– Понравилось?
– Сразу запал.
– То есть «хаундсы» вас объединили?
– Я их давно хотел. Аж до трясучки. Видел на этом дебиле Бертоне. Жирная жопа.
Холлис не первый раз слышала про жирную жопу Бертона – музыканта в группе, которую Клэмми терпеть не мог. Градус ненависти между исполнителями сильнее всего напрягал Холлис в мире рок-музыки. Она знала, что они не все такие, но на всякий случай держалась от них подальше.
– Так тебе понравились ее джинсы?
– Я типа намекнул, мол, знаю, что это.
– И?
– Она спросила, хочу ли я такие. Сказала, что знает про заброску.
– Про что?
– Про завоз.
– Откуда?
– Я чо, дурак лишние вопросы задавать? – серьезно ответил Клэмми. – Убиться как хотел. Она, такая, говорит, завтра. Говорит, вместе поедем.
Темнота наплывала на город, захватывая номер. Дно клетки висело над Холлис сгустившимся из сумерек НЛО: сейчас начнет излучать энергию, вытатуирует на ней круги, как на полях. Она внезапно ощутила морской гул лондонского транспорта. Пальцы свободной руки на резной моржовой кости ложа арктического безумия.
– И?
– Другие решили, я с ней сплю. Кроме Джорджа. Он ее знает.
– Откуда?
– Лондонский колледж моды. Она там училась на обувном. Два года выпускала собственную линию. Потом уехала в Мельбурн, делает пояса и сумки. Серьезная девушка, сказал Джордж.
– Он учился в Лондонском колледже моды?
– Джордж? Ты чо? В Оксфорде. Встречался с ее однокурсницей.
Холлис поймала себя на том, что воображает все это в Мельбурне, почти никак не связанном с реальным. Они дали по два концерта в Мельбурне и Сиднее, и оба раза она была совершенно дурная от сдвига часовых поясов и от выяснения отношений внутри группы, так что почти не видела самих городов. Ее Мельбурн был коллажем, нарезкой из канадизированного Лос-Анджелеса, викторианской колониальной архитектуры среди бесконечных терраформированных пригородов. Все большие деревья в Лос-Анджелесе, сказал Инчмейл, австралийские. В Мельбурне, надо думать, тоже. Город, в котором она сейчас представляла Клэмми, был не настоящий. Декорация, собранная по кускам из того, что было под рукой. Ей внезапно остро захотелось туда. Не в реальный Мельбурн, а в солнечную приблизительную обманку.
– И она их тебе добыла? – спросила Холлис.
– Заехала утром. Отвезла меня на Брунсвик-стрит. Накормила яичницей с ветчиной в веганском лесбийском кафе.
– Веганской ветчиной?
– У них без фанатизма. Говорили про «хаундсы». Я так понял, она, когда училась в Лондоне, знала кого-то, при ком они начались.
– Они начались в Лондоне?
– Я этого не говорил. Но кто-то здесь разнюхал их уже тогда.
Дно клетки окончательно потемнело, энтомологический рисунок обоев казался цветочным.
– У нас с тобой договор, помнишь? – спросила она.
– Да, но теперь я подумал и не уверен, что тебя устроит.
– Это уж я решу сама.
– Мы позавтракали, потрепались и поехали на барахолку. Я думал, это вроде как на Портобелло или у Кэмденского шлюза. Но там больше художники, хендмейд. Картины, ювелирка. Сами мастера и торгуют.
– Когда это было?
– В марте прошлого года. Пока мы ели, народ уже встал за «хаундсами» в очередь. Рынок довольно маленький. Мере прямиком к очереди, на улице. Перед нами было человек двадцать, даже больше. Думал, мы сразу пойдем к прилавку, но Мере сказала, нам тоже придется стоять.
– Как тебе показались люди в очереди?
– Стояли молча. Серьезно так. С понтом такие, вальяжные. И вроде как все были поодиночке.
– Больше ребят или девушек?
– Ребят.
– Возраст?
