Я тихо прикрыла дверь за своей спиной.
— Что вы здесь делаете? — требовательно спросила я, принимая наисуровейший вид.
На самом деле я думала, что Букшоу в предрассветные часы, в сущности, становится вокзалом Паддингтон. Не прошло и пары месяцев с тех пор, как я стала свидетельницей горячей ночной ссоры Горация Бонепенни и отца. Что ж, Бонепенни теперь в могиле, но на его место пришел другой незваный гость.
Бруки поднял кепку и потянул себя за прядь волос, спадающих на лоб, — древний знак подчинения сильнейшему. Если бы он был собакой, это все равно что распластаться на земле брюхом кверху.
— Отвечайте, пожалуйста, — сказала я. — Что вы здесь делаете?
Он повозился немного с ивовой корзиной на бедре, перед тем как ответить.
— Вы поймали меня на горячем, мисс, — сказал он, стреляя в меня обезоруживающей улыбкой. К своему вящему раздражению, я заметила, что у него идеальные зубы.
— Но я не хотел никому навредить. Признаюсь, я пришел в усадьбу в надежде разжиться кроликом-другим. Ничто не может быть лучше для слабой груди, чем горшок со славным тушеным кроликом, не так ли?
Он стукнул себя кулаком в грудь и выдавил кашель, который не обманул меня ни на миг, поскольку я и сама его часто имитирую. Браконьерские речи тоже не ввели меня в заблуждение. Если, как утверждала миссис Мюллет, мать Бруки — светская художница, он, вероятно, учился в Итоне или в аналогичном месте. Голос с надрывом должен был вызвать сочувствие к нему. Тоже старый фокус. Я сама его использовала и поэтому терпеть его не могла.
— Полковник не охотник, — продолжал он, — и это знает весь мир. Так что какой вред в том, чтобы прочесать это место на предмет вредителей, которые лишь объедают ваш сад и выкапывают ямы в кустарнике? Какой вред, а?
Я обратила внимание, что он повторяется, — почти верный признак того, что лжет. Я не знала, как ответить на его вопрос, так что продолжала молчать, скрестив руки.
— Но потом я заметил свет в доме, — говорил он. — «Эй! — сказал я себе. — Что это, Бруки? Кто может быть на ногах в эту несусветную рань? — так я сказал. — Может, кто-то болен?» Я знаю, что полковник не водит машину, видишь ли, и тогда я подумал: «Что, если кому-то понадобится сбегать в деревню за доктором?»
В его словах была правда. Старый «роллс-ройс» Харриет — «Фантом II» — хранился в каретном сарае, словно некая личная часовня, место, куда уходили отец и я — хотя никогда одновременно, конечно же, — когда мы хотели сбежать от того, что отец называл «тяготами повседневной жизни».
Он имел в виду, само собой, Даффи и Фели — и временами меня.
Хотя отцу ужасно не хватало Харриет, он никогда о ней не говорил. Его горе было настолько глубоким, что имя Харриет было поставлено на первое место в черном списке Букшоу — списке вещей, о которых никогда нельзя упоминать, если тебе дорога жизнь.
Сознаюсь, что слова Бруки сбили меня с толку. Не успела я сформулировать ответ, как он продолжил:
— Но потом я подумал: «Нет, это не просто так. Если в Букшоу кто-то болен, горело бы больше огней. Был бы свет на кухне — кто-то грел бы воду, кто-то суетился…»
— Мы могли бы позвонить по телефону, — возразила я, инстинктивно сопротивляясь попытке Бруки сплести свою паутину.
Но он говорил дело. Отец презирал телефон и позволял им пользоваться только в крайних случаях. В полтретьего утра было бы быстрее съездить на велосипеде — или даже сбегать — в Бишоп-Лейси, чем будить мисс Рансиман на телефонном узле и просить ее дозвониться спящему доктору Дарби.
