Лебединая песнь - Ирина Головкина (Римская-Корсакова)

Ирина Головкина (Римская-Корсакова) Лебединая песнь

В этом произведении нет ни одного выдуманного факта – такого, который не был бы мною почерпнут из окружающей действительности 30-х и 40-х годов.

И.В. Головкина. 1957 -1962 гг.

Предисловие внука автора

Автор этой книги – человек нелегкой и трагической судьбы. Да и могли ли быть в России, в XX веке, легкие судьбы? Революция, годы террора, война нанесли людям незаживающие раны, которые не лечило время. Жизнь текла под знаком безнадежности: старого не воротишь, новое во всех его проявлениях не принимает душа. Сердце осталось в той, старой России. Ее образ, отдаленный несколькими десятилетиями кошмара, ассоциировался с детством, мирной, согласной, гармоничной жизнью, где все было так, как должно быть у людей. Все искажения, несправедливости прошлого бледнели, просто растворялись перед лицом разразившихся вдруг катаклизмов.

Ирина Владимировна Головкина, урожденная Троицкая, родилась 6 июня 1904 года (по новому стилю) в петербургской дворянской семье. Событие это произошло в имении Вечаша, в Псковской губернии. Дом и усадьбу имения много лет снимал как дачу дедушка Ирины Владимировны по материнской линии, великий русский композитор Николай Андреевич Римский-Корсаков. В Вечаше Николай Андреевич написал семь из своих пятнадцати опер. В те дни, когда родилась очередная внучка, композитор работал над «Сказанием о невидимом граде Китеже и деве Февронии». Эта опера стала наиболее значимой для Ирины Владимировны и, впоследствии, для членов ее собственной семьи.

В зимнее время семья Римских-Корсаковых перебиралась в Петербург, в дом 28 на Загородном проспекте. Родители Иры Троицкой, Владимир Петрович и София Николаевна, урожденная Римская-Корсакова, снимали квартиру в том же доме, где жил и Николай Андреевич. София Николаевна была чрезвычайно привязана к отцу, помогала ему в работе, переписывая бесконечные ноты, и даже участвовала в составлении либретто к опере «Кащей бессмертный». Она хорошо пела, но до кончины Николая Андреевича выходить на сцену не осмеливалась. Кажется, лишь в 1914 году в газетах впервые напечатали короткое, но лестное резюме о ее выступлении.

Владимир Петрович в свое время закончил юридический факультет Санкт-Петербургского Университета и служил по своей специальности. Его отцом был генерал Петр Архипович Троицкий – участник нескольких военных кампаний, в том числе русско-турецкой войны 1877-1878 годов, где он еще в чине полковника осаждал город Плевну. У Владимира Петровича были замечательные сестры. Одна из них, Евгения Петровна Троицкая, закончила Медицинский институт в Милане, затем женский Медицинский институт в Петербурге и отправилась на должность земского врача в сибирскую деревню, где провела пять лет до начала 1-й Мировой войны. Такие люди становились идеалом для подрастающей Ирины Троицкой.

По словам бабушки, годы до революции 1917-го были счастливейшими временами ее жизни. Наступление каждого нового дня наполняло ее радостью. В 1907 году Николай Андреевич Римский-Корсаков купил имение Любенск, которое находилось возле Вечаши, на расстоянии примерно одной версты. С этого времени сильно разросшаяся семья композитора стала проводить летний сезон уже здесь.

Первые осознанные воспоминания о природе, которую Ирина Владимировна очень любила и за которой всегда зорко наблюдала, относятся к окрестностям Любенска. Научившись читать и писать, девочка стала вести дневники, которые наполнились многочисленными сведениями о цветах, расцветших в такой-то день и произраставших в таких-то условиях, о разнообразных видах птиц, прилетевших такого-то числа и свивших себе гнезда в усадьбе. Все деревья и гнезда на них были пересчитаны и находились под детским наблюдением. Поведение коров, собак, индюков подвергалось психологическому осмыслению. Положение животных находило живой отклик в душах Ирины и Людмилы Троицких и их кузенов. В дневниках содержалось немало описаний разных хозяйственных дел и занятий. Описывается, например, семипольная система посевов, способ пересадки пчел в другой улей, сенокос и так далее. В наше время эти рассказы двенадцатилетней девочки читаются как что-то весьма познавательное и вместе с тем трогательное, а иногда забавное.

