— Здесь нет колодцев, — ответила я. — Просто много старых подвалов.
— Ты уверена?
— Конечно, я уверена. Я здесь сто раз была.
Что было ложью: до экзекуции в погребе я приходила сюда только однажды, с Доггером, когда мне было пять лет, мы искали пару алебастровых ваз XVIII века, спрятанных в начале войны, чтобы уберечь их от возможных мародеров.
Высоко подняв подсвечник, я двинулась в один из черных коридоров. Порслин могла только пойти за мной или остаться на месте во мраке среди редких электрических лампочек.
Не стоит и говорить, что она пошла за мной.
Я уже сформулировала теорию, что эти отпечатки оставил Бруки Хейрвуд — покойный Бруки Хейрвуд, но не стоило сообщать об этом Порслин, которая, наверное, умрет от страха при одной мысли о том, чтобы идти по следу мертвеца.
Но что, черт возьми, Бруки мог делать в подвалах Букшоу?
«Браконьеры знают все короткие пути», — однажды сказал отец и, вероятно, снова был прав.
Когда мы прошли под низкой каменной аркой, я мысленно вернулась к ночи, когда застала Бруки шныряющим в нашей гостиной. Трудно поверить, что это было лишь пять дней назад.
Я до сих пор четко помнила наш странный разговор, закончившийся предупреждением Бруки насчет взломщиков, которые могут положить глаз на отцовское серебро. «В наше время таких много, с тех пор как война закончилась», — сказал он.
И потом я открыла французскую дверь и дала ясно понять, что хочу, чтобы он ушел.
Нет, постой-ка! Сначала я отперла дверь!
Дверь была заперта, когда я вошла в гостиную. И не было ни единой разумной причины для Бруки закрывать ее за собой, если он вломился в дом с террасы. Он бы предпочел держать ее наготове на случай быстрого побега, если он будет застигнут.
Разумно, следовательно, предположить, что Бруки вошел в дом каким-то другим путем, например через погреба.
И вот теперь я вижу отпечатки — довольно четкие следы рыбацких резиновых сапог, подтверждающие мое предположение.
— Пошли, — сказала я Порслин, почувствовав, что она заколебалась. — Держись поближе ко мне.
Вроде бы я услышала слабое хныканье, но, возможно, мне показалось.
Мы миновали последнюю электрическую лампочку и оказались в сводчатом проходе, по обе стороны которого стояли горы разваливающейся мебели. Здесь отпечатки — след был уже не один, но все они были оставлены одной и той же парой обуви, — показывали, что в Букшоу заходили не один раз. Самые свежие отпечатки были очень четкими, тогда как более старые смягчились под непрестанным воздействием пыли.
— Что это? — вскрикнула Порслин, больно вцепившись мне в плечо.
Впереди проход блокировал какой-то занавешенный предмет.
— Не знаю, — ответила я.
— Я думала, ты здесь сто раз была, — прошептала она.
— Да, — сказала я, — но не в этом проходе.
Пока она не начала задавать мне лишних вопросов, я приблизилась, взялась за крой ткани и сдернула покров.
Поднялись клубы пыли, ослепив нас обеих, мы закашлялись, будто оказались посреди песчаной бури.
— Уфф! — заныла Порслин.
— Это всего лишь пыль, — сказала я, хотя я тоже задыхалась.
И тут свеча замигала и погасла.
Я выругалась про себя и полезла в карман.
— Подержи, — сказала я, найдя в темноте ее руки и прижимая ее пальцы к подсвечнику. — Сейчас зажгу.
Я покопалась в кармане. Гадство!
— Невезуха, — сказала я. — Похоже, я оставила спички в кладовой.
Я почувствовала, что подсвечник сунули обратно мне в руки. Спустя краткий миг послышался шаркающий звук, и ярко вспыхнула спичка.
— Хорошо, что я сообразила захватить их, — произнесла Порслин, поднося спичку к фитилю. Когда пламя стало выше и ровнее, я увидела предмет, который был прикрыт простыней.
— Посмотри! — сказала я. — Это же портшез!
Эта штука напоминала ранний закрытый автомобиль, у которого украли колеса. Деревянные панели покрашены в светло-зеленый цвет с вручную нарисованными цветами по углам. Золотой медальон на двери — это герб де Люсов.
Внутри портшеза ирисовая бумага была ободрана и свисала длинными языками на зеленый бархат сиденья.
Портшез странно пах чем-то несвежим, и это были не только мыши.
Подумать только, кто-то из моих предков сидел в этом самом паланкине и его носили другие люди по улицам какого-нибудь города в XVIII веке!
