– Что бы ни приготовили на ужин, я уверен, он мне понравится, – заверил его Ральф.
Ректор был явно польщен.
– Я тоже так думаю, сэр. Могу предложить вам великолепную форель, выловленную из ручья прямо здесь, в деревне. Мэри испекла свой изумительно вкусный пирог – о, под его корочкой скрываются такие сокровища! Оленина, ветчина, фарш, рубленые яйца, устрицы, и я даже не знаю, что еще! А затем перейдем к холодной птице, закускам и копченым угрям, достойным, скажу не стесняясь, королевского стола! Еще вина, джентльмены? Позвольте наполнить ваши бокалы.
Ральф вернулся домой на следующий день, проведя утро в верховой прогулке с Ральфом и пообедав с ректором. Ему долго пришлось отказываться от приглашений и на ужин, ибо гостеприимный старый священник искренне огорчился, услышав об отъезде нежданного гостя. В доме Морлэндов грум вышел во двор подержать Лиса, и пока Ральф спускался с седла, из парадной двери дома показался Клемент.
– Вы видели мастера Эдуарда, сэр? – спросил Клемент, принимая шляпу хозяина и с отсутствующим видом обмахивая ее поля собственным рукавом. Его руки тряслись – Клементу было уже за шестьдесят, и он страдал тиком, но не бросал своих обязанностей, хотя его сын Клем уже выполнял большинство из них без ведома отца.
– Да, с ним все хорошо. На этой неделе он приедет сюда, – ответил Ральф.
– О, какая хорошая весть, хозяин! – улыбнулся Клемент.
– Да, и мы устроим праздничный обед, так что пусть Джейкс переберет все свои лучшие рецепты и составит список того, что ему нужно. А где хозяйка?
– В своей комнате, сэр. У нее врач.
– А, я и забыл, что он должен был сегодня приехать. Приведи его ко мне в буфетную, когда он освободится.
– Да, хозяин.
Ральф провел время до прихода врача за чисткой своего охотничьего ружья, но как только врач показался на пороге, Ральф отложил ружье и сказал:
– Проходите, сэр. Извините, не могу подать вам руку – я весь перепачкан маслом. Ну, как дела у моей жены?
Брокльхерст, прикрыв за собой дверь, вышел на середину комнаты, встал, аккуратно сложив руки на набалдашнике своей длинной, инкрустированной золотом трости, и заявил:
– Мастер Морлэнд, не стану скрывать, что ваша жена тяжело больна.
Ральф побледнел.
– Вы хотите сказать, у нее может быть выкидыш?
– Мисс Морлэнд не беременна, – ответил Брокльхерст.
– Не беременна? Что вы говорите? Она уже на шестом месяце. Почему вы...
– Она убеждена, что беременна, сэр, и я тоже этому верил, пока не обследовал ее сегодня, удивленный ее состоянием. Внутри нее не ребенок, а опухоль.
Ральф уставился на врача, не в силах понять смысл его слов. Наконец он проговорил:
– А как же... явные симптомы беременности?
– Все симптомы, которые, как она считала, были признаком беременности, вызвала опухоль – тошнота и неспособность принимать пищу возникла из-за давления растущей опухоли на желудок.
– Но она поправится? – спросил Ральф. Во рту у него пересохло, он едва мог выговорить эти слова. Прежде, чем врач заговорил, он уже знал его ответ.
– По моему мнению, опухоль перекрывает доступ пищи в желудок; пациентка и так уже ослабла от недоедания, а скоро станет еще слабее. Другими словами, она умрет от голода.
– Вы должны что-нибудь сделать! – крикнул Ральф. – Нельзя допустить, чтобы она умерла. Боже милостивый, неужели у вас каменное сердце?
– Мастер Морлэнд, я хотел бы помочь ей, но это невозможно, – врач помедлил минуту, пока Ральф дико озирался, как будто ища выход из положения. – Сейчас ей не больно, просто немного неудобно. Позднее, когда боль усилится, я дам ей лекарство, чтобы облегчить страдания. Не думаю, что ей придется долго мучиться. Это случится так, как будто она заснет.