К тому времени как эта нудная игра в «кнопка-кнопка-кто нажал на кнопку» будет закончена, мы все можем умереть.
Как будто это он был владельцем, а я непрошеным гостем, Бруки широко расставил ноги в резиновых сапогах и сцепил руки за спиной, заняв положение перед камином, посередине между двумя медными шпагами, принадлежавшими деду Харриет. Он не опирался локтем на каминную полку, но с него бы сталось.
Не успела я сказать и слова, как он бросил быстрый нервный взгляд направо и налево и понизил голос до хриплого шепота:
— «Но погоди, Бруки, старик, — подумал я. — Постой, Бруки, дружище. А вдруг это знаменитая Серая леди из Букшоу?» В конце концов, мисс, все знают, что временами здесь виден свет, природу которого нельзя легко объяснить.
Серая леди из Букшоу? Никогда не слышала о таком привидении. Эти деревенские жители суеверны до смехотворности! Или он делает из меня идиотку?
— Или фамильный призрак не упоминается в приличном обществе?
Фамильный призрак? У меня внезапно возникло ощущение, будто на мое сердце опрокинули ведро ледяной воды.
Может, Серая леди из Букшоу — это призрак моей матери Харриет?
Бруки рассмеялся.
— Глупо, не так ли? — И продолжил: — Какие еще призраки, нет уж, спасибо! Скорее всего, это домушник, положивший глаз на серебро полковника. В наше время таких много, с тех пор как война закончилась.
— Думаю, вам лучше уйти, — сказала я дрожащим голосом. — Отец спит очень чутко. Если он проснется и обнаружит вас здесь, нет сомнений, что он сделает. Он спит с боевым оружием на ночном столике.
— Что ж, тогда я пойду, — беспечно ответил Бруки. — Рад, что в вашей семье все в порядке. Мы очень о вас беспокоимся, все мы в деревне. Трудно сказать, что может случиться, когда вы так далеко, отрезанные…
— Спасибо, — произнесла я. — Мы очень благодарны, разумеется. А теперь, если не возражаете…
Я открыла перед ним французскую дверь.
— Спокойной ночи, мисс, — сказал он и с ухмылкой исчез в темноте.
Я медленно сосчитала до десяти — и последовала за ним.
Бруки нигде не было видно. Тени поглотили его целиком. Несколько секунд я прислушивалась, стоя на террасе, однако ночь была сверхъестественно тихой.
Над головой звезды мерцали, словно миллион крошечных лампочек, и я узнала созвездие Плеяды, Семь Сестер, названное так в честь девушек в греческой мифологии, которые так опечалились из-за участи своего отца — он был знаменитым Атласом, которого приговорили держать на плечах небесный свод, — что совершили самоубийство.
Я вспомнила о дождливом дне, который провела в оранжерее с Доггером, помогая ему отрывать глазки у небольшой горы картофеля и слушая историю, которую передавали из уст в уста тысячи лет.
«Какая глупость! — сказала я. — Зачем они убили себя?»
«Греки — народ, склонный к драматизму, — ответил Доггер. — Они придумали драму».
«Откуда ты все это знаешь?»
«Сведения плавают у меня в голове, — сказал он, — словно дельфины». И затем он погрузился в привычное молчание.
Где-то на той стороне лужайки ухнула сова, вернув меня из прошлого в настоящее. До меня дошло, что я до сих пор держу туфли в руках. Какой дурочкой, должно быть, я показалась Бруки Хейрвуду!
За моей спиной, если не считать керосиновую лампу, до сих пор горевшую в гостиной, Букшоу был погружен во мрак. Слишком рано для завтрака и слишком поздно, чтобы возвращаться в кровать.
Я зашла обратно в дом, обула туфли и прикрутила фитиль лампы. Цыганка, должно быть, уже отдохнула и справилась со страхом. Если мне повезет, я смогу заполучить приглашение на цыганский завтрак на открытом огне. Если мне повезет еще больше, я, может, даже узнаю, кто такая Хильда Мюир и почему мы все мертвы.
