Она вышла на улицу. Низкие тучи плыли по ночному небу. Где-то вдалеке проехали роллеры. По автостраде на бешеной скорости пронесся мотоциклист.
– Какая-то нездоровая тишина. Правда?
Кристин обернулась. Парень был худым и неестественно бледным.
– Я тебя знаю? – спросила Кристин.
– Я друг твоей сестры. Не знаешь, где она?
– Думаю, она сейчас не настроена на любовные встречи.
– А ты?
– Боюсь, ты слишком молод для меня.
– Дай мне шанс.
– Я, пожалуй, пойду.
И снова Стивен со своими объятиями. И снова хип-хоп. И снова проникающий в легкие бит. Тук-тук. Тук-тук. Тук… Кристин выбежала на улицу.
– У тебя есть машина? – спросила она худощавого парня.
– У меня есть все, что ты можешь пожелать. И даже больше.
* * *Тишина. Дождь и тот перестал барабанить в окна. Тучи на небе замерли. Ни звука. Ни шелеста. Брэдли вышел на улицу. «Может быть, так пахнет смерть?»
Кевин. Железные ворота были открыты. Мысли в голове путались. Прятаться за деревьями. Ждать. Следить. Он чувствовал себя загнанным зверем. Голодный волк, ведомый собственным страхом. Но у страха была плоть: нежная, теплая. Может быть, так и приходит безумие? Незаметно. На цыпочках. Подкрадывается со спины и хватает тебя за яйца.
Брэдли узнал его. Невысокий, сутулый, руки в карманах потертых джинсов. Он никуда не спешил. Шел прямо к Брэдли, опустив голову. И это лицо. Лицо из газеты. И глаза: серые, с потерянным взглядом.
Вот он, виновник этого безумия! Смотрит на него. Оценивает.
– Ты Брэдли, да?
– А ты Смит.
Вот этот дом. Серый. Безучастный. «Никогда не заходи в него», – сказала Джесс.
– Я не убивал ее.
– Это твоя жизнь.
Жизнь. Это слово показалось Кевину каким-то неестественным, нереальным, далеким от истины его бытия. Всего лишь сон. И сон во сне. И дальше. Глубже. Мысли снова спутались. Слова. Фразы. Джесс. Тепло. Смерть.
– Я должен сказать тебе… Она… Он… Оно… Велело… Жизнь. Моя. Нет. Твоя. Да. Твоя… Она больше не принадлежит тебе, – домой. Назад. В подвал. В тепло. К Джесс. – Ты убил ее… Да. Ты. Но не одну… Будут еще. Кажется. Будут… Оно… Она… Она хочет тебя, Брэдли… Да. Так она сказала… Тень. Гм. Хочет… И ты. Нет. Я… Мы. Все. Да… Мы все в одном. В этом… Понимаешь?
Брэдли молчал.
«Домой. Назад. К Джесс. Тепло», – думал Кевин.
– Ты дрожишь, – сказал Брэдли.
– Нет.
– В доме есть кофе и пара полотенец.
– Нет.
– Тебе нужно согреться.
– Нет.
– Кевин? – позвал его суккуб.
– Да?
– Дом проклят.
– Да.
– Вернись в свой подвал.
– Да.
– Там тепло.
– Да.
Тишина. Небо. Ворота.
* * *Кристин. Маккейн привез ее в свой дом.
– Ты здесь живешь? – спросила она.
– Да. Нравится?
– Не знаю. Может быть, когда линия города доберется сюда, то… А так, как-то одиноко.
Они обогнули старый фонтан.
– Твоя сестра частенько приезжала сюда.
– Вот как?
– И Фэй. И Джесс.
– Джесс?
– Да. Они с твоей сестрой были хорошей парой.
– Что?
– Ты разве не знала? – улыбнулся Маккейн.
– Нет. – Они вошли в дом. – Но теперь я понимаю… – Маккейн включил свет, но Кристин была слишком занята своими мыслями, чтобы восхищаться внутренней роскошью. – Понимаю, почему Тэмми приняла все так близко к сердцу.
– По-моему, это нормально.
