— Чего наелись? — не поняла Бурсова.
— Бобышек, — повторил Глеб, раздосадованный ее непонятливостью. — Такие колючие семечки растут, потом из них рогульки вылезают и к одежде цепляются.
— Это плоды череды обыкновенной, — пояснила я, потому что Бурсова все равно не могла понять, о чем ей говорят.
— Череда? И что будет, если их наесться? — хмуро спросила Роза. Ее огорчило собственное невежество.
— Это сильный галлюциноген, — бросила я.
— Мы наелись, стали глючить, словно у нас солнечный удар, а Ростик, падла, все равно догадался. Пивовара хрен прокатишь, — продолжал рассказ Глеб. — Приехал Проша со своими молодцами и ну нас лупцевать. Я думал, подохну. Потом в карцер на хлеб и воду. Мы с Серегой уже три дня парились. Проша сказал, что через неделю надо будет гидроизоляцию делать. Мы типа будем горячей смолой по такому пеклу мазать, прикиньте. Тогда уже и бобышек есть не придется. В прошлом году Васек мазал смолой крышу на гараже Пивовара, потерял сознание, упал и заработал несколько переломов. Крыши делать — это самое страшное.
— Лихо вам приходится, — сказала я и посоветовала: — Вы вот как мне сейчас рассказываете, так потом и в милиции расскажите.
— А нас Проша потом не закопает? — с опаской спросил Глеб.
— Не закопает, — пообещала я. — Он скоро сам в карцере сидеть будет и крыши смолить.
— Так я вам и поверил! Кто ж его посадит? — пробормотал хмурый Глеб. — Пивоваров сто раз говорил, что у них все куплено. Мы что, лохи? Скажем, а потом нас найдут в посадках.
— Ты видел, как я разобралась с охранниками? — спросила я, глядя на дорогу. — Не волнуйся, и на ваше детдомовское начальство управа найдется.
— Ну не знаю, — Глеб посмотрел на своих товарищей по несчастью. — Я и Серега расскажем. Все равно за то, что сбежали, нам вилы. За остальных отвечать не могу. Маринка вон вообще, у нее чуть крыша не съехала после того, как… Ну ее там в сауну отвезли одну…
— Заткнись! — закричала истошно девчонка.
— Заткнитесь все! — рявкнула я на них. — Вы что, не хотите отомстить тем, кто над вами издевался, иначе так будет продолжаться бесконечно.
Роза обернулась со своего сиденья и обратилась к девочке:
— Успокойся, я знаю, что это невыносимо. Но ты должна держаться изо всех сил. Я сама прошла через это. Мой детдом вообще был точной копией нацистского лагеря. Это сейчас заговорили о правах человека и всяком таком. А раньше все замалчивалось. Если в персонале есть какой-нибудь садист, то держись. Он мог сделать с тобой все, что хотел.
— Правда? — прошептала пораженная девчонка.
— Зачем мне тебе врать? — ответила Роза как можно искреннее. — У тебя есть шанс остановить их. Понимаешь, Марина, ты спасешь не только себя, но и многих других.
— Я боюсь, — всхлипнула девочка.
— Здесь рядом твои друзья, — успокаивающе начала говорить Роза. — Они поддержат тебя. Вы будете держаться вместе. Никто вас не обидит.
— У меня в милиции есть свой человек. Он там большой начальник, так что защиту вам организуют, — добавила я.
Насколько хорошо детям организуют защиту, мне было неизвестно, однако если они будут молчать, то вернутся в детдом, где их точно заставят замолчать навсегда. Если же они дадут показания, то Михайловской сначала придется искать пути, как замять дело в милиции, а уж потом браться за детей. Это займет время. А время я ей предоставлять не собираюсь.
