Но меча в сундуке не оказалось — только запасная одежда, провизия и прочее в том же роде, что нужно человеку, пускающемуся в длительное путешествие.
Я горько усмехнулся. Да, я проделал длительное путешествие. Я захлопнул крышку, запер замок и повесил ключ на пояс.
И тут я обратил внимание на свои одежды. На мне был богато украшенный железный нагрудник, куртка из грубой толстой шкуры, кожаный камзол, кожаные же штаны, железные наголенники, украшенные тем же орнаментом, что и нагрудник, и сапоги, видимо, из того же материала, что и куртка, похожего на овчину. Я поднял руку к голове и ощутил под пальцами металл. Это был шлем, украшенный каким-то сложным переплетающимся рельефным узором.
С растущим чувством ужаса я ощупал собственное лицо. Черты его были все теми же, знакомыми, но верхнюю губу украшали теперь густые усы, а щеки покрывала огромная борода.
Тут я вспомнил, что видел в сундуке зеркало. Я схватил ключ, отпер замок, откинул крышку и, порывшись, извлек оттуда зеркало. Оно было не из стекла, а из хорошо отполированного серебра. С минуту я еще колебался, но потом решительно поднес зеркало к лицу.
И увидел лицо и шлем моего ночного посетителя. Призрак, явившийся ко мне ночью, теперь снова смотрел на меня.
Только теперь я сам был этим призраком.
Со стоном, ощущая в душе гнетущее отчаяние, которое не в силах был превозмочь, я уронил зеркало в сундук и захлопнул крышку. Рука моя невольно ухватилась за древко копья, и я с такой силой сжал его, что просто удивительно, как оно не сломалось.
Итак, я был один в этих ледяных просторах, под этим мрачным небом, один, терзаемый страшными мучениями, оторванный от единственной женщины, которая могла успокоить мой мятущийся дух, от того единственного мира, где я ощущал себя свободным и счастливым. Я чувствовал себя так, словно сходил с ума, словно безумец, который счел было, что вылечился, но вдруг осознал, что страшный недуг вновь затягивает его в свои бездны.
Я закричал. Дыхание вырвалось изо рта плотным облаком и заклубилось в какой-то странной судороге, словно передразнивая то, как дух мой мечется в поисках выхода из этой ситуации. Я сжал руку в кулак и погрозил небу и красноватому, еле видимому в тумане, маленькому и неказистому светилу, что служило здешнему миру солнцем.
А медведи продолжали скачками продвигаться вперед, таща за собой мою колесницу в неизвестном направлении.
— Эрмизад! — вскричал я. — Эрмизад!
Могла ли она услышать меня и отозваться из своего далека, как тот голос, что звал меня по ночам?..
— Эрмизад!
Но мрачное темное небо молчало, мрачные льды недвижимо застыли вокруг, солнце смотрело с небес как глаз престарелого безумца.
Медведи без устали продолжали бежать вперед, вперед по бесконечным льдам, вперед, сквозь вечный полумрак. Колесница скользила все дальше и дальше, а я плакал и стенал, рыдал и вскрикивал от горя и бессилия. Потом наконец застыл на своей колеснице, беззвучно и неподвижно, словно сам был сделан изо льда.
Я уже понял, что мне пока следует смириться со своей участью, принять все, что на меня свалилось, и выяснить, куда влекут мою колесницу медведи, в надежде, что когда я достигну места назначения, то смогу найти способ вырваться отсюда и вернуться в мир элдренов, к моей Эрмизад.
Я знал, что это призрачная надежда, но не хотел расставаться с нею, бессознательно хватался за нее, как рука моя — за копье. Тот мир и та женщина были единственным, что у меня оставалось. Но где они теперь? Если элдренские теории верны, они где-то в бесконечных просторах бесчисленных вселенных… Не знал я и того, где находится мир, в который я теперь попал. С одной стороны, он мог быть частью Призрачных Миров. Тогда экспедиция элдренов могла бы достичь его. Но, с другой стороны, он мог быть какой-нибудь совершенно иной Землей, которую от того мира, что я полюбил и считал своим, отделяют целые эпохи и тысячелетия.
Я теперь снова был Вечным Героем, призванным, несомненно, сражаться за какое-то дело, о котором имел лишь самое смутное представление, призванным людьми, которые могли оказаться такими же гнусными предателями, как и подданные короля Ригеноса.
Почему именно меня выбрали для решения этой вечной задачи? Почему мне не дано наслаждаться вечным миром?
И вновь мои мысли вернулись к поискам ответа на вопрос, не был ли я — в одном из моих воплощений — повинен в некоем страшном преступлении, повлекшем за собой космические последствия, преступлении столь ужасном, что с тех пор моим уделом стали скитания по просторам Вечности. Но что это было за преступление, заслуживающее такой страшной кары, я догадаться не мог.