– О Боже! – Ральф в отчаянии схватился за голову, а бесстрастный голос продолжал:
– Сейчас она ни о чем не знает, и я думаю, вам необходимо все объяснить ей. Она принимала пилюли от несварения, и я назначил ей продолжать прием. Пилюли не повредят и на время успокоят ее. Вы должны решить, как и когда рассказать правду своей жене.
– Как долго она?..
– Не очень долго, – мягко ответил Брокльхерст. – Около месяца.
Ральф выпрямился, отчаянно пытаясь успокоиться.
– Вы говорите, она ничего не знает?
– Она уверена, что беременна.
– Благодарю вас, – ответил Ральф.
Его глаза затуманились, он задумался и не заметил, как Брокльхерст вышел из комнаты. В конце концов Ральфу удалось вернуть своему лицу привычное добродушное выражение, и он направился к лестнице, ведущей в спальни. Мэри лежала на постели, закрыв глаза. Мгновение Ральф смотрел на нее, пока она не пришла в себя. Мэри так похудела, что было видно, как под ее кожей пульсируют жилки. Она побледнела еще сильнее, под глазами появились темно-синие тени, веки слегка подрагивали в такт дыханию. Безо всякой причины Ральфу вдруг вспомнились маленькие голубые бабочки, которые встречаются на сухих известковых равнинах. Мэри открыла глаза – они казались ярче, чем обычно.
Она смущенно посмотрела на мужа, и ее лицо выглядело совсем юным и беззащитным. Ральф вспомнил, что Мэри всего двадцать четыре года.
– Ральф, я хочу спать.
– Я сейчас уйду. Как ты себя чувствуешь, Мэри?
– Лучше, сегодня гораздо лучше. Что сказал врач?
– Что ты скоро поправишься.
– Ты виделся с Эдуардом?
– Да. Я пригласил его к нам в гости. Он приедет на этой неделе. Ты не возражаешь? Если тебе не хочется встречаться с ним, я...
– Нет, нет, все в порядке. Я не хочу мешать вам, – Мэри с усилием приподнялась. – Надо устроить хороший обед.
– Конечно, – ответил Ральф, борясь со слезами. Она всегда делала все, чтобы угодить ему. – Мэри, я хочу тебе что-то сказать, – начал он и остановился. Боже, как объяснить ей? Почему этого не сделал сам Брокльхерст? Это была его обязанность. Разве он, Ральф, в состоянии найти нужные слова? Он присел на край постели и взял Мэри за руку, а она внимательно взглянула на него.
– Что случилось? – спросила она. – Не беспокойся, Ральф, я буду внимательна к Эдуарду.
– Я не об этом, – вздохнул Ральф. Она продолжала смотреть ему в лицо, ожидая и почти понимая, что он хочет сказать, но Ральф знал, что не сможет решиться на это. – Я только хотел сказать, что люблю тебя, Мэри. Вероятно, я не всегда был ласков к тебе. Я знаю, ты чувствовала себя несчастной...
– Это не твоя вина, – вполголоса ответила она, как будто застыдившись. – Ты всегда хорошо относился ко мне, Ральф, я благодарна тебе. Просто мне самой очень трудно быть счастливой. Мне хотелось вернуться домой, вот и все, я тосковала по своему дому. Ты увезешь меня домой, правда?
– Как только тебе станет получше. Нельзя отправляться в путь, пока тебя мучает тошнота.
– Мне скоро полегчает, сегодня я уже чувствую себя лучше. Мы можем поехать в следующем месяце?
– Если ты будешь в порядке. А если нет, мы сделаем, это в другой раз.
– В другой раз?
– Весной, – Ральф облизнул сухие губы. – После того, как родится ребенок.
Она долго смотрела ему в глаза, и Ральф испугался, подумав, что она все знает.