Пробы пера не ограничились одними дневниками. Под впечатлением увиденного и переживаемого появились попытки писать художественные сочинения. Одно из них под названием «Крестьяночки» включает около двадцати глав-«картинок», объединенных общим сюжетом, и повествует о жизни крестьянских и помещичьих девочек. Повесть написана с натуры: так и виден Любенск; речь детей и взрослых, крестьян и барышень типична. Произведение было напечатано в домашних условиях в 1919 году.

В Петрограде, в зимнее время года, бабушка с младшей сестрой Людмилой посещали гимназию Стоюниной, «в двух шагах от дома» на Кабинетской улице (ныне ул.

Правды). Рядом с женской гимназией, на другой стороне улицы, на углу Кабинетской и Ивановской улицы (ныне Социалистической), находилась мужская гимназия (ныне школа № 321), где учились внуки Стоюниной: Борис и Владимир Лосские, сыновья известного русского философа. Борис и Ирина были сверстниками, часто встречались на детских праздниках и просто на улице, когда выходили из стен своих гимназий. В 1922 году семью Лосских вместе с семьями других крупнейших ученых и философов выслали из России. Бабушка ходила провожать их пароход, чтобы проститься с другом детства. Могли ли они думать, что их пути снова пересекутся уже в 60-е годы? Борис Николаевич участвовал во французском движении Сопротивления, сидел в фашистском концлагере и выжил, бабушка уцелела в годы массовых репрессий и блокады. Ни о какой переписке в эти десятилетия не могло идти и речи. Письма, дружественные визиты возобновились с середины 60-х годов и продолжились вплоть до 90-х.

Во время своих детских прогулок по городу бабушка не раз видела проезжавшую карету Государя и самого стоящего в ней Императора с Наследником, приветствовавших остановившийся и раскланивающийся народ. Воспоминания об этих встречах и, вообще, всякие упоминания о царственных особах были всегда исполнены у нее глубокого к ним уважения и высокого почтения.

«Грянула матушка революция», – для кого-то долгожданная, а для кого ворвавшаяся непрошенная гостья, принесшая неисчислимые страдания. Голод, безработица, унижения, тревоги омрачили дальнейшую жизнь. Но они не могли изменить устоев этой жизни – напротив, как ледяная вода закаляет горячую сталь, катастрофы революции только законсервировали, укрепили в некоторых людях принципы аристократизма, разожгли угасавшую было православную веру, пошатнувшуюся любовь к царям. Такой настрой сформировался в семье Троицких и во многих других семьях того же круга. Явилась некая внутренняя сознательная и бессознательная оппозиция всем веяниям новой эпохи.

У Ирины Владимировны выковался характер человека, пришедшего в этот мир из прошлого. Ее идеалом стали представители далеких эпох, такие как Жанна Д'арк, святые благоверные князья, преподобные Сергий Радонежский и Серафим Саровский и вообще люди, исполненные благородства, не допускавшие грубости, какого-либо нечестия. Кто-то старался «перекраситься», слиться с общей массой, а ей наоборот всегда нужно было подчеркнуть свою принадлежность к той старине, которая теперь везде высмеивалась и попиралась. В такой жизненной позиции нельзя не отметить составляющей той самой «классовой борьбы», о которой столько говорили большевики, но только со стороны представителя побежденного класса. Осознавая недопустимость классового подхода в жизни, бабушка все же была несвободна от него. Она являла собой яркого представителя своего класса, гордилась им и по-своему вела классовую борьбу. До конца жизни ни в осанке, ни в манерах, ни в разговоре, ни в одежде, ни в обстановке комнат, ни в чем она не могла допустить

Окончив в 1922 году 10-ю Единую Трудовую школу, так стала называться к этому времени гимназия Стоюниной, Ирина Владимировна занималась еще несколько лет в музыкальной школе для взрослых по специальности фортепиано. В те годы в Ленинграде, при Крестовой церкви Александро-Невской Лавры, возникло православное братство, объединившее религиозную молодежь. Одним из его активистов был родственник Ирины Владимировны, выпускник Пажеского корпуса, Николай Иванович Цуханов, который впоследствии, в 1927 году был репрессирован и отбывал срок в Соловецком монастыре за участие в братстве. Через Николая Ивановича сестры Троицкие тоже вступили в его состав и участвовали в работе.

