— …После чего сразу же поехали туда, чтобы лично посмотреть, что там и как. И заодно переговорили с директрисой школы…
— Оказавшейся совершенно очаровательной женщиной, — вставил свои два пенса отец.
Но мать проигнорировала его ремарку.
— …которая любезно согласилась принять тебя в ряды своих питомцев, начиная с этой недели.
— Подождите… Как с этой недели?! — Элли до такой степени не верилось во все это, что она сама не заметила, как повысила на родителей голос. — Но ведь летние каникулы начались всего две недели назад!
— Ты будешь находиться там на полном пансионе, — произнес отец, словно не расслышав то, что она сказала.
Элли уставилась на него широко раскрытыми глазами, приоткрыв от изумления рот.
«На полном пансионе?»
Слова отца эхом отдавались у нее в голове.
«Нет, это невозможно, — подумала она. Предки, должно быть, шутят».
— Нельзя сказать, что наша семья с легкостью может себе такое позволить, но мы, тем не менее, решили, что попробовать стоит. Возможно, жизнь в закрытой лесной школе спасет тебя от себя самой, пока ты не успела окончательно испортить свою жизнь. — С этими словами отец хлопнул ладонью по подлокотнику софы. Элли вздрогнула и посмотрела на него. — Тебе уже шестнадцать лет, Элисон, и твоим дурацким выходкам необходимо положить конец.
Элли прислушалась к участившемуся биению собственного сердца, машинально считая удары.
«Тринадцать, четырнадцать, пятнадцать…»
Она не могла поверить, что все будет так плохо. Так плохо, что хуже некуда. Теперь будущее представлялось ей сплошным кошмаром, и этот кошмар уже начал затягивать ее в свои сети прямо в этой комнате. Она наклонилась всем телом вперед, переводя взгляд с матери на отца и обратно.
— Послушайте, я здорово облажалась, признаю это и очень об этом сожалею. — Элли старалась говорить как можно искреннее, но поскольку ее слова не произвели на мать большого впечатления, повернулась к отцу в надежде на сочувствие с его стороны. — Не кажется ли вам, что в стремлении призвать меня к порядку вы здорово перегнули палку? Отец! То, что вы придумали, — настоящее сумасшествие!
Мать Элли снова посмотрела на отца, но на этот раз ее глаза излучали непреклонность. Отец перевел взгляд на Элли и печально покачал головой.
— Слишком поздно что-либо менять, — произнес он. — Решение уже принято. Ты переберешься туда уже в эту среду. А до тех пор никаких компьютеров, ай-подов и телефонов. И не смей выходить из дома. Можешь считать, что находишься под домашним арестом. Когда родители поднялись с места, Элли подумала, что они здорово напоминают судей, выходящих из зала после вынесения приговора и, оставшись к комнате в одиночестве, безнадежно, со всхлипом, вздохнула.
Последующие несколько дней Элли провела в смятенных чувствах и в изоляции. Считалось, что она должна посвятить эти дни сборам и подготовке к переезду, но вместо этого девушка всеми способами пыталась уломать родителей оставить ее дома.
Но не продвинулась в этом направлении ни на шаг. Родители просто отказывались говорить с ней на эту тему, да и вообще все больше помалкивали.
Во вторник вечером мать вручила дочери изящный конверт цвета слоновой кости с эмблемой в виде креста замысловатой формы и подписью «Киммерийская академия». Чуть ниже, уже от руки, изящным, с завитушками, почерком, стояло: «Памятка для новых учеников».
В конверте обнаружились два листа бумаги с отпечатанным на машинке текстом. Читать его поначалу было непросто, поскольку Элли никогда в жизни не видела такого, но она довольно быстро приноровилась. Каждая буква непривычного для глаза чуть угловатого шрифта оставляла на дорогой кремовой бумаге четкий, словно отштампованный след. Да и читать ей пришлось не так много: первая страница содержала краткое послание от директрисы школы Изабеллы Ле Фано, в котором та приветствовала Элли и выражала радость по поводу того, что девочка в ближайшее время окажется в числе ее учениц.
«Очень тронута», — не без иронии произнесла про себя Элли, откладывая листок в сторону. Второй оказался более информативным. Например, там сообщалось, что все письменные принадлежности будут предоставлены ей академией, как и школьная форма. Далее говорилось, что переданные ей предметы гардероба должны быть помечены ее инициалами — маркером или вышивкой. Аналогичным образом ей предлагалось пометить и привезенные с собой носильные вещи. Затем шло обязательное требование относительно приобретения резиновых сапог и дождевика, поскольку, как говорилось в послании, «школьный кампус находится в сельской местности, занимает большую территорию и расстояние между некоторыми постройками может оказаться значительным».