Информация о большом милицейском начальнике подействовала на детей успокаивающе. Одиннадцатилетний Славик рассказал, как его хотела усыновить российская семья. Все складывалось хорошо. Новые родители ему нравились. Дети ему завидовали. А потом его вдруг отвели в процедурную для каких-то анализов. Он там повздорил с медсестрой, толстой злой теткой, сказал ей в запале, что пожалуется на нее своему новому папе. А она ему в ответ: «Эх, дурачина, не будет у тебя никакого папы Бори. Твоим родителям сказали, что у тебя водянка мозга, которая прогрессирует, и, кроме того, скоро отнимутся почки. Узнав это, они отказались от усыновления. Через недельку тебя, голубчик, отвезут в Америку. Попробуй вякнуть только!» С расстройства Славик воткнул медсестре в зад какой-то шприц и хотел сбежать, но его поймали и запихнули в карцер.
— Вам что, действительно в карцере хлеб и воду давали? — спросила я, сворачивая с освещенного проспекта на боковую дорогу, ведущую к городской больнице.
— Если не забывали, — буркнул Глеб. — Иногда о нас забывали и мы вообще сидели голодные. Но мы привыкшие. Еда в столовой — настоящие помои. Их даже собаки не хотят есть.
Слушая его, я вспомнила свой поход в детдомовскую столовую в роли журналистки. Я шла в сопровождении Михайловской, главврача Пивоварова и начальника охраны. Повар, худой носатый мужик, показал нам кухню, где готовились блюда. На стене висело меню на этот день. Чего там только не было!
— А мне говорили, что вас чуть ли не каждый день ананасами кормят, — бросила я через плечо своим пассажирам.
— Какими ананасами! — возмутились ребята. — Да они, сволочи, все время какую-то кашу суют с недоваренной крупой, аж под зубами хрустит, и запах такой противный! Сами-то они такую еду не едят.
— Им готовят отдельно. Однажды одна воспитательница ела и читала газету. Мы ей незаметно подсунули свою кашу. Она попробовала ложку — и газету бросила, в лице изменилась. Дальше есть не стала.
Я посмотрела на Розу. Та только грустно улыбнулась и сказала:
— Мне это известно не понаслышке. Даже в советские времена еда детдомовских больше напоминала зэковскую баланду. Выкручивались как могли. Воровали, попрошайничали и тому подобное.
— Роза Аркадьевна, вы Юльку усыновите? Она нам всем задвигает, что вы ее новая мама, — поинтересовался Глеб. Роза не ответила.
В этот момент мы подъезжали к больнице. Я посмотрела на детей и сказала:
— Не забыли, что надо делать, когда вас спросят про детдом?
— Не забыли, — нестройным хором ответили дети. В их расширенных глазах читалось тревожное ожидание чего-то страшного. Глеб кашлянул и попросил сигарету.
— Обойдешься, — отрезала я и продолжила инструктаж. — Рассказывайте все, про все издевательства, побои, унижения. Чем больше вы расскажете, тем дольше будут сидеть ваши мучители. Поверьте, в тюрьме им придется ох как несладко. Расскажите про каждый ваш шрам.
— Да, у меня на затылке есть шрам, — вспомнил Славик, ощупывая голову, — воспитательница дала по башке указкой. Кровищи было!
— Вот об этом тоже расскажи, — поддакнула я, задумалась и спросила: — В детдоме же был кто-то нормальный из взрослых? Не все же были уродами и дегенератами?
— Конечно, были, — согласился Глеб.
Скопом все стали вспоминать тех, кто относился к ним по-человечески. Таковых нашлось немало, но лишь среди обслуживающего персонала. Дети считали, что все руководители детдома были сволочами.
Я записала координаты нормальных сотрудников, чтобы, если понадобится, взять у них показания.
— Ну что, готовы идти? — спросила я детей, когда инструктаж был закончен. В ответ я услышала только молчание. — Помните, что все будет хорошо, — пообещала я и вышла из машины.
За мной выбралась Роза, следом по одному дети. Для них впереди было самое трудное — выворачивать душу перед следователями, рассказывать все на суде. Но другого выхода из данной ситуации я не видела. Оставалось надеяться, что сложится все удачно и Валерий Игнатьевич меня не подведет. Он никогда меня не подводил.
