— Это её глаза… её глаза… — шептал он, в ужасе отступая от неё. — Само небо преследует меня… Это она… она!
Но тут газель жалобно заблеяла, бессильно протягивая к воде свою изящную головку…
У неё оказались перебитыми ноги… Кое-как она доползла сюда, чтобы напиться, а к самому фонтану дойти уже не было силы. Рыцарь понял это — и непонятное ему самому чувство жалости охватило его. Он приподнял газель на руки и поднёс к фонтану. Она начала с жадностью пить…
— Её глаза… её!.. Глаза султанши Зейнаб, убитой им!.. Это она…
И странное чувство какой-то тихой печали проникло в его душу, когда она, эта газель, обернула к нему взгляд, полный благодарности и кроткой ласки. Он обмыл ей ноги… Перевязал их… Когда он вернулся к коню — к ужасу его оказалось, что коня не было. Оставленный на свободе и не принадлежавший никогда Чёрному рыцарю, конь бросился назад, вероятно, в тот сирийский город отыскивать своего хозяина. Напрасно Чёрный рыцарь звал его и кричал ему — увы! — уже далеко-далеко золотистое облачко показывало то место, где копыта бегуна взрывали песок пустыни… Если бы кто-нибудь через несколько часов встретил Чёрного рыцаря, он увидел бы его медленно бредущим по пустыне с раненою газелью на руках, которая, положив ему доверчиво голову на плечо, дремала… «Её глаза, глаза султанши Зейнаб!» — повторял убийца.
И почему-то ему казалось, что он видит эту несчастную красавицу, прикрытую только своими чудными волосами… Она обнимает его колени… Умоляет о пощаде… И вдруг — глубокая, в грудь нанесённая рана… Она хватается за неё руками… Сквозь её пальцы хлещет кровь… Синяя тень ложится на её лицо… Из горла раздаётся какое-то хрипение… А раненая газель, всё так же доверчиво положив голову на его плечо, дремлет на руках Чёрного рыцаря… Но что это? Впереди в песке пустыни что-то шевелится. Чёрный рыцарь подходит… Какой-то измученный пустынник едва поднимает свою голову.
— Что с тобой? — спрашивает его рыцарь.
— Умираю от голода и жажды…
У Чёрного рыцаря немного воды с собою. Он знает, что на целые сутки впереди нет ни одного источника… Но, сам не зная, что делает, он отдаёт свою воду умирающему… Потом он приподымает его, предлагает опереться на его руку, и ведёт таким образом вперёд, держа всё так же на другой руке газель…
IV
Прошло несколько лет… О Чёрном рыцаре не было ни слуху, ни духу. Все так и решили, что он пропал в Палестине — и, говоря правду, его гибель никому не была больна! Вассалы его радовались отсутствию жестокого суверена, и опустевший край мало-помалу начал отстраиваться и заселяться. Опять возникли на старых пожарищах новые селения; там, где ещё недавно бродили одни волки да ночные грабители, весело подымался дымок к голубым небесам, и свежие молодые побеги зеленели вокруг недавно обработанных, но успевших принести несколько хороших жатв полей. Тем не менее, казалось, проклятие тяготело над этим уголком — за грехи ли Чёрного рыцаря или за преступления его предков, но небо не хотело примириться с отверженною им страною. Монахи так и объясняли это, наивно полагая, что Всемогущий за господ поражает их слуг. Не успели ещё усесться на старых местах вассалы грозного графа, не успела заглохнуть память о его жестокостях, как — новое горе. В стране показалась страшная гостья Востока, быть может, занесённая кем-либо из вернувшихся домой крестоносцев, — «чёрная смерть». Чума, ещё до сих пор неизвестная в этой части Европы, разом развернулась с такою страшною жестокостью, что люди потерялись окончательно. Ни наука, ни религия не могли придти на помощь. Умирали и в гордых замках, на высях гор, и в убогих хижинах в глубине долин; умирали старики, дети и женщины; цветущие юноши в один день заболевали и в страшных мучениях оканчивали свою только что начавшуюся жизнь. В каждом доме мертвецы — и за одним всегда следовали другие. Оказывались сплошь вымершие деревни; некоторые города вовсе опустели, на скалах торчмя стояли безлюдные замки. Были места, где некому было хоронить. Болезнь эта не знала пощады. Все, кого она касалась, гибли неизбежно. Дороги были наполнены трупами, потому что те, которые хотели уйти из проклятой страны, падали, как только удалялись от её пределов… Но великие бедствия всегда вызывают и великие характеры. В эпоху общего ужаса и тоски один не поддался ей, один являлся всюду, где нужна была помощь человека и утешение христианина. Откуда явился он — никто не знал. Года два тому назад в старой пещере убитого Чёрным рыцарем пустынника поселился новый отшельник. На первых порах он казался измученным и жалким. Терпя голод и холод, он жил в безлюдном