– Разный.
Холлис не знала, что для Клэмми «разный».
– И стояли они к…
– Там был стол под старым пляжным зонтом. Мы стояли на солнце, жарились. Он сидел за столом, в тени.
– Он?
– Белый. Тридцатник, может, больше. Американец.
Холлис подозревала, что Клэмми с трудом определяет возраст человека, если тому больше двадцати.
– Как ты понял?
– Я же с ним говорил, когда достоялся.
– О чем?
– Об усадке. Они с запасом под усадку. В поясе после стирки могут жать, потом растягиваются. Тру-размеры, не большемерят.
– О чем-нибудь еще говорили?
– Он не захотел продать мне еще пару. Там были три моего размера. Я ему бабки показываю, он ни в какую: одна пара в руки. Чтоб всем хватило. За нами стояли еще человек двадцать-тридцать.
– Как он выглядел?
– Рыжий, веснушки. Рубашка белая, я прибалдел.
– Отчего?
– Типа «хаундсов». Простая, да не простая. Деньги держал в руке. Только бумажки, никаких монет.
– Сколько?
– Двести австралийских долларов.
– Он был один?
– Еще две тамошние девушки. Подружки Мере. Вообще, это их прилавок. Они торгуют ремнями Мере, футболками со своими принтами, ювелиркой.
– Как зовут, помнишь?
– Не-а. Мере знает.
– Она в Мельбурне?
– Не-а. В Париже.
Холлис чувствовала, как сумрак летающей тарелки заполняет ее поле зрения.
– В Париже?
– Чо, глухая?
– Ты знаешь, как ее найти?
– Будет там на ярмарке винтажа. Два дня. Начало завтра. Ол Джордж там с ней. Инчмейл злой, что Джордж свинтил в Париж, хотя мы еще пишем.
– Мне надо с нею увидеться. Завтра или послезавтра. Устроишь?
– Договор помнишь?
– Да. Звони сейчас, потом перезвонишь мне.
– О’кей, – сказал Клэмми и отключился.
Айфон сразу стал пустым, безжизненным.
16 Бар на доверии
Она поджидала Милгрима в гостинице. На диване перед прикованным бесплатным макбуком, в левой части Т-образного коридора напротив ресепшен.
Милгрим не видел ее, когда подошел забрать у канадской девушки ключи.
– Вас ждут, мистер Милгрим.
– Мистер Милгрим?
Он обернулся. Она закрывала макбук. Черный свитерок. Рядом на диване – белая сумка и пакет из «Уотерстоуна». Встала, перекинула через плечо сумку, взяла пакет. Визитная карточка, наверное, заранее была у нее наготове.
– Уинни Уитакер, – сказала она, протягивая ему карточку.
В левом верхнем углу эмблема золотым тиснением. УИННИ ТУН УИТАКЕР. Он сморгнул. СПЕЦИАЛЬНЫЙ АГЕНТ. Глянул мимо, в лихорадочной попытке найти путь к отступлению, и увидел в уотерстоуновском пакете по меньшей мере двух плюшевых Паддингтонов в фирменных красных шляпах. Снова на карточку. СЛЕДСТВЕННЫЙ ОТДЕЛ ГЛАВНОГО УПРАВЛЕНИЯ МИНОБОРОНЫ США (СОГУМ).
– Вы меня сфотографировали, – печально сказал Милгрим.
– Да. Мне надо с вами побеседовать, мистер Милгрим. Нельзя ли здесь найти место для спокойного разговора?
– Мой номер очень маленький, – сказал он. Это было правдой, хотя Милгрим и сообразил с опозданием, что там ему решительно нечего от нее прятать. – Есть бар, сразу по лестнице.
– Спасибо. – Она махнула уотерстоуновским пакетом, предлагая Милгриму идти вперед.
– Вы долго ждали? – спросил он по пути к лестнице. Голос был механический, словно внутри него говорит робот.
– Больше часа, но мне как раз надо было чирикнуть детям.