Девушкам очень хотелось поступить в Университет, но это стало делом почти неосуществимым. Как только открывались анкетные данные, выяснялось происхождение, разговор с абитуриентом заканчивался. В 1927 году открылись Высшие Госкурсы Искусствоведения при Институте Истории Искусств, где требовались только справки с места работы. Воспользовавшись лазейкой, Ирина Троицкая поступила на словесное отделение курсов, где и училась два года. В сентябре 1929 года она уже состояла слушателем Фонетической Школы Новых Языков при Научно-Исследовательском Институте сравнительного изучения Литератур и Языков при Ленинградском Государственном Университете. Здесь ее научным руководителем стал профессор Перетц. Бабушка писала под его руководством курсовые работы, рефераты, посвященные древне-русской литературе, летописям. Профессор отметил способности новой студентки и как-то раз в шутку заметил: «Все бы хорошо, да вот беда – она хорошенькая! Терпеть не могу хорошеньких: сейчас выскочат замуж, а профессорская забота останется втуне».

В 1932 году в институте прошли «чистки». Тучи сгустились над головой студентов и преподавателей. Студентку Троицкую отчислили с III курса за деда-генерала. Вскоре репрессиям подвергся и профессор Перетц. В это время у бабушки появилось грустно-шуточное стихотворение, которое в романе принадлежит одному из героев:

Пра-пра-прадедушки, вы эполетами

Вовсе нас сгоните с белого свету…

В 1934 году Ирина Владимировна вышла замуж за Капитона Васильевича Головкина, в прошлом царского офицера, штабс-капитана, Георгиевского кавалера, участника 1-й Мировой войны. Капитон Васильевич родился в 1895 году и происходил из Рыбинских купцов-заводчиков. Он окончил Коммерческое училище в Рыбинске и в 1912 году поступил в Политехнический институт в Петербурге, видимо с той целью, чтобы в дальнейшем работать на металлургическом заводе, который принадлежал его семье. Когда в 1914 году началась война, он оставил свой институт и поступил во Владимирское военное училище в Петербурге на ускоренный офицерский курс и к 1916 году, а может быть в конце 1915 года, оказался на фронте, под Двинском (ныне г.Даугавпилс в Латвии). Он оказался способным, храбрым и идейным офицером: командовал «ротой смерти» 141 Можайского пехотного полка, выступал за «войну до победного конца», за печально известное июльское наступление 1917 года он был награжден солдатским Георгиевским крестом 4 степени.

У бабушки сохранился приказ по 141 полку за 17 августа 1917 года. В нем написано: «5 роты Шт-Кап. Головкин Капитон Васильевич № 770830 в бою у дер. Голодайки «Золотая Горка» 10 июля сего года при нашем наступлении, командуя 5 ротой, которая вся почти состояла из новобранцев, только что прибывших на фронт, несмотря на губительный огонь противника, шел впереди роты, ободряя солдат примером личной храбрости и мужества. Подойдя к проволочным заграждениям противника, первым бросился на штурм, увлекая за собою солдат. Когда губительный огонь противника выбил большую половину солдат роты смерти, оставшихся присоединил к себе и несколько раз под сильным огнем противника бросался в атаку, но ввиду неуспеха по приказанию отступил в свои окопы».

Вполне понятно, что такой офицер должен был стать идейным противником фронтовых революционных групп, одна из которых, встречаясь тайно на своих собраниях, постановила «убить или уничтожить Головкина Капитона Васильевича, олицетворяющего собой доблесть царского офицера». В него стреляли сзади во время боя, пытались расправиться, когда Капитон Васильевич случайно вошел в блиндаж, где собирались революционеры. Однако находчивость его вестового, Михаила Филиппова и собственная быстрая реакция спасли его. Выхватив револьвер и обнажив саблю ранее своих врагов, Капитон Васильевич сковал их движения страхом быть убитыми на месте. В это же время вестовой, который не был замечен революционерами, успел скрыться и позвал товарищей по оружию.

Невозможно изложить здесь множество происшествий из жизни Капитона Васильевича, они могли бы лечь в основу целой повести, но из сказанного видно, что он явил собой образ героя, какого много лет ждала Ирина Владимировна, отказывая другим потенциальным женихам. Капитон и Ирина венчались в церкви Симеона и Анны на Моховой улице. В 1936 году у них родился сын Кирилл.

В 30-е годы Капитон Васильевич работал на Ленинградских заводах, в литейных цехах как инженер-технолог. Время от времени некоторых работников обвиняли во «вредительстве» и они пропадали в застенках НКВД. Немногие люди позволяли себе тогда общаться или, того пуще, помогать их родным. Среди этих немногих был и Капитон Васильевич. Не раз он сам оказывался на краю бездны, но на удивление все кончалось благополучно. Счастливые годы жизни прошли таким образом в напряжении, в ожидании чего-то страшного. Врач находил нервную систему Капитона Васильевича совершенно истощенной.