Я ужасно хотела забраться внутрь и почувствовать себя частью семейной истории. Просто посидеть, и ничего больше.
— Это принадлежало женщине, — произнесла Порслин медленным незнакомым голосом, очень напоминавшим заклинание. — Шелковое платье… напудренный парик… набеленное лицо и черная мушка, словно звездочка, на щеке. Она хочет…
— Прекрати! — закричала я, резко оборачиваясь к ней. — Я не желаю играть в твои дурацкие игры!
Порслин стояла абсолютно неподвижно, черные глаза дико сверкали на белом лице. Она вся покрылась пылью, огненное платье Харриет стало пепельно-оранжевым в свете мерцающей свечи.
— Посмотри на себя, — сказала она голосом, в котором мне послышалось обвинение. — Только посмотри на себя!
Я не могла отделаться от мысли, что я в обществе призрака моей матери.
В этот момент из коридора впереди донесся металлический лязг, и мы обе подпрыгнули.
Звук был такой, будто железо ударилось о железо, будто цепи протащили сквозь прутья клетки.
— Пойдем, — сказала Порслин, — давай уберемся отсюда.
— Нет, постой, — возразила я. — Я хочу выяснить, что там.
Она выхватила подсвечник у меня из руки и поспешила назад к лестнице.
— Либо пошли со мной, либо оставайся тут в темноте.
Мне ничего не оставалось, кроме как последовать за ней.
29
Огненный цвет начал становиться ярче, как только я засунула ткань в сосуд.
— Видишь? — сказала я. — Работает.
— Что это за штука? — спросила Порслин.
— Средство для сухой чистки, — ответила я, аккуратно тыкая в платье Харриет стеклянной палочкой и нежно помешивая. — Четыреххлористый углерод на самом деле.
Я не могла произнести это название, не вспомнив с удовольствием, что это вещество было впервые синтезировано в 1839 году французом по имени Анри Виктор Реньо, обойщиком, получившим четыреххлористый углерод с помощью реакции между хлором и хлороформом. Одним из первых применений его изобретения было обеззараживание бочек для продуктов, в которых обитали разнообразные неприятные насекомые; позже его стали использовать для зарядки огнетушителей.
— Отец пользуется им, чтобы тщательно рассмотреть водяные знаки на почтовых марках, — объяснила я.
Я не стала упоминать, что недавно стянула бутылочку из его серванта для эксперимента с комнатными мухами.
— Взгляни на платье. Видишь, какое оно теперь чистое? Еще несколько минут, и оно станет как новенькое.
Порслин, закутанная в мой старый халат, взирала с благоговейным ужасом.
Я переоделась в чистое платье и оставила грязное отмокать в лабораторной раковине. Позже я повешу его над газовой лампой сушиться.
— Вы, де Люсы, очень странные, — сказала Порслин.
— Ха! Меньше двух часов назад ты думала, что по крайней мере две из нас — благовоспитанные юные леди.
— Это было до того, как ты показала мне подвалы.
Я обратила внимание, что наш краткий поход в комнату ужасов переменил ее мнение.
— К вопросу о подвалах, — сказала я ей, — меня не так легко испугать, но меня немного нервируют эти выдумки о леди — хозяйке портшеза.
— Это не выдумки. Я сказала тебе, что видела.
— Видела? Ты хочешь, чтобы я поверила, что ты видела женщину в напудренном парике и шелковом платье?
Человеку с научным складом ума вроде меня было тяжело это проглотить. Я до сих пор не решила, как относиться к Серой леди из Букшоу, о которой говорил Бруки Хейрвуд, или женщине из холода, желавшей вернуться домой, о которой упоминала Фенелла. Не говоря уже об эльфах. То ли меня принимают за легковерную идиотку, то ли действительно существуют иные миры за пределами нашего зрения?
— В некотором роде да, — ответила Порслин. — Я видела ее мысленно.
Это я могу понять — во всяком случае отчасти. Я и сама могу видеть вещи мысленно: например, то, как получить триметиламин путем размножения бактерий на образце из картофельного пюре миссис Мюллет, оставленного на жаре в летний полдень. Получающиеся в результате кроваво-красные пятнышки, которые в Средние века были известны как Wunderblut, или чудесная кровь, и которые в течение целой недели в 1819 году появлялись на различных продуктах в Падуе, издают не только запах аммиака, но также несомненное зловоние триметиламина.
Если поразмыслить, полагаю, разница между призраками и невидимыми мирами химии не так уж велика.
Я обрадовалась, вспомнив старый добрый триметиламин, моего химического друга с рыбным запахом. Несколько дней назад я обсуждала это с Доггером и пришла к кое-каким выводам, которые пока что не имела возможности проверить.