Вокруг стало явно холоднее. Я полез в сундук: я знал, что найду там перчатки. Я нашел их и натянул на руки, поплотнее запахнул куртку, уселся на сундук и задремал, не выпуская, однако, вожжи из рук. Я надеялся, что сон остудит мой пылающий мозг, снимет снедавшую меня боль.
А колесница все продолжала скользить по льду. Льды, одни льды вокруг! Неужели мир так состарился и так выстыл, что в нем ничего не осталось, кроме льдов, — от полюса до полюса?
«Скоро, — думал я, — я получу ответ и на этот вопрос».
Глава II Обсидиановый город
Так и двигалась моя украшенная серебром и бронзой колесница, через бесконечные льды, под угасающим солнцем. Белые медведи с длинными лапами все тащили ее вперед, лишь изредка замедляя темп, но никогда не останавливаясь, словно их, как и меня, влекла вперед неведомая сила, которой они не могли не подчиняться. По небу иногда проплывали ржаво-рыжие облака, словно медлительные корабли по застывшему морю, но ничто не напоминало здесь о течении времени, ибо солнце словно примерзло к небосклону, а бледные звезды, что выглядывали из-за него, образовывали странные, едва знакомые созвездия. И мне пришло в голову, что земной шар, видимо, уже перестал вращаться вокруг своей оси или если все же вращался, то так медленно, что без соответствующих измерительных инструментов определить это было невозможно.
Я еще отметил, что расстилавшийся вокруг пейзаж вполне соответствовал моему настроению.
Потом мне вдруг показалось, что вдали, в полумраке что-то мелькнуло. Нечто непонятное, но нарушавшее монотонность окружающих меня льдов. Может быть, это было просто низкое облако. Я не сводил с него глаз. По мере того как медведи продвигались вперед, там, на горизонте, все яснее вырисовывались темные контуры гор, поднимавшихся прямо из ледяной равнины. Были ли эти горы тоже ледяными? Или это обычные скалы? Если так, значит, вовсе не вся планета покрыта льдами…
Мне никогда не встречались такие острые и зазубренные утесы. И я уныло решил, что они тоже из сплошного льда, источенного временем и ветрами, которые и придали им столь чудовищные формы.
Но когда мы подъехали ближе, я вдруг вспомнил одно из видений, явившихся мне до того, как неведомая сила извлекла меня из постели и унесла от Эрмизад. Теперь мне стало ясно, что это скалы, настоящие скалы вулканического происхождения, острые и блестящие. И цвет их наконец определился: темно-зеленый, коричневый и черный.
Я закричал на медведей и подстегнул их вожжами, заставляя двигаться быстрее.
И тут я вдруг понял, что прекрасно знаю их клички!
— Но-о-о, Снарлер! Но, Рендер! Вперед, Гроулер! Быстрее, Лонгклоу! Вперед!
Они налегли на постромки и пошли быстрее. Колесницу трясло и швыряло из стороны в сторону.
— Еще быстрее!
Да, я был прав. Льды кончались, уступая место скальной поверхности, гладкой, словно стекло. И вскоре колесница уже ехала, погромыхивая, по этой скале, образующей подножие высокого горного хребта, чьи зазубренные острые вершины упирались в низкие кроваво-ржавые облака и терялись в них.
Скалы были высокими и мрачными. Они нависали надо мной, даже, пожалуй, угрожали мне и уж никак не улучшали моего настроения. Но они же вселяли и некоторую надежду, особенно когда я обнаружил нечто вроде прохода между двумя утесами.
Горы состояли в основном из базальтов и обсидиана. У подножия скал лежали огромные валуны, между которыми, извиваясь, проходила естественная дорога. По ней и тащили меня вперед мои медведи. А надо мной по-прежнему нависали странного цвета облака, облепившие вершины и склоны гор, словно приклеенные к ним.
Теперь, приблизившись к горному хребту, я более четко различал детали этого дикого пейзажа. Удивительное зрелище предстало перед моими глазами! Несомненно, горы были вулканического происхождения. Верхние склоны были, безусловно, сплошь из пемзы, а нижние — или из черного, зеленого или пурпурного обсидиана, гладкие и блестящие, или из базальта, застывшего странными формами, очень напоминающими изящные готические колоннады. Они вполне могли оказаться творением чьего-то рассудка, одержимого гигантизмом. В иных местах базальт был красного или темно-синего цвета, причем блестел как слюда или напоминал своим видом коралл. В других местах он был более привычного угольно-черного или темно-серого цвета. И то там, то здесь в нем виднелись вкрапления какой-то радужной породы, переливавшейся даже при том слабом освещении, отчего эти горы напоминали порой яркое оперение павлина.
