обертонами попросил перезвонить через час.
- Дрыхнет еще, - заметила жена.
Ее лексика после моего превращения в сценаристы с каждым днем делалась все простонароднее. Час этот, еле ворочая крыльями, все-таки пролетел.
- Да-да, Александр Дормидонтович, прочел. Из всех, что мне Эльвира давала, ваш единственный добротный материал.
Как же я безобразно захмелел от этих слов. Захотелось влезть в окно и снова пройти мимо Белоснежки, чтобы получить еще один поцелуй.
- Спасибо большое. Это мой первый опыт. Я ведь по образованию инженер, всего два года, как поменял работу.
Но никакого умиления, что вот на его глазах уже немолодой человек делает первые младенческие шаги, Кружевницкий не выказал.
- Это чувствуется, - заметил он наставительно. - Ничего, стольких я уже выучил... - Мэтр сделал паузу, чтобы окинуть мысленным взором ряды своих учеников, и продолжал: - Завтра в одиннадцать съемка. Вам надо быть. Наверняка придется что-то дописывать на ходу. И я бы вас просил сразу принести новый сценарий, по приборам из первого списка "Крекекекса".
Жена, к счастью, ушла уже на работу, и можно было не приводить в порядок лицо, обезображенное этим разговором, - согрел гад похвалой, а как я выпустил почки, сразу их поморозил.
Садиться за чертов крекекексный список совсем не хотелось. Включил телевизор - этот прибор замечательно обесцвечивает время, так что оно, как кровь, лишенная красных кровяных шариков, перестает разносить по жизни некую первопричинную субстанцию, без которой на душе, может, и спокойнее.
Ведущий старался быть объективным и не брать ничью сторону, но человек так устроен, что чем крупнее млекопитающее, тем он больше ему сочувствует. Показали хронику - сцену хладнокровного убийства синего кита японскими браконьерами. Молодой православный священник, сидевший между американкой, около года прожившей в семье китов-поло сатиков, и дряхлым гарпунером ветераном давно разрезанной на металлолом советской китобойной флотилии, стал объяснять аудитории разницу между Божьим и китовым промыслом. Он был мягок и убедителен, но представитель малого северного народа, недавно в полном составе перешедшего назад в шаманизм, вдруг не без агрессии объявил, что у его сородичей эти понятия в точности совпадают и если им запретят бить китов, они окончательно сопьются. Гарпунер встрепенулся, закивал, но тут раздались звонок в дверь и лай моего трудолюбивого пса.
- Льете, Александр Дормидонтович, опять льете.
В слове "опять" жарко, как в топке, полыхнула ненависть соседа к нормам общежития, лишившим его естественного права покарать меня немедленно и собственноручно. Что говорить, мы заливали его периодически и на этом основании еле с ним раскланивались.
В ванной комнате вода стояла по щиколотку. Умело выдав ужас перед грядущими тратами за раскаяние, стал мысленно прикидывать, во что мне все это обойдется. И тут сверху упала, правильнее сказать, свалилась, заметно подняв уровень воды на полу, здоровенная мутноглазая капля. Глянул на потолок и посветлел лицом - заливал не я, а тот, кто выше меня.
Соседу, наоборот, эта капля не понравилась. С меня-то он знал, что деньги получит, а с тех, что надо мной, еще бабушка надвое гадала.
Пошли наверх. Сосед, обладавший сложением норовой собаки - длинный торс и короткие мощные конечности, - шагал через две ступеньки, хоть не был сконструирован для такого размашистого движения. Шлепанцы на каждом шагу хлопали его по пяткам с материнской нежностью. Вспомнил, сколько раз я любовался половичками перед его дверью, его лоснящейся нестареющей машиной, и пришел вдруг к выводу, что сама гармония назначила этого человека своим представителем в мире сборного железобетона и древесностружечных плит.
Про то, что оторвали меня не от письменного стола, я мгновенно забыл и потому, поднимаясь по лестнице, пребывал в состоянии тяжелой обиды на судьбу, делающую все, чтобы не дать мне работать.