– Я не хочу так долго ждать, – наконец возразила она. – Обещай, что мы поедем через месяц. Тогда мне уже станет лучше.
Ральф кивнул. Он боялся говорить.
Глава 11
Эдуард неохотно согласился приехать в поместье Морлэндов, однако, проезжая под аркой ворот, он, к собственному изумлению, почувствовал, как у него сильнее забилось сердце. Он любил свой дом, и ему было трудно жить, зная, что никогда больше не придется увидеть этот дом. И вот теперь, видя кирпичные стены дома, глицинию, которую начала сажать под окнами еще его мать, каменную панель над дверью, с которой время уже понемногу стирало рельеф с прыгающим зайцем, Эдуард почувствовал, что готов принести любую жертву, лишь бы время от времени возвращаться домой.
Брайан, его слуга, спешился и подвел Байярда к тумбе, прежде чем к ним подоспел грум; Эдуард сурово взглянул на Брайана, который с неохотой передал поводья обеих лошадей незнакомцу. Грум, молодой парень, который прежде служил у сквайра из Хаддерсфилд, только начинал усваивать изысканные манеры слуги знатного господина. Эдуард с любопытством заметил его деревенское смущение, но понял, что оно было вызвано поведением Брайана. Клем ждал у двери и с жаром приветствовал странника, который был уверен, что его здесь забыли; принимая из рук Эдуарда шляпу, Клем улыбнулся всего один раз, и этого оказалось достаточно, чтобы гость почувствовал себя желанным. В это время к ним присоединился старый Клемент, который стал ходить еще медленнее, ибо его болезнь обострилась, и оказал Эдуарду еще более радушный прием.
– Мастер Эдуард! Как приятно вновь видеть вас дома, сэр. Надеюсь, вы немного побудете здесь? Мы много слышали о том, как вам повезло – в округе об этом только и говорят. Хозяин и хозяйка в зимнем салоне. Клем, позаботься о слуге мастера Эдуарда.
– Мастер Эдуард! Как приятно вновь видеть вас дома, сэр. Надеюсь, вы немного побудете здесь? Мы много слышали о том, как вам повезло – в округе об этом только и говорят. Хозяин и хозяйка в зимнем салоне. Клем, позаботься о слуге мастера Эдуарда.
Клемент никогда не питал привязанности к Мэри, хотя оказывал ей уважение, которого была достойна, по его мнению, хозяйка дома Морлэндов, а во всем остальном он поддерживал Эдуарда. Клем увел Брайана, и Клемент с неожиданной быстротой заковылял в гостиную, которую он, как и многие старые слуги, все еще называл по привычке зимним салоном.
– Как ты себя чувствуешь, Клемент? Приступы участились?
– Конечно, не без того, мастер. Они появляются и исчезают, а в последнее время стали куда тяжелее. Вдобавок меня замучил ревматизм – от него я стал совсем неповоротливым и неуклюжим. А вот вы, мастер, выглядите хорошо.
– Ты же помнишь, я ничем не болею.
– Конечно, мастер, в детстве вы не болели ни разу. Вам и тогда улыбалась удача... – Клемент кивнул и открыл дверь в гостиную своим прежним, величественным движением. Ральф вскочил и бросился обнимать Эдуарда прежде, чем Клемент успел что-нибудь сказать.
– Добро пожаловать, мой дорогой Нед! Я рад, что ничто не помешало твоему приезду. Клемент, принеси чай.
В зимнем салоне было тепло, и Эдуард увидел, что несмотря на хорошую погоду, здесь горит камин. Ральф проследил направление его взгляда и тихо добавил:
– Надеюсь, тебе не будет здесь слишком жарко. Мэри постоянно мерзнет.