Элли просмотрела письмо в поисках самых неприятных пунктов, обыкновенно именуемых «школьными правилами» и, разумеется, обнаружила искомый раздел, выделенный жирным шрифтом.
«Полный список правил, касающихся поведения учащихся академии, будет передан вам по приезде. Пожалуйста, внимательно прочитайте их и неуклонно им следуйте. Нарушения означенных правил будут строго наказываться».
Под этим параграфом шел другой с еще более зловещим содержанием.
«Учащимся запрещается со дня приезда покидать территорию школы без особого на то разрешения. Разрешение может быть выдано как представителями администрации, так и родителями, но это происходит редко и лишь в силу особых обстоятельств».
Когда Элли поднимала спланировавшую на пол первую страницу, у нее дрожали руки. Она кое-как сунула бумаги в конверт и бросила письмо на стол.
«Это что же: школа — или тюрьма?»
Бегом спустилась на первый этаж и пошла на кухню, где мать готовила ланч.
— Я звоню Марку, — тоном, не терпящим возражений, объявила она, хватая телефон, который словно по волшебству появлялся на холодильнике всякий раз, когда родители оказывались дома.
— Неужели? — Мать положила кухонный нож на стол и посмотрела на нее.
— Если меня отправляют в тюрьму, я имею право на один телефонный звонок, не так ли? — сказала Элли громким голосом, в котором проступали страх и негодование. Попытки родителей перевоспитать ее зашли слишком далеко!
Мать некоторое время пристально смотрела на нее, потом пожала плечами, взяла нож и принялась нарезать помидоры тонкими ломтиками.
— Ну что ж, звони, если хочешь…
Элли помедлила, прежде чем набрать нужный номер. Дело в том, что он был забит в память ее сотового, и ей самой редко приходилось его вспоминать.
Несколько длинных гудков.
— Слушаю вас. — Голос Марка показался ей таким знакомым и родным, что она едва не разрыдалась в трубку.
— Привет. Это Элли.
— Элли? Вот черт! Где ты все это время пропадала? — В его голосе слышалось облегчение — такое же, какое испытывала сейчас она сама.
— Сидела под домашним арестом. — Элли злобно посмотрела в спину матери и добавила: — У меня отобрали телефон и компьютер и запретили выходить из дома. А как дела у тебя?
— Как обычно. — Он рассмеялся. — Родители ходят как оплеванные, школьная администрация мечет громы и молнии, но через некоторое время все так или иначе утрясется.
— Тебя выгоняют?
— Выгоняют? Из школы? Ну, нет. А тебя?
— Типа того. Короче, родители отправляют меня в концентрационный лагерь, который почему-то упорно называют загородной школой. По-моему, она находится где-то в Монголии.
— Ты серьезно? — В его голосе проступила неподдельная озабоченность. — Но это ужасно. И с какой стати на тебя так взъярились? Ведь никто не пострадал. А все остальное Росс как-нибудь переживет. Мне, например, скорее всего дадут несколько дней общественных работ, заставят принести персональные извинения, после чего вновь разрешат посещать занятия. Не могу поверить, что у тебя такие суровые старорежимные предки. Ведь это их инициатива, как я понимаю?
— То-то и оно. И я тоже не могу в это поверить… Кстати, мои старорежимные предки сказали, что как только я попаду в эту так называемую школу, у меня не будет никаких возможностей общаться с тобой. Но на тот случай, если тебе все-таки захочется разыскать меня, запомни, что это заведение называется Кимме…
Неожиданно в трубке поселилась мертвая тишина. Ни Марка, ни гудков. Элли подняла глаза и увидела, что мать держит в руке телефонную вилку, которую только что вытащила из розетки. Лицо ее оставалось бесстрастным.
— Хватит нести чушь, — спокойно сказала она и, подойдя к дочери, вынула у нее из руки трубку и положила на рычаг.
Потом мать как ни в чем не бывало вернулась к помидорам, Элли же осталась стоять там, где стояла, и молча смотрела на нее, то бледнея, то краснея. Но когда к горлу подступили рыдания, быстро повернулась на каблуках и пулей вылетела из кухни.
— Вы… любимые мои родители… вы окончательно спятили! — Она начала произносить эту фразу медленно и очень тихо, но, пока поднималась по лестнице, последние слова переросли в яростный вопль. Захлопнув за собой дверь, Элли некоторое время стояла в центре комнаты и отстраненным, будто чужим взглядом рассматривала находившиеся в ней предметы. Эта комната больше не казалась ей домом.