лесу, ходил босым, но всегда с закрытым лицом. Под грубою тканью его холодного плаща заметно было железо вериг, а на самом плаще проступали каждый день свежие пятна крови, потому что вериги до ран терзали измождённое тело одинокого отшельника. Он питался кореньями, побегами трав, и когда люди приносили ему плодов и хлеба, он по ночам обратно возвращал эти даяния в те же деревни, но только оставлял их у наиболее беднейших хижин. Иногда он становился по горло в быстро текущие и холодные осенью реки, спал на острых каменьях; приходя к людям, добровольно и молчаливо исполнял самые низкие и позорные, по понятиям того времени, работы… Люди были жестоки. Случалось, отшельника били — он низко кланялся, словно благодаря за побои, и так же молча продолжал своё дело. Когда все входили в церковь слушать божественное слово, пустынник против дверей храма простирался ниц на земле, в грязи или под солнцем, всё равно, и оставался так до конца службы. Он никогда не молился и на вопросы, задаваемые ему, отвечал, что его молитва, молитва подобного ему грешника, оскорбит небо… Раз он узнал, что в соседнем городе обвинили за воровство отца голодавшей семьи, для которой несчастный похитил тайно хлеб из лавки. В назначенный для наказания день к судьям явился отшельник и, став на колени, заявил, что вина — его, что отец нищих детей не совершал преступления, в котором его обвиняют. Вор молчал. Судьи повелели прибить отшельника за ухо к позорному столбу и урезать ему нос. Когда подняли покрывавший его лицо капюшон, оно, страшно измождённое и худое, оказалось покрытым шрамами и боевыми рубцами. Решили, что монах был старый солдат. Когда нож палача уродовал его, отшельник, побеждая боль, безмолвно смотрел в синие небеса, и взгляд его, казалось, искал там утешения. Он должен был целые сутки оставаться у столба. Проходившие мимо люди издевались над ним, плевали в лицо ему, злые дети швыряли в несчастного каменьями, но он не сводил очей с безоблачной тверди, и хотя уста его не шептали молитвы — казалось, она неудержимо лилась из его очей… На другой день его отпустили; он низко поклонился судьям и пошёл прочь… Скоро весть об этом разнеслась: настоящий вор рассказал своим, как всё было в действительности, — и поселяне стали боготворить отшельника. Тогда, заметив общее к нему уважение, он заперся окончательно в своей пещере и до появления чумы не показывался никому…
Чума заставила его выйти из добровольного заключения.
Когда все бежали от умиравшего, отшельник приходил к нему и служил до последней минуты; метавшихся в смертельной тоске он обнимал и касался устами их болящих и точивших смрадный гной язв. Когда его просили молиться, он отказывался, говоря, что его молитва неугодна Богу, — лишь раскрывал Евангелие и читал благую весть до тех пор, пока зачумлённый не терял сознания. Все ходившие за больными умирали. Его, казалось, щадило небо. И отшельник удалялся к себе, опустив голову, или от одного умершего переходил к другому, ещё умирающему.
Замок Чёрного рыцаря недолго был пуст… У него оказался далёкий родственник. Когда было уже окончательно решено, что настоящий граф погиб в Палестине и не вернётся домой, родственник этот явился сюда со стражей и положил свою властную руку на всё его окружавшее. Поселяне затрепетали. Оказалось, что в жилах нового господина текла кровь проклятого рода. Этот оказался так же жесток, как и правивший до него страною. Опять на виселицах болтались ни в чём неповинные люди, в подземельях вновь оказались неведомо за что запертые узники. Из-под топора палача обильно лилась кровь. Суверен отнимал не только жизнь, но и честь своих вассалов. Скоро не было здесь не обесчещенной им девушки, не отторгнутой от супружеского ложа красавицы. Не один он — каждый из его воинов считал себя вправе бесчестить, убивать и грабить. Скоро стон пошёл по всей окрестности. Отшельник на себе испытал железную руку владельца. Как-то лошадь последнего испугалась его мрачной и закрытой плащом с головы до ног фигуры и понесла. По приказанию владельца пустынника схватили и, избив палками, полуумирающего оставили на дороге… Тут он лежал всю долгую ночь. Мимо бежали волки и не тронули его… Когда рассвело, он увидел вдали несколько воинов с толпою захваченных ими людей… Они остановились на роздых около того места, где лежал отшельник. Прислушиваясь к их стенаниям и жалобам, узнал он, что их вели на казнь за то, что они осмелились вступиться — одни за своих дочерей, другие за жён, третьи были слишком зажиточны, и опричники графа хотели их гибели, чтобы завладеть их имуществом.