Глава 8
В приемном покое городской больницы я представилась сотрудником благотворительной организации «Защита детского счастья» и потребовала, чтобы врачи немедленно зафиксировали телесные повреждения. Вскоре подъехали парни из УВД, а мы с Бурсовой незаметно смылись.
— Вы, должно быть, не понимаете, с кем имеете дело? — втолковывала мне Роза по дороге. — Это прибыльный бизнес. Крутятся миллионы долларов! Вы ничего не сможете сделать. На нас, наверно, уже объявили охоту.
— Именно поэтому мы захватим вашего мужа и переедем в более безопасное место, — ответила я.
Прежде чем подъезжать к подъезду, я несколько раз объехала дом, проверяя наличие засады.
— Вроде тихо, — я посмотрела на Бурсову. — Когда подъедем, сначала выйду я, а потом по моему сигналу вы. Идем к подъезду. Я прикрываю, первой вхожу в подъезд и проверяю. Ясно?
— Ясно, — протянула Бурсова без энтузиазма.
А я подумала, заметят ли оперативники из «Газели» Розу? У них, в микроавтобусе, поди, имеются фотографии похищенной. Что они будут делать? Поразмыслив, я протянула Бурсовой платок:
— Наденьте и прикройте лицо.
Бурсова молча взяла платок, повязала на голову. Я поправила его. Мы подъехали к подъезду. Я нажала на тормоз, выключила двигатель и выбралась из машины. Затем обошла вокруг и открыла дверцу со стороны Бурсовой. В грязной блузке, порванной юбке и платке Роза походила на бомжиху. Хромая, она заковыляла к подъезду, а я пошла следом, делая вид, что поддерживаю старую больную женщину.
— Ясно, — протянула Бурсова без энтузиазма.
А я подумала, заметят ли оперативники из «Газели» Розу? У них, в микроавтобусе, поди, имеются фотографии похищенной. Что они будут делать? Поразмыслив, я протянула Бурсовой платок:
— Наденьте и прикройте лицо.
Бурсова молча взяла платок, повязала на голову. Я поправила его. Мы подъехали к подъезду. Я нажала на тормоз, выключила двигатель и выбралась из машины. Затем обошла вокруг и открыла дверцу со стороны Бурсовой. В грязной блузке, порванной юбке и платке Роза походила на бомжиху. Хромая, она заковыляла к подъезду, а я пошла следом, делая вид, что поддерживаю старую больную женщину.
Со всеми предосторожностями мы добрались до квартиры моего клиента, и я позвонила по телефону Бурсову, сообщив, что я за дверью, чтобы впускал. Заслышав мой голос, Олег Николаевич страшно обрадовался, а когда открыл дверь и увидел жену, вообще чуть не спятил от счастья.
Пошли объятия, поцелуи, восторженные возгласы. В этот момент я тихо закрыла дверь, прошла на кухню и налила себе чаю, так как в горле от всей этой беготни чертовски пересохло.
— Роза, они что, тебя били? — со слезами в голосе спросил Бурсов, осматривая жену. — Ты вся в синяках!
— Да ничего страшного по сравнению с тем, что они хотели сделать со мной дальше. — Роза поморщилась, потирая локоть. — Если бы не твоя наемница, то мне бы конец пришел.
— Они, они тебя это… я хочу сказать, — запинаясь заговорил Бурсов, с трудом подбирая нужные слова. — Они тебя не насиловали?
— Да лучше бы насиловали, чем так, — буркнула Роза, стоя перед зеркалом и осторожно касаясь ссадин на лбу под волосами.
— Что? — переспросил Бурсов.
— Да ничего, — ответила Роза и спросила: — Где ты нашел эту женщину?
— Какую женщину? — не понял Бурсов. — А, телохранительницу? Так мне моя школьная приятельница посоветовала нанять.
— У вас с ней что-нибудь было? — холодно спросила Роза.