– Нет, здесь даже приятно, – поспешно успокоил его Эдуард, говоря искренне, ибо ему было отрадно видеть огонь в старинном камине, над которым находились изображение герба Морлэндов и портреты Нанетты и Пола Морлэнда. Зимний салон был самой старой комнатой дома, не изменявшейся с тех пор, как он был построен. Салон украшали гобелены медовых тонов; высокие узкие окна, выходящие в сад, заканчивались вверху лепными карнизами. Напротив камина висели портреты более позднего времени – портрет Мэри Моубрей в бледно-голубом шелковом платье, опирающейся рукой на щит, украшенный гербом ее отца, который она принесла в семью: на серебряном поле три скрещенных алых жезла. Эдуард-младший, став хозяином, мог носить этот герб наряду с гербом отца.
Все дети собрались в комнате, вежливо притихнув, пока Эдуард беседовал с Ральфом. Каждый их них – Эдуард-младший, Эдмунд, Ральф, Сабина, Джеймс Мартин и малышка Дэйзи – готовился почтительно поприветствовать гостя. Однако прежде ему требовалось совершить трудный шаг – подойти и поздороваться с Мэри. Она сидела в полутемном углу возле камина.
– Иди, поговори с Мэри, – попросил Ральф. – Она рада видеть тебя здесь.
Эдуард шагнул вперед в тот самый момент, когда Мэри наклонилась, оказавшись в полосе света. Потрясение оказалось настолько сильным, что несмотря на все желание сдержаться и не показать виду, Эдуард не мог поднять руки. Он никогда бы не додумал, что человек способен так сильно измениться за столь короткое время – перед ним сидела изможденная, белая тень, закутанная в одежду Мэри. По досадной прихоти случая, она была одета в платье из бледно-голубого шелка, подобное платью, в котором она была на портрете, и Эдуарду, отчаянно старающемуся сохранить невозмутимое выражение лица, стоило огромных усилий не смотреть на портрет, так страшно отличающийся от оригинала. Голубой шелк висел, как на манекене; руки Мэри, на портрете такие сильные и крепкие, теперь как ветки выступали из-под шелка рукавов; на ее пальцах, лежащих на коленях, не было ни унции плоти – только кости, обтянутые кожей, слишком большие для тоненьких запястий. Мэри надела знаменитое ожерелье из черного жемчуга, но если на портрете оно плотно облегало белую шею, то сейчас печально свисало на ключицы, а шея стала худой и жилистой, она казалась слишком непрочной, чтобы держать голову Мэри. Только волосы остались прежними: на портрете они были распущены, хотя обычно Мэри заплетала их в косу и укладывала ее вокруг головы. Теперь же она вновь стала распускать их, так как из-за слабости ей было трудно удержать их тяжесть.
Мэри взглянула на Эдуарда, и на нее нахлынула горечь: по его лицу она поняла, какой болезненной выглядит. Мэри знала, что слуги уже перешептываются о ее болезни и ждут, когда она умрет – многие из них только радовались смерти хозяйки. Иногда она слышала, как слуги говорят, что у нее вовсе не беременность, а злокачественная опухоль. Неужели эти слухи дошли и до Эдуарда? И он явился позлорадствовать? Или он пришел, чтобы расстроить ее жизнь, сказав правду о той ночи, когда погиб Варнава? Что он рассказал Ральфу? Неудивительно, что Ральф просил его вернуться. Мэри подняла руку и протянула ее Эдуарду. Она должна была поприветствовать его, чего бы ей это ни стоило, что бы это ни означало. Сдерживаясь изо всех сил, Эдуард взял ее руку и низко склонился над ней, не коснувшись губами кожи. Его рука была горячей, рука Мэри – ледяной и вялой.
– Здесь вам всегда рады, – услышала Мэри собственные слова. – Вас так долго не было с нами.
– Мадам, ваш прием для меня – большая честь, – отозвался Эдуард.
Ральф наблюдал эту сцену, удовлетворенно улыбаясь. Все в порядке, думалось ему: Эдуард вернулся в семью, и Мэри ведет себя, как подобает хозяйке. По его знаку дети вышли вперед и столпились вокруг Эдуарда, которого они всегда любили. К этому времени вернулся Клемент вместе со слугами, несущими подносы. Эдуард сел рядом с Мэри, и дети затеяли с ним игру в рифмы; малышка Дэйзи забралась к нему на колени, а Мартин устроился между Эдуардом и матерью, откуда мог наблюдать за любимой сестренкой.