Я помедлила на краю Изгородей, ожидая, пока глаза приспособятся к глубокому мраку между деревьями.
Лесистая опушка в темноте — зловещее место, подумала я, место, где может случиться что угодно.
Эльфы… Хильда Мюир… Серая леди из Букшоу…
Я мысленно встряхнула себя. «Прекрати, Флавия!» — сказал внутренний голос, и я последовала его совету.
Фургон оставался на том же месте, я видела ступеньки и кусочек Млечного Пути, отраженный в занавешенном окне. Звук чавканья в темноте сказал мне, что Грай пасется поблизости.
Я медленно приблизилась к фургону.
— При-вет! — пропела я осторожно, с учетом недавнего расположения духа цыганки. — Это я, Флавия. Тук-тук. Кто-нибудь дома?
Ответа не было. Я подождала секунду, затем обошла вокруг фургона. Когда я прикоснулась к его деревянному боку, чтобы успокоиться, моя рука намокла от холодной росы.
— Есть кто-нибудь? Это я, Флавия. — Я легко постучала костяшками пальцев.
В заднем окне был слабый свет — такой свет, какой бывает, когда лампу приглушают на ночь.
Внезапно что-то мокрое, ужасное и слюнявое коснулось моей щеки. Я отпрыгнула, размахивая руками.
— Ой! — вскрикнула я.
Послышался хруст, и горячее дыхание, за которым последовал сладковатый запах влажной травы, обдало мой затылок.
Затем Грай ткнулся носом мне в ухо.
— Подкрадываешься, Грай! — сказала я, оборачиваясь. — Подкрадываешься!
Я прикоснулась к его теплой морде в темноте и обнаружила, что это странным образом успокаивает, намного сильнее, чем я могла бы предположить. Я прислонилась лбом к его боку, и несколько секунд, пока мое сердце утихомиривалось, мы так стояли, общаясь способом, намного более древним, чем слова.
Я прикоснулась к его теплой морде в темноте и обнаружила, что это странным образом успокаивает, намного сильнее, чем я могла бы предположить. Я прислонилась лбом к его боку, и несколько секунд, пока мое сердце утихомиривалось, мы так стояли, общаясь способом, намного более древним, чем слова.
Если бы ты только умел разговаривать, подумала я. Если бы только умел.
— При-вет! — снова окликнула я, последний раз похлопав Грая по морде и поворачиваясь к фургону. Но ответа так и не было.
Фургон слегка покачнулся на рессорах, когда я встала на оглобли и полезла вверх на место кучера. Резная ручка двери похолодила ладонь, когда я повернула ее. Дверь распахнулась — она не была заперта.
— Ау?!
Я вошла и потянулась к керосиновой лампе, слабо светившейся над плитой. Повернула фитиль, и стекло засияло жутким липким красным блеском.
Кровь! Повсюду была кровь! Плита и занавески были забрызганы кровью. Абажур тоже был в крови — и мои руки теперь тоже.
Что-то капнуло с потолка мне на лицо. Я дернулась с отвращением — и, возможно, с долей испуга.
И затем я увидела цыганку — она лежала у моих ног: черный ворох тряпок, совершенно неподвижно скорчившийся в луже крови. Я чуть не наступила на нее.
Я встала на колени рядом с ней и взяла ее запястье большим и указательным пальцами. Может ли это шевеление быть пульсом?
Если да, мне нужна помощь, и быстро. Промедление не доведет до добра.
Я уже собиралась выйти, когда что-то остановило меня. Я понюхала воздух, острый от металлического запаха крови.
Кровь, да, но не только кровь. Что-то, не соответствующее месту. Я снова принюхалась. Что бы это могло быть?
Рыба! Фургон вонял кровью и рыбой.