– Если бы ты знал, что она вбила себе в голову! – Кристин наконец-то огляделась. – Не слишком много места? Напоминает ангар для самолетов.
– Выпьешь?
– Да, пожалуй.
– Так что там с твоей сестрой?
– С Тэмми? – Кристин посмотрела на старое кресло. – На это можно садиться? Не развалится?
Маккейн поморщился.
– Вот твое вино.
– Ах, да. Спасибо.
Они выпили.
– Еще?
– Хочешь напоить меня?
– Мне это ни к чему.
– Вот как? Думаешь, прокатил меня на дорогой тачке, привез в этот дом и все? Я твоя?
– Нет.
– Есть что-то еще?
– Картины.
– Что?
Маккейн поднялся на ноги.
– Пойдем. Обещаю, они не разочаруют тебя.
– Боюсь, я не очень разбираюсь в искусстве…
– Этого и не нужно. В мире есть много вещей, к которым невозможно подготовиться заранее. Они просто случаются и все. Понимаешь?
– Боюсь разочаровывать тебя, но я уже выросла из подобных речей.
– Правда?
– Ага, – Кристин снисходительно улыбнулась.
– Нет.
– Что нет?
– Ты ошибаешься. Из этого невозможно вырасти.
* * *Утро разогнало тени, развеяло, растворило в томных лучах, пробившихся сквозь дождевые тучи. Маккейн остановил машину. Кристин помахала ему рукой.
Брэдли.
– Я видел его, – сказал он, дождавшись возвращения брата.
– Кого? – Маккейн был хмур.
– Кевина Смита. Он приходил сюда, пока ты был в городе.
– Кристин сказала, что ее сестра, Тэмми, тоже видела Смита… – Маккейн помолчал и добавил, – и Джесс.
Брэдли кивнул.
– Смит сказал, что она не была последней. Будут еще.
– Из-за тебя?
– Да.
– Нужно было вызвать полицию.
– Ты же знаешь, что она не поможет.
– По крайней мере арестует Смита.
– Но эти твари…
– Они не всесильны, Брэдли.
– Что?
Маккейн промолчал. Кристин. Он все еще чувствовал тепло ее руки в своей ладони. Видел мозаичный пол у них под ногами. Слышал шепоты. Видел, как оживают рисунки на окруживших их стенах. Чувствовал теплое дуновение ветра. Запах нарисованных цветов…
– Она видела их, Брэдли.
– Кто?
– Сестра Тэмми.
– Ты говоришь о картинах?
– Ты знаешь, что это больше чем картины.
– И что?
– И ничего.
– Разве такое возможно?
– Я не знаю. Эта сука просто смотрела на них и видела лишь масло.
– Может быть, она притворялась?
– Никто не может притворяться там. Это наш мир. Наша семья. Наша власть! – Маккейн подошел к окну. – Что, черт возьми, происходит, Брэдли?!
– Ты имеешь в виду сестру Тэмми?
– Я имею в виду все: ты, Смит, Джесс, теперь эта сука Кристин!
– Я не знаю.
– Так не должно быть, Брэдли! Наша власть… Она… Она… – Мак-кейн в бессилии сжал кулаки. – Черт возьми, иногда мне кажется, что мы всего лишь слуги чего-то большего, необъяснимого… И ему наплевать на нас. Оно служит нам до тех пор, пока мы служим его интересам, его целям… А потом оно отвернется от нас, забрав все, что дало… И это будет конец… Конец нашей жизни. Понимаешь, Брэдли?
Глава третья
Благотворительный детский дом имени Джерома Хопкинса. Семилетний мальчик с темными коротко стрижеными волосами.
– Дядя Клайд! – просиял он и бросился со всех ног на встречу. Кинг нагнулся, позволяя ему повиснуть на своей шее.
– Ну, здравствуй, Томас. Здравствуй, – Кинг поднял его на вытянутых руках. – Ох, а ты потяжелел! – поставил на ноги. – И подрос!
– Тебя не было месяц. Я не мог вырасти за это время.
– Еще как мог! Дети в твоем возрасте растут очень быстро!
– Правда?