Милгрим не знал, что это значит. И он не удосужился раньше оценить размер бара, узнать, сколько там помещений. То, в которое они вошли сейчас, напоминало постановочный интерьерный уголок во флагманском магазине Ральфа Лорена, изображающий красивую жизнь полумифического высшего класса, но раздутый здесь до чего-то совершенно иного, злокачественного и гиперреального.
Милгрим еще раз глянул на карточку – вдруг надпись чудом изменилась. Его спутница тем временем восхищенно оглядывалась по сторонам.
– Ух ты. Как «Риц-Карлтон» на стероидах. Только в миниатюре.
Она аккуратно поставила пакет с Паддингтонами на кожаный пуфик.
– Могу я предложить вам выпить? – спросил механически ровный голос Милгрима. Он последний раз глянул на жуткую карточку и сунул ее в нагрудный карман.
– У них есть пиво?
– Наверняка. – Он с трудом отыскал встроенный холодильник за дверцей красного дерева. – Какое вы предпочитаете?
Она заглянула в холодное матово-серебристое нутро.
– Я тут ни одного названия не знаю.
– «Бекс», – посоветовал его робот. – Он тут не такой, как в Америке.
– А вы?
– Я не употребляю алкоголь.
Он протянул ей «Бекс», а себе взял первую попавшуюся банку прохладительного напитка. Она открыла бутылку чем-то роскошным с рукояткой из оленьего рога и отпила прямо из горлышка.
– Зачем вы меня сфотографировали? – Механический голос почему-то отключился, и Милгрим неожиданно для себя заговорил совсем другим – голосом человека, которого любой полицейский сразу рефлекторно арестует.
– У меня пунктик, – сказала она.
Милгрим сморгнул и поежился.
– Собирательство. Коллекционирую, что под руку попадется. В файликах, главным образом. Бумажки. Фотографии. Иногда вешаю их на стену в кабинете. У меня есть ваш снимок с наркозадержания в Нью-Йорке в девяносто седьмом.
– Мне не предъявили обвинений, – сказал Милгрим.
– Не предъявили. – Она отхлебнула «Бекса». – И у меня есть копия фотографии с вашего паспорта, разумеется более свежей. А утром, следя за вами, я решила сегодня с вами поговорить. И мне надо было прежде вас щелкнуть. В естественной обстановке, так сказать. Вообще-то, главный мой пунктик – фотографии. Не помню, какое решение было первым: поговорить с вами сегодня днем или сделать снимок, что подразумевало дальнейший разговор. – Она улыбнулась. – Что же вы не пьете свою воду?
Милгрим посмотрел на банку, отколупнул крышку и налил в высокий стакан что-то желтое, с пузырьками.
– Давайте сядем, – сказала она и опустилась в кожаное клубное кресло.
Милгрим сел напротив.
– Что я сделал? – спросил он.
– Я не телепат.
– Простите?
– Вы лет десять не заполняли налоговую декларацию. Но, возможно, вы не зарабатывали налогооблагаемого минимума.
– Думаю, не зарабатывал.
– Но теперь вы получаете зарплату?
– Нечто вроде гонораров, – смущенно ответил Милгрим. – Плюс издержки.
– Довольно значительные. – Она оглядела бар. – В рекламном агентстве «Синий муравей»?
– Формально нет, – ответил Милгрим. Ему не понравилось, как это прозвучало. – Я работаю на руководителя.
Слово «руководитель» было какое-то скользкое.
Она кивнула и тут же снова посмотрела ему в глаза.
– О вас очень мало известно, мистер Милгрим. Колумбийский университет? Славянские языки? Перевод? Работа на правительство?
– Да.
– Нулевое досье в ChoicePoint[20]. Это значит, что за десять лет у вас не было даже кредитной карточки. Не было адреса. Если мне можно высказать догадку, мистер Милгрим, я бы предположила, что у вас были проблемы с наркотиками.
– Да.
– Сейчас вы не похожи на человека, у которого проблемы с наркотиками.
– Правда?