Позднее Ральф пригласил Эдуарда прогуляться по саду перед обедом, оставив детей на попечение наставника и нянь и дав Мэри немного отдохнуть в ее излюбленном углу у камина. Прежде всего Ральф зашел в конюшню и отпустил привязанных там Брена и Ферн. Собаки радостно помчались вперед, а двое мужчин неторопливо направились по широкой аллее к розарию.
– Теперь мне постоянно приходится привязывать собак, – пояснил Ральф. – Они ходят за мной, а Мэри нервничает: она боится, что они прыгнут на нее и опрокинут.
Чувствуя, что его замечание будет уместно, Эдуард осторожно заметил:
– Меня поразило, как сильно изменилась Мэри. Ральф повернулся к нему с лицом, искаженным страданием.
– И как, по-твоему, она выглядит? – Эдуард медлил с ответом, и Ральф продолжал: – Знаю, знаю. Когда я вернулся от тебя, несмотря на то, что я уже привык видеть ее такой, я испугался – она тает с каждым днем.
– Что с ней? Мне показалось, ты говорил, что Мэри беременна.
– Я так думал. Она тоже была уверена в этом – и уверена до сих пор. Но врач сказал совсем другое... – поведав Эдуарду, о чем сообщил Брокльхерст, Ральф добавил: – Она еще ничего не знает. Я не смог рассказать ей. Она все еще верит, что у нее скоро будет ребенок. По-твоему, она очень плохо выглядит?
Эдуард, не в силах найти слова, только кивнул. Ральф остановился, невидящими глазами глядя на медленные воды, текущие во рву. Вернулись собаки и закружились вокруг него, а Ральф машинально трепал их по головам.
– Да, теперь я уверен, – наконец проговорил он. – Она умирает, Нед. Брокльхерст сказал, что это будет примерно через месяц, но я не думаю, что Мэри протянет хотя бы еще одну неделю. Она ничего не ест, она умирает от голода. Это ужасно, – внезапно он повернулся к Эдуарду: – Ты помнишь, что Мэри католичка? Не знаю, может быть, я совершаю ошибку, не говоря ей правды. Может быть, надо дать ей время приготовиться к смерти по католическим обрядам? Ламберт уже назначен священником нашей церкви. Надо ли говорить ему и просить побеседовать с Мэри, чтобы он мог утешить ее?
Эдуард отвел глаза, чувствуя, как под его бархатной одеждой выступает пот. Неужели Ральф все узнал или он только догадывается? Или же таким образом он пытается добраться до истины? Нет, Ральф не стал бы прибегать к таким уловкам, он спросил бы напрямик, если бы у него появились подозрения. Он любил Мэри, любит ее до сих пор. Именно эту любовь защищал Эдуард.
– Если ей понадобятся утешения священника, она попросит об этом. Но она оставила свою веру ради тебя, и мне кажется, получится недоразумение, если ты пригласишь к ней Ламберта.
– Но как же я смогу сообщить ей? Я должен сделать это, но не могу. Нед, если бы ты смог рассказать ей обо всем вместо меня!
– Я? – изумленно спросил Эдуард.
– Ей будет легче, если правду сообщишь ты, – ответил Ральф.
Эдуард смутно догадывался, что при том положении вещей, которое предполагает Ральф, такое решение будет наилучшим. Боже, что за задачу возлагал на него Ральф!
– Не знаю, смогу ли я, – честно признался Эдуард. – Когда мы вернемся, разреши поговорить с ней наедине. Но я ничего тебе не обещаю.
Ральф молча сжал его руку, и они направились дальше. Листья медленно падали, бросая отражения на воды канала, как украшения осени из червонного золота.