– Ну, конечно.
– Как думаешь, моей маме понравилось бы?
– Конечно, понравилось. Дети должны расти. Это нормально.
– Мэтт сказал, что если я буду расти, то когда моя мама поправится, она не узнает меня и не захочет забирать отсюда.
– Кто такой Мэтт?
– Мой друг.
– Скажи ему, что это неправда, и твоя мама никогда не забывает о тебе, потому что у нее есть все твои фотографии…
– А еще Мэтт говорит, что она никогда не поправится. А если и поправится, то не сможет меня забрать.
– Это еще почему?
– Потому что тогда ее посадят в тюрьму.
– Это тоже Мэтт сказал?
– У него есть газета… – мальчик опустил голову. – Дядя Клайд, а это правда, что мама убивала людей?
Кинг не ответил.
– Она поправится, Томас, и вы снова будете вместе.
– Обещаешь?
– Обещаю, – Кинг взял его на руки. – А этот твой друг… Мэтт, да? – он огляделся, желая убедиться, что их никто не слышит. – Дай ему по яйцам, чтобы не болтал лишнего.
* * *Друзья. Рой любил друзей, особенно когда их было много, и они были рядом. Улыбки, шутки, воспоминания – зачем нужна радость, если ей не с кем поделиться?
– Ведь так?! – Рой обнял Кристин за плечи и поцеловал. – Теперь все будет по-другому, – пообещал он. – Совершенно все! – борясь с заплетающимся языком, Рой начал строить картины светлого будущего: оптимистичные, надуманные.
– Болтун, – подметила Кристин.
– Я сделаю тебя королевой.
– Всего лишь болтун, – она высвободилась из его объятий.
– Мы теперь больше чем любовники! – Рой поднял бутылку пива. – Не забывай об этом, моя прелесть!
Кристин не ответила. Ладонь, в которой был зажат мобильный телефон, вспотела. Сколько прошло времени? Пять минут? Десять? Полчаса? Мак-кейн не нужен ей как мужчина. Может звонить сколько угодно, это ничего не изменит. Но вот сестра… Кристин прикусила губу, жалея, что рассказала Рою о ночном похождении Тэмми. Если он зацепится за эту историю, если использует ее в своих грязных журналистских целях, то она никогда не простит себя за это… Кристин проталкивалась сквозь толпы людей. Конец недели. Новая работа Роя. Чей-то день рождения. Чья-то депрессия… Мужчины, женщины… Кристин вышла на автостоянку. Машина Маккей-на выглядела неприлично дорогой на фоне остальных автомобилей.
– Я думал, ты не придешь, – сказал он.
– У меня есть вопросы, – Кристин закрыла дверку.
– О картинах?
– О тебе.
– Вот как? – Маккейн напрягся.
– Ты знаешь, почему Смит убил Джесс?
– Нет.
– Ты знаешь, что в ее теле нашли твою сперму?
Маккейн не ответил.
– Какое отношение ко всему этому имеет моя сестра?
Он включил зажигание.
– Ответь мне!
– Позже.
– Что значит позже?!
– Не здесь.
– Здесь и сейчас!
– Глупая дура! – вспылил Маккейн. – Думаешь, это так просто?! Думаешь, я щелкну пальцами и все? Вот они – ответы?
– А разве нет?
– Нет, – Маккейн отвернулся. – Я и сам многого не понимаю.
– Я тебе не верю.
– Тогда вылезай.
– Нет.
– Значит, звони своему парню и говори, что проведешь эту ночь со мной.
* * *Серое небо. Серое-серое… Анта поднялась по мокрым ступеням и постучала в дверь. Жо-Жо потянулась и встала с кровати. Бледная, со слипшимися ото сна глазами… Анта смотрела на Жо-Жо, а холодный ветер, обдувая ее спину, трепал рыжие волосы Жо-жо. Пара улыбок. Пара нежных приветствий. Поцелуй. Теплое дыхание. Дверь на замок. Одежду на пол. Простыни к телу.
– Что-то не так? – Жо-Жо остановилась, заглянула в темные глаза любовницы.