Цыганка ловила и готовила рыбу в мое отсутствие? Вряд ли, нет никаких признаков огня и рыболовных принадлежностей. Кроме того, подумала я, она была слишком слабая и уставшая, чтобы заниматься этим. И в фургоне определенно не было запаха рыбы, когда я уходила отсюда.
Я вышла наружу, закрыла за собой дверь и спрыгнула на землю.
Бежать назад в Букшоу за помощью смысла нет. Слишком долго. Пока я смогу разбудить кого надо и вызвать доктора Дарби, цыганка может умереть — если еще не умерла.
— Грай! — окликнула я, и старый конь, волоча ноги, подошел ко мне. Без дальнейших размышлений я вскочила ему на спину, обвила руками шею и ласково толкнула его пятками в ребра. Через несколько секунд мы пробежали рысью через мост, затем повернули на север, в Канавы.
Несмотря на темноту, Грай шел уверенно, как будто знал эту изборожденную тропу. Сидя верхом, я быстро наловчилась сохранять равновесие на его костлявой спине, пригибаясь, когда ветки нависали слишком низко, и жалея, что я не оказалась настолько дальновидной, чтобы захватить свитер. Я забыла, какими холодными бывают ночи в конце лета.
Мы бежали и бежали, конь цыганки превзошел самого себя. Возможно, предвкушал сытную еду в конце пути.
Вскоре мы минуем полуразрушенное обиталище Буллов, и я знала, что мы не останемся незамеченными. Даже в разгар дня путешественники на этой узкой тропе были редкими. Посреди ночи непривычный цокот копыт наверняка услышит кто-то из полубезумной Булловой семейки.
Да, вот оно, прямо перед нами по правой стороне. Я ощущала носом. Даже в темноте я видела серую пелену дыма, висящую над этим местом. Там и сям во дворе тлели кучи мусора, сиявшие в ночи, словно красные глаза. Несмотря на столь поздний час, в окнах дома горел свет.
Не стоит просить о помощи здесь, подумала я. Миссис Булл не церемонилась, демонстрируя ненависть к цыганам.
Захватив в горсть густую гриву Грая, я ласково потянула. Как будто его с рождения обучали этим примитивным способам управления, старый конь замедлил ход. При этом одно из его копыт стукнуло по камню на дороге.
— Шшш! — прошептала я ему на ухо. — На цыпочках!
Я знала, что мы должны продолжать двигаться. Цыганка отчаянно нуждается в помощи, и дом Буллов — не то место, где ее можно получить.
Хлопнула дверь, когда кто-то вышел во двор.
Грай немедленно остановился и отказался двигаться дальше. Я хотела прошептать ему на ухо, чтобы он продолжал идти, что он хороший конь, замечательный конь, но я едва осмеливалась дышать. А Грай стоял на тропинке так же неподвижно, как если бы он был чистокровным пойнтером. Может ли конь цыганки быть хитрее, чем я? За годы странствий по неприветливым дорогам он усвоил больше уловок, чем я за свою жизнь?
Я взяла на заметку подумать об этом, когда мы окажемся вне опасности.
Судя по звукам, человек во дворе копался в куче старых горшков, что-то бормоча себе под нос, когда они переставали грохотать. Свет из дома, я знала, погружает меня в еще большую темноту. Хотя лучше стать кем-то менее заметным, чем всадник на лошади.
Я подождала, когда горшки снова загремят, и бесшумно соскользнула на землю. Прикрываясь Граем как щитом, я пригнулась, чтобы мое белое лицо не было заметно в темноте.
Когда вы в затруднительном положении, время замедляется и еле ползет. Я не удержалась и начала гадать, сколько времени мы стоим, застыв на одном месте; вероятно, несколько минут. Я неловко переносила вес с одной ноги на другую и дрожала в темноте, в то время как Грай, старичок, по-видимому уснул. Он не шевелил ни единой мышцей.
И тут шум резко прекратился.