В начале 1941 года Ирина и Людмила закончили курсы рентген-техников и поступили на работу в глазную поликлинику при Институте черепных ранений на Моховой улице. Это новое поступление стало судьбоносным, так как впереди была война и блокада Ленинграда. Капитон Васильевич, анализируя ситуацию, заранее предвидел события: говорил, что будет война с Финляндией, что «будем делить с Гитлером Польшу», что не избежать войны с Германией. Когда началась Великая Отечественная война, Капитон Васильевич ушел на фронт, а семья оставалась на летнем отдыхе в Вырице, в доме его брата Николая Васильевича Головкина. В начале августа они приехали в Ленинград, чтобы не выезжать из него до конца войны.

В первую блокадную зиму совершенно неожиданно подверглась репрессиям сестра бабушки, Людмила. Ее вызвали в «большой дом» и предложили подписать заведомо ложные показания против ее подруги Конопатской. Получив отказ, следователь сказал, что тогда вышлют из города ее саму. Так и случилось: Людмила Владимировна отправилась в ссылку из блокадного города. Очень скоро, в мае 1942 года, из Тюмени прислали серую бумажку с надписью: «Троицкая умерла». Она была тихим, кротким человеком, за всю жизнь не причинившим никому зла; писала стихи, играла на фортепиано. Между тем даже в 60-70-е годы бабушке было отказано в ее реабилитации.

Одновременно с высылкой Людмилы пришло распоряжение покинуть Ленинград и Софии Николаевне. Она должна была отправиться на вольное поселение в Красноярский край. Тогда Ирина Владимировна пошла в Смольный и сказала: «В 1905 году Николай Андреевич Римский-Корсаков заступился за революционных студентов Консерватории, его даже уволили тогда за это с работы, а теперь за это вы хотите выслать его дочь?» Такого аргумента, видимо, не ожидали, София Николаевна осталась дома, ей было в эту пору уже 65 лет.

У семьи не было вопроса об эвакуации. София Николаевна, например, не мыслила себе, что можно оставить родной дом, где она хранила часть вещей и обстановки своего отца, где была его бывшая квартира, из которой по ее убеждению нужно было сделать музей. Создание музея-квартиры на Загородном проспекте было ее заветной мечтой. Уехать и оставить все на произвол судьбы не представлялось возможным. Естественно, что и дочери придерживались подобных взглядов, тем более, что они не согласились бы расстаться друг с другом, особенно перед лицом грозной опасности. Пережив большую часть блокады, София Николаевна умерла от голода 23 июля 1943 года.

Поликлиника, в которой работала Ирина Владимировна, в дни блокады превратилась в военный госпиталь, куда направляли раненых в область глаз защитников города. После высылки сестры Людмилы бабушка оказалась здесь единственным рентген-техником. Это обстоятельство с одной стороны делало ее незаменимой, а с другой – чрезвычайно востребованной. Большую часть суток она проводила на службе и с замиранием сердца шла домой, не зная, живы ли ее пятилетний сын и мать. Иногда, невзирая на бомбежку, она бежала по пустым улицам домой. Один раз ее догнал милиционер, приказывая: «Гражданка – в бомбоубежище!» Она объяснила: «У меня там маленький сын и старая мать!» – и он не стал ее больше задерживать.

Первое время при объявлении воздушной тревоги семья спускалась в убежище, потом предпочитали оставаться дома, на верхнем этаже. Если погибнуть, то уж всем вместе и с домом. Некоторые не понимали этого стремления во что бы то ни стало быть всем вместе. Бабушку уговаривали отдать сына в детский сад, где бы его стали лучше кормить и он был бы в большей безопасности, уговаривали отправить его в эвакуацию. Все это было бесполезно. Разлука ассоциировалась с концом. Когда Ирина Владимировна заболела желтухой, и ее хотели госпитализировать, она вырвалась и убежала домой, зная, что без нее семья погибнет. Ей пошли навстречу и разрешили болеть дома.

Чтобы выжить при таком страшном голоде, бабушка время от времени рисковала и носила что-нибудь из вещей на «черный рынок», где продавали еду. Два раза при этом она попадала в облаву: ловили всех, и кто продавал, и кто покупал хлеб. Один раз она выскочила из оцепления под брюхом лошади, другой раз впряглась в упряжку с мусором, которую тащили по улице девушки-дворники, которые укрыли ее, выдав за свою.