– Правда. У вас есть набор рефлексов, оставшихся от проблем с наркотиками. И у вас возможны проблемы из-за людей, с которыми вы сейчас связаны. Собственно, об этом я и собиралась с вами говорить.
Милгрим отпил из стакана. Что-то вырвиглазное, лимонное. У него навернулись слезы.
– Зачем вы ездили в Миртл-Бич, мистер Милгрим? Знали ли вы человека, с которым там встречались?
– Штаны, – ответил он.
– Штаны?
– Я снял с них натирки. Сделал фотографии. Ему за это заплатили.
– Вы знаете сколько?
– Нет. Несколько тысяч. – Милгрим, не отдавая себе отчета, показал пальцами толщину пачки стодолларовых банкнот. – Скажем, максимум десять.
– И эти штаны были собственностью Минобороны? – спросила она, глядя ему прямо в глаза.
– Надеюсь, нет, – проговорил Милгрим из глубины внезапного отчаяния.
Она отпила большой долгий глоток. Продолжая глядеть с прежним выражением. Кто-то гоготнул в соседнем помещении бара, за дверями все того же красного дерева. Смех вполне подходил к интерьеру.
– Могу вам сказать, что не были.
Милгрим проглотил вставший в горле болезненный комок.
– Не были.
– Но могли быть. И это стало бы проблемой. Расскажите про человека, который их вам показал.
– У него была стрижка «каскад». И черные блекки-коллинзовские тотерсы.
– Что-что?
– Тотерсы, – повторил Милгрим. – Я их гуглил. У них нейлоновая мешковина карманов для пистолетов и всего такого. Кордюра-плюс. И накладные карманы для ножей или фонариков.
– Ну да. – Она улыбнулась. – Разумеется.
– Слейт сказал, он из спец-чего-то.
– Не сомневаюсь, что он так думает.
– Спецвойск? Это правда?
– Слейт, – сказала она. – Оливер. Британский гражданин, проживает в Канаде. Работает на фирму «Синий муравей».
– Да, – сказал Милгрим, воображая фотографию Слейта у нее на стене. – А вообще, он больше молчал. Упомянул, что им нужны ластовицы.
– Что-что?
– Ластовицы. Штанам. – И добавил, вспомнив: – Лучший модельер-аналитик «Синего муравья» сказала, они не армейские. Уличные. Думаю, она права.
– Почему?
– Цвет «койот». – Он пожал плечами. – Прошлый год. Ирак.
– Я была в Ираке. Три месяца. В Зеленой зоне[21]. Мне там этот «койот» тоже намозолил глаза.
Милгрим не мог придумать ответа.
– Это было опасно? – спросил его робот.
– У них есть «Синабон». Я скучала по детям. – Она допила пиво и поставила бутылку на хрустальный подносик с рифленым металлическим ободком. – В магазине подарков вы встречались с его женой. Он тоже был в Ираке. Сперва в элитном подразделении, потом по контракту.
– Я его боялся, – сказал Милгрим.
– Думаю, он неадекватный, – заметила она таким тоном, будто тут решительно нечему удивляться. – Что там такое с «тойотой»?
– С «хайлюксом»?
– Всю помощь здесь я получаю по линии атташе ФБР. Британцы согласились проследить за вами от аэропорта и сообщить, где вы остановитесь. Но их заинтересовала машина.
– Она принадлежит Бигенду, – сказал Милгрим. – Броня установлена фирмой «Янкель», мотор по спецзаказу, шины, которые едут даже после пулевой пробоины.
Он не стал добавлять про «уровень наркокартеля».
– Это его настоящая фамилия?
– Французское произношение вроде бы Бэжан, но он предпочитает английское.
– Зачем ему такой автомобиль?
– Ни за чем. Просто из любознательности.
– Наверное, приятный человек.
– Я не уверен, что так бы о нем сказал. Но безусловно любознательный.