Неужели человек во дворе заметил наше присутствие? Вдруг кто-то лежит и выжидает, готовый к прыжку?
Время утекало из рук. Я не могла пошевелиться. Сердце бешено колотилось в груди. Казалось невозможным, чтобы кто бы там ни был во дворе Буллов не услышал нас.
Должно быть, они просто затаились… прислушиваются, как и я.
Внезапно моих ноздрей достиг резкий запах горящей спички: узнаваемая едкая вонь фосфора, вступающего в реакцию с хлоратом калия. Следом я уловила запах зажженной сигареты.
Я улыбнулась. Миссис Булл отдыхала от своих дурно воспитанных детей.
Но недолго. Дверь хлопнула, и темная фигура засуетилась за занавешенным окном.
Я сразу же двинулась по тропинке, сначала медленно, потом все быстрее. Грай тихо шел рядом со мной. Когда мы достигли деревьев в дальнем конце владений, я забралась ему на спину и начала подгонять.
— Кабинет доктора Дарби, — сказала я ему. — Мигом!
Как будто он понял.
Кабинет доктора располагался на центральной улице прямо за углом после Коровьего переулка. Я приподняла дверной молоток — медную змею на палке — и громко постучала. Почти сразу же, или мне так показалось, окно наверху распахнулось с резким деревянным треском, и появилась голова доктора Дарби с взъерошенными со сна седыми тонкими волосами.
— Колокольчик, — сварливо сказал он. — Пожалуйста, пользуйтесь колокольчиком.
Я символически нажала на кнопку большим пальцем, и где-то в глубине дома приглушенно зазвонило.
— Это цыганка! — крикнула я ему наверх. — Та, что с праздника. Кажется, кто-то пытался ее убить.
Окно захлопнулось.
Прошло не больше минуты, потом входная дверь открылась, и доктор Дарби вышел на улицу, на ходу надевая пиджак.
— Моя машина сзади, — сказал он. — Пойдем.
— Но как насчет Грая? — спросила я, указывая на старого коня, спокойно стоявшего на улице.
— Отведи его за угол в конюшню, — сказал он. — Эскулап будет рад его обществу.
Эскулап был дряхлой клячей, возившей легкий экипаж доктора Дарби до того, как десять лет назад доктор наконец уступил давлению пациентов и купил усталый старый «моррис» с бычьей мордой — открытый двухместный автомобиль, который Даффи именовала «Крушением „Гесперуса“».
Я обняла шею Грая, когда он вошел в стойло с еле слышным вздохом.
— Быстро, — сказал доктор Дарби, бросая чемоданчик назад, за сиденья.
Через несколько секунд мы свернули с центральной улицы в Канаву.
— Изгороди, говоришь?
Я кивнула, держась изо всех сил. Один раз мне показалось, что доктор Дарби украдкой бросил взгляд на мои окровавленные руки, но, что бы он ни подумал, он оставил это при себе.
Мы неслись по узкой тропинке, передние фары «морриса» освещали зеленый туннель из деревьев и изгородей. Мы пролетели мимо владений Буллов так быстро, что я едва успела это заметить, хотя мой мозг сумел зарегистрировать факт, что дом теперь был погружен в полную темноту.
Когда мы летели по каменному мостику, «моррис» чуть не оторвался от земли. Наконец доктор Дарби резко затормозил. Мы были в нескольких дюймах от фургона цыганки. Его знание дорог Бишоп-Лейси и окрестностей впечатляло, подумала я.
— Оставайся тут, — рявкнул он. — Если мне понадобится твоя помощь, я позову.
Он распахнул водительскую дверь, быстро обошел фургон и скрылся.
Оставшись одна в темноте, я невольно вздрогнула.
Если быть абсолютно честной, в животе у меня слегка крутило. Я не обращаю внимание на смерть, но раны заставляют меня нервничать. Все зависит от того, что доктор Дарби найдет в фургоне.