Видимо, горы до последнего сопротивлялись наступлению льдов, это, должно быть, был последний вулканически активный район на всей планете.
Колесница меж тем уже достигла прохода между утесами. Проход был узкий, а нависающие над ним скалы грозили в любую минуту рухнуть вниз и раздавить меня. Их склоны были источены множеством пещер, и моя фантазия уже населила эти пещеры всякими жуткими тварями, чьи злобные взгляды следят за каждым моим движением. Я ехал вперед, крепко прижимая к себе копье. Но как бы ни разыгралось мое воображение, а в подобном месте меня действительно в любой момент могла подстерегать реальная опасность. К примеру, дикие звери, которые, несомненно, обитают в этих пещерах.
Проход, извиваясь меж высоких скал, вел меня вперед. Скалы были самых неожиданных и странных форм и оттенков. Неровности почвы очень затрудняли путь, медведи тащили колесницу с большим трудом. Мне очень не хотелось останавливаться в этом мрачном ущелье, но в конце концов все же пришлось натянуть поводья. Я слез с колесницы и внимательно осмотрел лыжи и болты, которыми к ним были прикреплены колеса. Я почему-то был уверен, что у меня в сундуке есть все необходимые для ремонта инструменты. И действительно, открыв сундук и покопавшись в нем, я обнаружил их в ящике, украшенном таким же узором, что и сам сундук.
Мне потребовалось приложить некоторые усилия, чтобы снять лыжи. Я закинул их в колесницу, закрепив в проушинах, прибитых по всей ее длине.
Так же как тогда, давным-давно, когда я впервые ощутил себя Эрекозе и понял, что я инстинктивно знаю все тонкости обращения с любым оружием, с лошадьми, с любой частью доспехов, словно я всегда носил их, я и сейчас обнаружил, что в совершенстве владею искусством управлять колесницей и прекрасно представляю себе ее конструкцию.
Теперь колеса могли свободно вращаться, и колесница двинулась вперед гораздо быстрее, хотя теперь мне было труднее сохранять равновесие, управляя ею.
Много времени прошло, прежде чем, обогнув очередной скальный выступ, я увидел, что достиг конца прохода. Горы кончились. Гладкий склон постепенно переходил в сверкающий пляж. На усеянный кристаллическим песком берег накатывались медлительные волны какого-то странно вязкого моря. Скалы местами спускались к самой воде, которая, должно быть, содержала гораздо больше соли, чем даже Мертвое море в мире Джона Дэйкера. Низкие мрачные облака смыкались с поверхностью моря где-то совсем близко. Усыпанный крупным кристаллическим песком пляж был совершенно лишен каких-либо признаков растительности. Свет слабенького солнца по эту сторону гор едва в силах был рассеять царивший вокруг мрак.
У меня было такое ощущение, что я достиг конца мира в конце времен. Я не мог поверить, что здесь способен хоть кто-то существовать — человек ли, растение или животное…
А медведи уже вытащили колесницу на берег, и под колесами заскрипел песок. Мы продолжали путь, только теперь резко повернули к востоку, вдоль берега мрачного, отвратительного моря.
Хотя здесь было теплее, чем на ледяных равнинах, я продолжал дрожать. И опять мое воображение разыгралось, рисуя мне отвратительных чудовищ, что могли обитать в мрачных глубинах этих вод, и людей, что могли существовать на берегу.
Но вскоре мне предстояло получить ответ на все эти вопросы или хотя бы на часть из них. Сквозь полумрак до меня донеслись человеческие голоса, и вскоре я увидел тех, кому эти голоса принадлежали.
Они ехали мне навстречу на огромных животных, у которых вместо ног были гигантские мощные ласты, а тела, резко сужаясь, оканчивались широкими хвостами, помогавшими им сохранять равновесие. До меня внезапно дошло, что эти животные, приспособленные теперь для верховой езды, когда-то, на более ранней стадии эволюции, были тюленями или морскими львами. У них были такие же морды, похожие на собачьи, с длинными усами и огромными, навыкате, глазами. Седла на них были очень высокие, что позволяло всадникам сидеть почти прямо. У каждого всадника в руке был некий жезл, излучавший слабый свет.
Кто они были? Люди? Их тела, закованные в изукрашенные доспехи, выглядели странными пузырями, особенно в сравнении с тонкими руками и ногами, а головы, спрятанные в тяжелых шлемах, казались очень маленькими. Они были вооружены мечами, копьями и топорами, которые были либо приторочены к седлу, либо свисали с пояса. Их голоса из-под забрал звучали глухо и гулко, и я не мог разобрать ни единого слова.