— С кем? — нахмурился Бурсов. — Да ты с ума сошла! Я тут ночи не спал, не знал, куда бежать, чтобы тебя нашли, а ты мне такое.
— Олежек, не горячись, — попросила Бурсова, — мне просто интересно, почему ты нанял в телохранительницы такую смазливую девчонку, а не мужика?
— А мне интересно, откуда у тебя деньги и дорогие вещи?! — поднялся на жену Олег Николаевич. — Что за дерьмо! Ведь это из-за тебя все произошло. Обворовали квартиру.
— Как обворовали?! — вскрикнула Роза и кинулась в спальню. — Ничего нет! Ни шубы, ни денег. — Было слышно, как Бурсова выдвигает ящики, открывает дверцы шкафов. — Господи, платья! Мое любимое. — Роза с дикими глазами прибежала назад. — Кто это сделал? Где Цезарь? Его тоже украли? Я этого не переживу. Ты заявлял в милицию?
Муж пояснил, что Цезарь в больнице. Он дрался с бандитами, как лев.
— Я знала, — всплакнула Роза. — Но кто же это был?
— Спрашиваешь у меня, кто обворовал? А ведь тебе лучше знать, — ядовито ответил Бурсов. — Опять звонил какой-то мужик и пел заклинания, потом сказал, чтобы мы вернули ему деньги. Еще этот бандит обматерил меня по телефону, пообещал мне, что умоет кровью.
— Пел молитвы? — переспросила Роза.
— Не хочу вас отвлекать, но нам пора отсюда сваливать, — сообщила я супругам. — Парни из приюта могут нагрянуть сюда в любой момент. Так что собирайте вещички, и уходим.
— И куда мы пойдем? — поинтересовался Олег Николаевич. — Мы же здесь под охраной милиции.
Я велела ему не спорить, а переодеваться в женщину.
— Что? — переспросил Бурсов. — Какая из меня женщина?
— Уродливая, — ответила я. — Наденьте какой-нибудь легкий плащ и повяжите платок. Выйдем толпой. Сейчас в темноте никто разбираться не будет.
Поворчав, Бурсов все же стал переодеваться. Роза ему помогала. Получилось даже прилично. Олег Николаевич превратился в упитанную бабку лет под шестьдесят в мятом плаще серого цвета и темно-коричневой косынке.
— Если приглядываться не будут, то сойдет, — вслух сказала я.
В этот момент на улице завизжали покрышки и загрохотали выстрелы. Жалюзи на всех трех окнах квартиры подбросило. Влетевшие пули избороздили потолок воронками. На пол посыпалась бетонная крошка, мел. Люстра в гостиной взорвалась тысячами сверкающих стеклышек. Мой голос потонул в грохоте, но Бурсов и его жена сами догадались броситься на пол. По-видимому, перестрелка возникла между преступниками и оперативниками. Я кинулась к окну и увидела, как от дома уходит синий пикап «Иж», а за ним несется белая «Газель» оперативников. В кузове пикапа находились трое вооруженных ружьями мужчин в масках. Они стреляли по оперативникам.
— Что там? — крикнул Бурсов, поднимая голову от пола.
— Какие-то бандиты с ружьями. За ними милиция погналась, — ответила я.
— Звук выстрела, прямо как у моего карабина, — проговорил Бурсов, поднимаясь и поправляя плащ и косынку.
— Может, это ваши ружья и были, — пожала я плечами и приказала идти за мной.
Уже в бандитском джипе, когда мы проезжали по проспекту Мира, Роза Аркадьевна неожиданно предложила:
— А поехали-ка к нам на дачу? Там места глухие. Нас никто не найдет.
— В первую очередь бандиты поедут именно на дачу, когда узнают, что вас нет на квартире, — ответила я.
— Олежка, да скажи ты ей, чего она из себя строит, — пожаловалась Роза мужу.
— Она знает, что делает, — отрезал Бурсов.
Роза замолчала, сердито насупившись.
Заметив арку в одном из домов, я свернула туда и остановилась.