Если поразмыслить, полагаю, разница между призраками и невидимыми мирами химии не так уж велика.
Я обрадовалась, вспомнив старый добрый триметиламин, моего химического друга с рыбным запахом. Несколько дней назад я обсуждала это с Доггером и пришла к кое-каким выводам, которые пока что не имела возможности проверить.
Пришло время потянуть за кое-какие ниточки и пойти туда, куда они могут привести.
— Я устала, — сказала я Порслин, широко зевая.
Пять минут спустя мы уже лежали в кровати, и одна из нас быстро погружалась в забытье.
Я подождала, пока она уснет, затем тихо выскользнула из постели.
Только что пробило полночь, когда я приоткрыла дверь спальни и тихо прокралась вниз по изогнутой лестнице.
Я вспомнила, что Доггер держит мощный фонарь в кладовке дворецкого для того, что он именует «полуночными непредвиденными случаями», и мне потребовалась лишь секунда, чтобы найти его.
На этот раз никаких хилых свечей, подумала я, в моих руках достаточно энергии, чтобы осветить пристань в Брайтоне, и я надеялась, что этого хватит.
В подвалах казалось холоднее, чем я помнила. Мне следовало надеть свитер, но уже слишком поздно.
Я быстро добралась до того места, где заканчивались электрические лампочки — за ними глухая и глубокая темнота, ведущая незнамо куда.
Я включила фонарь и осветила проход. Далеко впереди я видела очертания портшеза. Меня больше не грела мысль о том, чтобы забраться внутрь и вспомнить минувшие дни; на самом деле я успокоюсь, только когда пройду мимо.
— Нет там никакой леди, — произнесла я вслух, и, к моему облегчению, там никого не было.
Передо мной коридор слегка изгибался вправо. Поскольку я изначально двигалась вправо от кухонной лестницы, я направляюсь на восток — теперь чуть-чуть к юго-востоку, в сторону Висто и фонтана Посейдона.
Идти по следу резиновых сапог теперь было легко, поскольку их не перекрывали отпечатки мои и Порслин. Пар следов было несколько, заметила я, три входили и две выходили. Если, как я подозревала, они принадлежат Бруки, первый раз он явился, чтобы украсть одну из каминных шпаг, второй — вернуть ее и уйти с другой. Во время последнего посещения он ушел через французскую дверь.
Мимо пролетел внезапный холодный ветерок. Хорошо, что я захватила фонарь, свечу бы наверняка задуло.
С порывом ветра донесся тяжелый влажный запах — запах, который я не смогла сразу опознать, но который напоминал о резервуарах в заброшенных туалетах: зеленая ржавчина с добавлением цинка.
Что ж, подумала я, цинка я не боюсь, а зеленая ржавчина всегда меня интересовала.
Я продолжила идти.
Когда мы приходили сюда с Порслин, я расслышала определенное металлическое звяканье, но сейчас коридор, начавший сужаться, был тихим, как могила.
Передо мной была сводчатая арка с открытой дверью, за которой вроде бы находилась комната.
Я сделала два осторожных шага в помещение и обнаружила себя в окружении металлических труб всех размеров — цинковых, свинцовых, железных, бронзовых, медных, они шли во всех направлениях, соединенные под прямыми углами огромными металлическими болтами, то там, то сям попадались гигантские вентили, напоминавший руль автомобиля.
Я в самом сердце подземных водопроводных коммуникаций Люциуса де Люса!
И тут я это услышала — металлическое звяканье, разнесшееся эхом по помещению.
Признаюсь, я застыла.
Еще раз звякнуло.
— Ау, — окликнула я дрожащим голосом. — Кто там?
Откуда-то донесся другой звук — животного происхождения, хотя я не смогла определить, человеческого или нет.
Что, если в туннель забралась лиса? Или барсук?
Если дело в этом, они, скорее всего, убегут от человека с фонарем… Но что, если нет?
— Ау! — снова окликнула я. — Есть здесь кто-нибудь?
Еще один приглушенный звук, более слабый. Он теперь дальше, или мне кажется? Одно ясно наверняка: он может доноситься только откуда-то из-за гигантской трубы, выступавшей из камня, потом идущей горизонтально, изгибающейся под прямым углом и уходящей к дальней стене помещения.
Я забралась на нее, секунду постояла, расставив ноги, и спрыгнула по ту сторону.
Коридор, в который вела труба, был ниже, уже и влажнее. Влага собиралась каплями на стенах, а на полу между кирпичами была сырая земля.