— Когда назначена казнь? — шёпотом спросил отшельник у ближайшего.
— Через неделю — в следующее воскресенье!
— Успокойтесь и молитесь Богу… Если Он поможет, рука палача не коснётся вас!
Затем отшельник обратился к одному из воинов и предложил ему продать лошадь. Тот изумился. Отшельник бросил ему горсть золота. Солдат взял его и оказался на сей раз честен, отдал коня. Когда этот вскочим на седло, все изумились. Его приёмы обнаружили опытного ездока… «Ещё раз: надейтесь на Бога и молитесь Ему»…
Случилось нечто необычайное…
Императору доложили, что какой-то отшельник, не открывая своего лица, с утра добивается у ворот его дворца быть допущенным к нему. Его гнали прочь, били, но он с удивительною настойчивостью хватал за платье каждого рыцаря, проходившего мимо, и умолял сказать о нём императору. Император приказал его впустить.
— Кто ты?.. — спросил он.
— Чёрный рыцарь… Граф и суверен гор и равнин Торрены и Ривы!..
И он подал императору связку пыльных пергаментов. Все оцепенели. Государь осмотрел документы.
— Я поверю тебе только тогда, когда ты мне покажешь знак, который, я знаю, красуется на всех членах твоей фамилии.
Отшельник сбросил плащ. Придворные ахнули. Худое, изуродованное лицо, с отрезанным носом и оборванными ушами, всё в шрамах, плечи в синяках и кровавых подтёках от ран и ударов, спина исковерканная палками нового владельца его земель — так и бросились в глаза окружающим. Но на груди, под слоем грязи, когда её обмыли, оказался действительно знак этой фамилии — птица со змеёю в когтях…
Досказывать недолго.
Владения были возвращены Чёрному рыцарю. Осуждённые его родственником поселяне были освобождены.
Он дал свободу своим вассалам, а замок и ближайшие к нему земли подарил ордену св. Доминика. Скоро в серых стенах и башнях устроился монастырь.
Ему предложили пострижение.
Чёрный рыцарь признал себя недостойным. Он до самой смерти оставался при обители как слуга, исполнявший самые чёрные и трудные работы. Никогда не являлся он к исповеди и причастию… Так прошло ещё двадцать лет… Чёрный рыцарь, уже седой старик, куда-то пропал… Первое время не хватились, потом стали искать отшельника, но его нигде не было. О нём было забыли совсем, как вдруг — из одной расщелины в скале стали замечать по ночам точно раскидывавшееся оттуда в высоту и по сторонам сияние.
Народ начал собираться туда.
Монахи тоже… Вспомнили, что тут находилась одна из самых ужасных темниц Чёрного рыцаря.
Ещё живший где-то далеко престарелый мажордом был вызван в замок. Он указал ход. Проникая во тьму подземных жил, монахи, спускаясь всё ниже и ниже, дошли, наконец, до страшного угла, сплошь заваленного костями и остатками забытых здесь жертв…
Посреди них стоял на коленях отшельник, обнимая руками громадный каменный крест.
К нему кинулись все. Подняли капюшон, закрывавший его лицо, — увы, Чёрный рыцарь был мёртв!
Долго ещё после того сияние разливалось по ночам над этим местом, где вскоре был сооружён подземный храм.
Поселяне забыли имя Чёрного рыцаря, но хорошо помнят легенду о нём.
Мне передал её монах, когда мы сидели вдвоём под навесом зелёных ветвей за стаканами доброго Сан-Поло.
Солнце сияло так весело, так громко и задорно пели птицы, так ласкающе шептала молодая листва, и так мирно журчал ручей, переливаясь с камня на камень у наших ног!..
И казалось таким счастьем жить теперь, когда ни таких феодалов, ни таких нравов нет уже более!..
1904
Примечания
1
Тебя, Бога, хвалим — лат.