– И с очень серьезными связями. Мои британцы явно сочли, что слежка от аэропорта и название гостиницы – все, что я от них получу. Хотя, может, они и не знают ничего. Во всяком случае, автомобиль их заинтриговал.
– Видимо, по-настоящему чудаковатых богачей не так уж много, – заметил Милгрим. – Даже здесь.
– Мне трудно судить.
Милгрим кивнул и с опаской отпил горького тоника.
– Зачем им данные об этих штанах?
– Они интересуются военными контрактами, – сказал Милгрим. – Разработкой моделей. Выпускать снаряжение можно только в США. Закон такой есть.
– Серьезно?
– Мне так сказали.
– Нет, я спросила «серьезно?» про их интерес к военным контрактам.
– Серьезно, конечно. Это крупный текущий проект.
– Охрененно смешно.
Милгрим растерянно глядел в свой тоник.
– У вас есть телефон?
– Да. – Милгрим вынул из кармана «нео». – Но Бигенд говорит, он прослушивается.
– Тогда не надо. Я арестовала серьезного преступника, у которого был такой.
Милгрим поежился.
– Не из-за телефона. По другой причине. У вас есть электронный адрес?
– В «Синем муравье».
– Аккаунт в твиттере?
– Что?
– Зарегистрируйтесь в нем. Голубой дельфин два, все буквы заглавные, без пробелов. «Два» – цифрой. На ноутбуке в фойе. Как только допьете эту банку. Сразу поставьте защиту твитов, чтобы они были видны только читателям. Я попрошу меня добавить. Я буду Голубой дельфин один. Добавьте меня, никого больше не добавляйте. Это все равно будут порноботы.
– Порноботы? Это что?
– Я так разговариваю с детьми. Вы зарегистрируетесь. Будем держать связь через твиттер. Попробуем уберечь вас от беды.
Милгрим поморщился.
– Никуда не уезжайте, не известив меня. То же самое, если соберетесь сменить гостиницу.
– Я должен ехать, куда меня отправляют, – сказал Милгрим. – Это моя работа.
– Вот и отлично. Я буду на связи. – Она встала. – Спасибо за пиво. Не забудьте зарегистрироваться. Голубой дельфин два. Все заглавные. Без пробелов.
Она вышла, он остался сидеть в клубном кресле. Вынул из кармана карточку. Подержал, не читая, между пальцами.
– Без пробелов, – повторил его робот.
17 Инфузории
Хайди сидела в кабинетовском баре. На ней была куртка постапокалиптической тамбурмажоретки из тканей разной фактуры, переливающихся всеми оттенками черного.
– Муйловы карточки сработали?
– Две. – Хайди подняла запотевший высокий стакан с прозрачной жидкостью.
Мастер в «Селфридже» не только подстриг ее, но и покрасил, тоже в несколько оттенков. И, судя по всему, она успела побывать в косметическом отделе.
– Что это? – спросила Холлис, указывая на стакан.
– Вода, – ответила Хайди и отпила.
– Хочешь завтра утром со мной в Париж?
– Зачем?
– По моей работе. Там будет ярмарка винтажной одежды. Мне надо найти девушку, которая знает то, что поручил мне выяснить Бигенд.
– Как ты ее нашла?
– Она встречается с клавишником из «Тумб».
– Мир тесен, – сказала Хайди. – А этот единственный нормальный. Остальные инфузории. Ушлепки куриные. Я пас. От гребаных самолетов горло болит.
– Так сейчас поездом – «Евростар».
– Не, я про те, которыми сюда летела. Когда вернешься?
– Если завтра ее найду, то послезавтра. Ладно, возьму Милгрима.
– Как он тебе показался?
– С очень большим прибабахом.
Холлис аккуратно сдула бурый островок пены на своем полупинтовом стакане «гиннесса», чтобы посмотреть, как он сдвинется, и отпила глоток. Она сама не совсем понимала, зачем взяла «гиннесс». Он ей нравился на вид, но не на вкус. Интересно, какой бы он был на вкус, будь вкус такой, какого она ждала на вид? Не угадаешь.