Они искусно управляли своими верховыми животными, ловко двигаясь по усеянному валунами берегу соленого моря. Подъехав ко мне на несколько ярдов, они остановились.
Я тоже остановил свою колесницу.
Воцарилось молчание. Мои медведи беспокойно дергали упряжь. Я невольно положил руку на копье.
Внимательно рассматривая всадников, я обнаружил, что по внешнему виду они более всего напоминают лягушек, если учитывать, что доспехи в целом повторяют все контуры тела. Их одежды и оружие были богато, даже чрезмерно, на мой вкус, изукрашены, и мне было трудно различать их по особенностям орнамента. Большинство было в красновато-золотых нагрудниках и поножах, но в слабом свете их светящихся жезлов мелькали также зеленоватые и желтые тона.
Они не делали ни малейшей попытки заговорить со мной. Тогда я сам решился прервать молчание.
— Кто вы? — спросил я. — Это вы призвали меня?
Они подняли забрала своих шлемов, но ничего не ответили.
— Какому народу вы принадлежите? — продолжал я. — Вы меня знаете?
На сей раз всадники обменялись несколькими словами, но по-прежнему обращались не ко мне. Они двинули своих верховых животных вперед и в стороны и расположились теперь возле моей колесницы полукругом. Я все еще сжимал рукой копье.
— Я — Урлик Скарсол, — представился я. — Это вы меня призвали?
Тут один из них наконец заговорил. Голос его из-под шлема звучал глухо.
— Мы не призывали вас, Урлик Скарсол, — произнес он. — Но нам известно ваше имя, и мы приглашаем вас быть нашим гостем в Ровернарке, — он махнул своим жезлом в том направлении, откуда они приехали. — Мы из свиты епископа Белпига и приглашаем вас от его имени.
— Я принимаю ваше приглашение, — ответил я.
Говоривший обращался ко мне очень уважительно — было ясно, что он слыхал мое имя. Странным было только то, что они вовсе меня не ожидали. Почему тогда медведи привезли меня именно сюда? Впрочем, куда еще они могли бы направить свой путь? Не в открытое же море… Однако, как мне казалось, за этим морем не могло быть ничего, никакой земли. Разве что Лимб. Я вполне представлял себе, как эти медлительные соленые воды переливаются через край мира и падают вниз, во мрак, в космическую пустоту…
Я позволил всадникам проводить меня к городу. Мы ехали вдоль берега, пока не достигли залива, в устье которого высились отвесные скалы, по которым, крутясь и извиваясь, вели вверх несколько троп, явно пробитых в камне людьми. Эти тропы вели к нескольким арочным воротам, так же чрезмерно украшенным, как и доспехи моих провожатых. А еще выше, за самыми дальними от нас воротами, висели тяжелые темные облака, словно прилепившиеся к скале.
Это было не просто селение каких-нибудь полудиких горцев. Судя по богатству и сложности орнамента украшений, это был большой город, вырубленный в блестящем обсидиане.
— Это Ровернарк, — произнес всадник, ехавший рядом. — Ровернарк. Обсидиановый город.
Глава III Духовный Владыка
Тропа, ведущая к одному из арочных въездов, пробитых в скале, была достаточно широка для моей колесницы. Медведи несколько неохотно двинулись вверх к воротам.
Похожие на лягушек всадники ехали впереди, поднимаясь все выше и выше по обсидиановой дороге. Мы миновали несколько арок, украшенных совершенно в барочном стиле. Одни горгульи чего стоили! Но, несмотря на тонкость и изысканность работы, эта резьба была явно творением нездорового, даже патологического воображения.
Я глянул вниз на мрачный залив, на неестественно неподвижное море, потом на низкие тяжелые облака, и мне показалось на мгновение, что весь здешний мир заключен в темную пещеру, в холодный ледяной ад.
И если пейзаж действительно напоминал преисподнюю, то последовавшие вскоре события еще более укрепили меня в этом ощущении.
В конце концов мы добрались до последних ворот. Они были украшены особенно богато и изысканно и пробиты в цельной скале из многоцветного обсидиана. Верховые тюлени остановились и затоптались на месте в каком-то сложном ритме.
Только тут я разглядел в полумраке арочного проезда ворот нечто вроде двери. Она была вырезана из цельного куска порфира. На ней были изображены разнообразные и очень странные полулюди-полузвери. Трудно сказать, были ли эти фигуры плодом все того же нездорового воображения или были скопированы с существ, действительно обитавших в этом мире. Но некоторые из них вызывали чувство гадливого ужаса, и я старался по мере возможности не смотреть на них.