— Вы… любимые мои родители… вы окончательно спятили! — Она начала произносить эту фразу медленно и очень тихо, но, пока поднималась по лестнице, последние слова переросли в яростный вопль. Захлопнув за собой дверь, Элли некоторое время стояла в центре комнаты и отстраненным, будто чужим взглядом рассматривала находившиеся в ней предметы. Эта комната больше не казалась ей домом.
Когда настало яркое, солнечное и жаркое утро среды, Элли испытала немалое удивление: ей вдруг стало куда спокойнее и легче. Все оттого, что первая часть наказания — ненавистный домашний арест — подходила к концу.
Выбравшись из-под одеяла, она не меньше получаса изучала содержимое своего гардероба, и в результате остановилась на черных обтягивающих джинсах и длинной черной тунике с серебряной надписью на спине и груди «Источник неприятностей». Одевшись, она расчесала свои рыжие волосы, но собирать их в пучок или хвост не стала.
Потом посмотрела на себя в зеркало. Ей показалось, что вид у нее малость испуганный, а лицо слишком бледное.
«Плохо. Могла бы выглядеть получше. И поуверенней».
Достала косметичку, нанесла на веки темные, почти черные тени, сильно подвела глаза и как следует накрасила тушью ресницы. Потом, присев на корточки, вытащила из-под кровати темно-красные, до колена, сапоги «Доктор Мартенс», заправила в них джинсы и туго зашнуровала. Когда через несколько минут она спускалась в гостиную, то, по ее мнению, выглядела ничуть не хуже любой рок-звезды. Нечего и говорить, что при этом выражение ее лица было как минимум вызывающим.
Мать бросила на ее прикид и раскраску один только взгляд, театрально вздохнула, но промолчала. Завтрак прошел в молчании. После родители оставили ее в одиночестве, чтобы она могла закончить собирать вещи. Элли вывалила содержимое гардероба на кровать и некоторое время сидела рядом с грудой одежды, обхватив колени руками, пока наконец не почувствовала, что начинает успокаиваться. Тогда она поднялась на ноги и принялась упихивать вещи в чемодан.
Когда они во второй половине дня шли к машине, Элли повернулась и окинула взглядом их небольшой, с террасой, двухэтажный коттедж, стараясь как можно лучше запечатлеть его в памяти. Откровенно говоря, ничего особенного он из себя не представлял — но это был ее дом, а это слово всегда вызывает в душе теплые и нежные чувства. Теперь, однако, она подобных чувств не испытывала, и этот коттедж перестал отличаться от других стоявших на улице домов, то есть стал таким же чужим, как и все прочие.
Глава третья
Путешествие оказалось мучительным. При обычных обстоятельствах Элли была бы рада выбраться из города в летний солнечный день, но после того, как забитые людьми и машинами лондонские улицы уступили место полям, где на зеленой траве дремали разморенные жарой белые овечки, она почувствовала себя ненужной и одинокой. Этому способствовала царившая в машине обстановка. Родители упорно не хотели замечать дочь, и сторонний наблюдатель мог бы подумать, что они не догадываются о ее присутствии в салоне. Мать разложила на коленях карту и давала указания отцу относительно маршрута.
Свернувшись калачиком на заднем сиденье, Элли с неприязнью уставилась в материнский затылок.
«Почему, спрашивается, они не установили в машине Джи-Пи-Эс, как все нормальные люди?»
Она задавала этот вопрос много раз, но отец обычно по этому поводу говорил, что они с матерью убежденные луддиты[1] и что все должны уметь читать карту.
«Ну и черт с вами! Делайте, что хотите…»
Не имея карты, Элли, однако, могла только догадываться, куда они держат путь, ведь ей так никто толком и не объяснил, где находится эта проклятая школа. Мимо них проносились стоявшие на обочине дорожные знаки с выведенными на них названиями близлежащих городов и городков — Гилдфорд, Кемберли, Фарнэм…
Через некоторое время они съехали с главного шоссе на петлявшую среди холмов проселочную дорогу и покатили по идиллической сельской местности с высившимися по сторонам узких аллей большими, раскидистыми деревьями, чередовавшимися с зарослями кустарника и живыми изгородями. Теперь им по пути все чаще попадались столбики с дощечками, на которых были обозначены названия деревень — Крондалл, Диппенхолл, Френшо…
Так они ехали не менее двух часов, пока не свернули на узкую и довольно грязную грунтовую дорогу, на которой отцу пришлось резко сбросить скорость, тем более что довольно скоро машина въехала в густой лес, от которого веяло прохладой, а деревья приглушали звуки.