— Приехали? — спросила Роза.
— Нет. Дальше пешком, — огорчила ее я. — Ни к чему, чтобы эту машину видели рядом с убежищем.
— Я хромаю, — напомнила Бурсова. — Бандиты мне так ноги перетянули, что я еле хожу.
Что делать с этим?
— Если надо, понесем, — мрачно сказала я. — Устанем, тогда придется пристрелить. Не взыщите. — Бурсова мне уже начинала надоедать.
— Сострила, — пробормотала Роза зло.
До общежития, где я на всякий случай держала для экстренных случаев комнату, мы шли со скоростью черепахи. Роза ныла, плакала и висла на муже. Подъем на третий этаж по загаженной и заваленной мусором лестнице настроения ей не улучшил.
— Что это за клоповник? Тут, наверно, одни бомжи живут! — возмущалась она.
Комната, естественно, тоже не понравилась.
— Здесь невозможно жить! Я достаточно в детдоме натерпелась. То ли дело у нас на даче.
Олег Николаевич крепился сколько мог, потом подошел к жене и негромко сказал:
— Слушай, Розочка, еще одно слово про дачу, и я позвоню в твою «Защиту детского счастья» и сообщу, где ты есть.
— Олежек, ты что? Я тебя не узнаю! Что с тобой произошло? — запричитала Бурсова, села на стул, и по ее щекам покатились слезы.
Бурсов хмуро смотрел на жену секунд тридцать, затем принялся успокаивать. Я хотела рассказать супругам свой план, но в это мгновение зазвонил телефон. Я велела Бурсовым стелить себе на полу, показала постельные принадлежности, матрасы, сваленные в кладовке, а сама ответила на звонок:
— Да, Валерий Игнатьевич, до сих пор не спите?
— С вами уснешь, — проворчал он. — Где Бурсов?
— В надежном месте. Жив-здоров, — уклончиво ответила я. — А что такое?
— «Что такое»? — передразнил меня Валерий Игнатьевич. — Наши парни задержали банду на пикапе, что обстреляли квартиру твоего клиента. Кинулись к Бурсову — ни его, ни тебя.
— А что за банда-то? — спросила я.
— Какие-то пацаны. Старшему восемнадцать, — с пренебрежением ответил Валерий Игнатьевич. — Стреляли из оружия твоего подопечного, значит, это они и квартиру обчистили.
— Не факт, — буркнула я.
— Женя, я такими делами лет десять лично занимался, — с апломбом заявил Валерий Игнатьевич. — Мне ли не знать. Они — сто процентов. Однако пацаны пацанами, а молчат как рыбы. С тех пор как повязали, не сказали ни слова. Ничего, посидят в обезьяннике, одумаются.
— А что насчет детдома? — спросила я.
— Ничего, — вздохнул Валерий Игнатьевич. — Подняла меня среди ночи, я всех, как дурак, всполошил. Приехали туда — и полный ноль. Ни следов, ничего.
— Не может быть! — возразила я, удивляясь данному факту. — Не могли же они за несколько часов разобрать карцеры. В третьем слева на стене должны быть пулевые отверстия.
— Не было пулевых отверстий, а про карцеры приехавший начальник охраны сказал, что это складские помещения, — ответил Валерий Игнатьевич. — Говорил же, что действовать надо осторожнее.
— Дети, — вспомнила я. — Они как?
— Поместили в детский приемник, — сказал он. — С ними разговаривали. Неохотно, но все равно написали признания, что их били, издевались и понуждали к развратным действиям. Понимаешь, этого слишком мало, надо что-то посущественнее. Мы проверили коммерческую деятельность «Защиты детского счастья», лицензии и тому подобное — ничего криминального. Нужен свидетель и счета с черным налом от сделок. Когда найдем, можно будет предъявлять обвинение. Завтра же запрошу санкцию прокурора на проведение лжеусыновления. Схватим их за руку. Пока, по показаниям детей, можно привлечь только главврача детдома и охранников.