Прямо передо мной туннель блокировала железная калитка, скованная цепью и запертая по другую сторону большим старомодным железным висячим замком.
Я потрясла калитку, но она стояла мертво. Без ключа нет шансов преодолеть ее.
— Проклятье! — сказала я. — Проклятье и дважды проклятье!
— Флавия! — кто-то прокаркал.
Должна признаться, что я была очень близка к тому, чтобы опозориться.
Я посветила лучом фонаря сквозь прутья калитки и увидела фигуру, скорчившуюся на земле.
Всю свою жизнь я буду помнить это белое лицо, уставившееся на меня, ослепленное светом. Он умудрился где-то потерять очки, и его светлые глаза, ослепшие и мигающие, были глазами новорожденного крота, которого внезапно вытащили из норы на дневной свет.
— Колин? — спросила я. — Колин Праут?
— Выключи эту штуку! — взмолился он резким голосом, отворачиваясь от света.
Я отвела луч в сторону, и коридор по ту сторону калитки снова погрузился почти в полную темноту.
— Помоги мне, — жалобно попросил Колин.
— Не могу. Калитка заперта.
Я потрясла массивную решетку одной рукой, надеясь, что она откроется, возможно, благодаря какой-то еще не открытой магии — но нет.
— Попробуй со своей стороны, — предложила я. — Может, там есть щеколда…
Произнося эти слова, я уже знала, что там ничего нет, но попытаться стоило.
— Не могу, — ответил Колин, и даже в темноте было видно, что он едва сдерживает слезы. — Я связан.
— Связан? — Это казалось невозможным, хотя один или два раза я сама оказывалась в подобном положении.
— Но у меня есть ключ. В кармане.
Слава богу, подумала я. Наконец-то повезло.
— Ползи к решетке, — сказала я. — Я попытаюсь достать ключ.
Повисло болезненное молчание, потом он сказал:
— Я… я к чему-то привязан.
И он всхлипнул.
От этого и святой начал бы плеваться!
Но постой-ка! Висячий замок на стороне Колина, ведь так? Я заметила это, но не уделила должного внимания.
— Ты сам себя запер? — спросила я.
— Нет. — Колин шмыгнул носом.
— Тогда как ты там очутился?
— Мы прошли через дверь в фонтане.
Дверь в фонтане? Мы?
Я решила сначала задать самый важный вопрос.
— Кто «мы», Колин? Кто это с тобой сделал?
Я слышала его тяжелое дыхание в темноте, но он не ответил.
Я вдруг осознала тщетность всего этого. Я не собираюсь провести остаток жизни, выпытывая ответы у пленника, от которого меня отделяет железная решетка.
Меня приводила в ярость мысль о необходимости спрашивать у чужака о потайной двери в Букшоу. Подобные тайны наверняка должны передаваться от одного члена семьи к другом устно, а не выпытываться у почти незнакомого человека, крадущегося по окрестностям в обществе браконьера.
— Носок Сидона, — сказал Колин.
— Что? Ты несешь чушь.
Звук рыданий дал мне понять, что от него больше ничего не добиться.
— Оставайся тут, — велела я, хотя в моих словах не было никакого смысла. — Я вернусь мигом.
— Нет, постой! — закричал он. — Дай мне фонарь. Не оставляй меня одного!
— Я должна, Колин. Мне нужен фонарь, чтобы освещать путь.
— Нет, пожалуйста! Я боюсь темноты!
— Вот что я тебе скажу, — произнесла я. — Закрой глаза и сосчитай до пятисот пятидесяти. Когда глаза закрыты, не так темно. Когда закончишь, я вернусь. Давай я помогу тебе начать. Один… два… три…
— Не могу, — перебил меня Колин. — Я не умею считать сотнями.
— Ладно, тогда давай петь. Ну же, споем вместе:
— Эй, Колин, да ты же не поешь.
— Не знаю слова.
— Ладно, тогда пой то, что знаешь. Пение заставит меня скорее вернуться.
Повисла длинная пауза, и он запел надтреснутым дрожащим голосом:
Я повернулась и начала осторожно пробираться обратно по коридору, звук голоса Колина вскоре превратился в слабое эхо. Оставить его там, одного в темноте, было одним из самых тяжелых решений, которые мне когда-либо доводилось принимать, хотя я не могу сказать почему. Жизнь полна сюрпризов.
Обратный путь показался бесконечным. Время наверняка замедлилось, пока я возвращалась под низкими сводчатыми потолками в подвалы.
Вверх по ступенькам я поднялась в кухню. Хотя в доме царила полная тишина, я все равно остановилась прислушаться у двери.