Через несколько минут подпрыгивания по ухабам и кочкам они подъехали к высоким железным воротам и остановились. Вокруг царила удивительная для летнего дня тишина, нарушаемая лишь тихим рокотом работавшего на малых оборотах двигателя.
По меньшей мере минуту, показавшуюся Элли вечностью, ничего не происходило.
— Может, посигналить, или позвонить в звонок на воротах? — не утерпев, произнесла она шепотом, окидывая взглядом высоченный черный забор, тянувшийся, сколько хватало глаз, по обе стороны ворот и скрывавшийся в густых зарослях, окружавших это мрачноватое место.
— Не стоит, — сказал отец, тоже тихо. — У них наверняка установлены здесь видеокамеры или что-то в этом роде, и они знают, что к воротам подъехала машина. В прошлый раз мы ждали всего…
Железные створки ворот едва заметно дрогнули, а затем с металлическим лязганьем начали медленно отворяться внутрь. Территория за ними представляла собой все тот же довольно густой лес, и солнечные лучи с трудом пробивались сквозь густую листву.
Девушка мрачно взглянула на ворота.
«Добро пожаловать в новую школу и новую жизнь, дорогая Элли».
Пока ворота открывались, Элли считала тяжелые тревожные удары сердца, эхом отдававшиеся у нее в ушах.
«Бум-бум-бум…»
Она насчитала тринадцать, когда ворота открылись достаточно широко, и она увидела дорогу, уводившую в глубь поросшего лесом участка. Тут сердце у нее забилось так часто, сильно и громко, что она невольно огляделась, задаваясь вопросом, не заметили ли этот акустический феномен ее предки. Но родители погрузились в томительный процесс ожидания и ни на что другое не обращали внимания. Отец сидел тихо, как маленький мальчик, и лишь время от времени постукивал кончиками пальцев по эбонитовой баранке руля.
Еще двадцать пять громких ударов сердца, и створки ворот, распахнувшись настежь, замерли по сторонам подъездной дорожки, словно часовые.
Отец включил первую передачу и тронул машину с места.
Очень медленно они въехали на территорию школы.
Чувствуя, что у нее от волнения перехватывает горло, Элли, чтобы успокоиться, старалась дышать ровно, глубоко и размеренно. Не хватало еще, чтобы у нее сейчас началась истерика. При всем том она никак не могла отделаться от внезапно нахлынувшего на нее чувства надвигающейся опасности.
«Хватит паниковать, — сказала она себе. — Ничего особенно не происходит. Просто ты приехала в свою новую школу. Сосредоточься на этом. Держись настороже, но ничего не бойся».
Самовнушение сработало: спазмы начали проходить и дышать сразу стало легче.
Отец покатил по подъездной дорожке, змеившейся среди толстых старых дубов и тисов. После грязной, с выбоинами и ухабами дороги, ведшей к воротам, эта оказалась дивно ровной и посыпанной мелким гравием: машина словно плыла по ней.
Элли же, продолжая отсчет сердцебиений, дошла до 123х, но по-прежнему ничего, кроме стоявших вплотную друг к другу деревьев, не видела. Зато в следующее мгновение у нее случилось нечто вроде небольшого приступа тахикардии: они вырвались из сумрака леса на солнечный свет, и перед ними возникла огромная поляна, в дальнем конце которой высилось здание.
Элли мгновенно сбилась со счета.
Это была мрачная, сложенная из темно-красного кирпича, огромная угловатая постройка в готическом стиле, похожая скорее на памятник архитектуры, нежели на современное учебное заведение. Казалось, некая потусторонняя сила несла ее куда-то из иных краев и времен, и лишь по какому-то странному недоразумению оставила здесь… Из неровной, с подъемами и спусками, крытой кровельным железом и черепицей крыши торчали многочисленные заостренные башни и башенки. Некоторые были увенчаны еще более острыми шпилями, напоминавшими заржавленные клинки шпаг или кинжалов, которые, казалось, хотели пронзить небо.
«Боже мой!»
— Чрезвычайно впечатляющее здание, не так ли? — произнес отец.
— Впечатляюще отвратительное, — фыркнула мать.
«Ужасающее… Почему им не пришло на ум такое определение?»
По контрасту с этой мрачной пугающей постройкой позолоченная солнцем гравиевая дорожка казалась вырезанной из слоновой кости и имела чрезвычайно привлекательный и приветливый вид. Пересекая открытое пространство перед зданием, она тянулась прямо к его парадной двери из красного дерева, врезанной в потемневшую от времени кирпичную стену цвета запекшейся крови. Доехав по этой дорожке до отбрасываемой зданием тени, отец замедлил ход и нажал на тормоз.