Сосед долго жал на кнопку, но всякий раз, как отпускал, тишина по ту сторону двери мгновенно восстанавливала свою целокупность.
- Утонули, что ли, все? - пошутил он мрачно.
Я зачем-то тоже принялся давить, словно звонок был музыкальным инструментом, звучание которого всецело зависит от исполнителя. Потоптались, потоптались - не хотелось мириться с так легко доставшимся поражением.
- Может, через балкон? - Глаза соседа засветились былинной удалью.
Я энергично запротестовал, потому что видел, чем такие дела кончаются: прошлым летом мы с женой как-то сидели, ужинали, светло еще было, и вдруг мимо окна пролетел мужчина. Жена закричала по-зверино му, а во мне, стыдно сказать, заработал какой-то арифмометр, который с неправдоподобной скоростью вычислил время полета и выключился. Удар последовал в ту самую рассчитанную секунду, и я, помню, неприятно был удивлен, что природа применяет свои законы с одинаковой строгостью к просто телам и телам одушевленным.
Хозяйка квартиры, где этот несчастный временно проживал, известна была всему подъезду тем, что, хоть сама сильно выпивала, держалась правила: пьяному мужику дверь не открывать. Он ломился, ломился, потом позвонил в квартиру рядом, и почему-то его впустили. С пьяными судьба поступает честно - старается не пользоваться их временной слабостью, а ждет, когда человек проспится и сможет, как любой трезвый гражданин, оказать ей сопротивление. Но всего не предусмотришь - у женщины имелась сука, которая мужчин, когда они и через дверь-то входили, неизменно облаивала, а тут как увидела эту пьяную морду, лезущую на балкон, прямо бросилась. И еще продолжала брехать, пока тело скорость набирало.
- Не дай Бог, сорветесь! - Забота о человеческой жизни как таковой и полное безразличие к жизни собеседника сообщили моим словам какое-то внегалактическое звучание, - никакая протечка того не стоит.
Этот довод, насильственный в своей безупречности, привел соседа в большое раздражение:
- И чего? Пускай теперь льет?
Я неопределенно пожал плечами в том смысле, что от дела он меня оторвал куда более важного, чем эта вечно неисправная обыденность.
- Во-во, тесть у меня такой же был. Коротковолновик. С нашими мужицкими делами к нему не суйся. Днем паяльником тычет, ночью передатчик крутит, с миром общается. Когда детей-то успел настрогать, не пойму. А помер, и нет ничего, один эфир семье оставил.
Какой счет будущие зятья предъявят мне, если даже прожившему счастливейшую жизнь коротковолновику наследники вывели отрицательное сальдо, представить было нетрудно. "И правы будут. Чем уж таким важным я в жизни занят? Сценарии пишу? - В ответ на мысленно заданный вопрос я мысленно же рассмеялся. - Пятый список "Крекекекса", двадцатый. Патологоанатом после обнаружит, что мозг у этого большеголового трупа изрыт короткими сюжетными ходами, словно древоточец поработал".
После такого пинка самоуважение, поджав хвост, отбежало от меня на почтительное расстояние, но через секунду уже снова вертелось у ног.
- Вы все только виноватых ищете, а сами ничего толкового пока еще не предложили.
Взгляд соседа немного потеплел.
- Чего тут предлагать? Зовем милиционера и ломаем дверь.
Мой пес будто услышал эту кощунственную фразу (двери в профессиональном отношении собаки ставят очень высоко) - снизу донесся его бешеный с захлебыванием лай. Глянул в лестничный проем - у моей квартиры стоял Кожамкулов.
Как же я огорчился! И даже не самому факту появления переводчика, а тому, что его жизнь на лапках какой-то перелетной птицы оказалась занесена в мою и выполоть ее оттуда уже не представлялось возможным.
- Ко мне пришли, - сухо объявил я соседу и поплелся вниз.
Кожамкулов не выказал ни малейшего удивления, что я встречаю его с внешней стороны двери. Он позволил мне потрясти свое пергаментное запястье и сразу же его убрал, заметив, что сосед тоже собирается поучаствовать в ритуале.