– Мне страшно, – прошептала Анта. Она закрыла глаза, но от воспоминаний было уже невозможно избавиться…
Тени обретают плоть. Она слышит их голос. Боа. Они приказывают ему. Он всего лишь тряпка. Слуга. Раб. Но они…
Анта вздрогнула…
Кровать. Пыль. Пол. Половица скрипит. Ноги Боа возле ее лица. Голос. Его голос. Он будит Ероси. Она притворяется, что спит. Анта все еще чувствует на своих губах вкус ее поцелуев.
– Оденься, – говорит Боа.
Анта видит голые ноги Ероси. Черная кожа сливается с темнотой. Тени. Они заполняют углы. Прячутся в темноте. Боа называет адрес.
– Возьмешь такси, – говорит он.
Они уходят. Анта выбирается из-под кровати. Она одна в темной комнате. Выглядывает в коридор. Тени. Они ползут вдоль стен, огибают тумбочки, колонны, заворачивают за углы… Голова идет кругом… Ступени. Тени стелются по ним, как дорогой ковер… Улица. Деревья. Такси… Старик-водитель не очень-то жалует Анту, но она платит вдвойне… Тишина. Воздух пахнет солью. Финиковая пальма. Белое бунгало. Окно…
Ероси снимает одежду. Ложится на кровать.
– Закрой глаза, – говорит голос из темноты.
Она подчиняется… Смерть подходит к ней, сдавливает холодными руками горло… Ероси выгибает спину, извивается на кровати, затем стихает. Мертвая. Покорная… Кровь из прокушенных губ заполняет рот Анты. Страх сдавливает горло, и она не может дышать. Крик. Он сваливается в желудок, бренчит по его стенкам, вызывая тошноту…
– Это ужасно, – прошептала Жо-Жо.
– Каждую ночь… – Анта облизала сухие губы. – Каждый час… Я жду, что Боа войдет в мою комнату, и я стану следующей.
– Ты обязательно должна кому-нибудь рассказать об этом.
– Мне никто не поверит.
– Я тебе верю.
– Ты просто глупая белая женщина, которой нравится жалеть таких, как я.
– Не говори так, – Жо-Жо поцеловала ее в губы. – Не смей говорить так.
* * *Картины. Кристин смотрела на них, и были они для нее всего лишь рисунками, набором мазков на стенах, созданных воспаленным воображением безумного разума. Выразительность не имела значения, лишь содержание – уродливая действительность, немой крик о помощи, запечатленный кистью отчаявшегося человека. Боль, страх, беспомощность – они окружали Кристин, вгрызаясь в тело своими плотоядными взглядами. Мужчины, женщины, дети, животные – замкнутый хоровод страданий и боли, рваная череда событий, где даже трава имеет свою собственную душу.
Истории. Кристин слушала их, снова и снова спрашивая себя, неужели Маккейн во все это верит? Искусство, художник, писатель… Звезды высыпали на небо, мелькая в лохмотьях плывущих по небу туч…
Тайны. Казалось, что их никогда не бывает слишком много. Люди любят их. Поклоняются им. А когда этот кладезь начинает истощаться, то его пополняют легендами, мифами. И это никогда не закончится – воображение не имеет границ. Искусство рождает искусство. Страхи рождают страхи. Ступень за ступенью лестница тайн тянется к небу, рушится и возводится вновь, чтобы никогда не узнать, что же там, в конце этого пути. Бог создал землю. Люди создали Бога. Отдали ему право на землю. И снова заявили о своих правах… День сменит ночь. Старые тайны уступят место новым. И до тех пор, пока вертится этот мир, ничто не изменится. Жизнь…
– Ты действительно в это веришь? – спросила Кристин.
Маккейн кивнул. Ночь была теплой. Дождь стих, словно набираясь сил для новой вакханалии. Молчание. Маккейн взял Кристин за руку.
– Несовершенный мир. Ненадежный. Хрупкий… – он смотрел вдаль, в темноту.
– Что там?
– Где?
– Впереди.
– Я не знаю.
Порыв ветра растрепал его волосы, качнул деревья, сбивая с листьев нависшие капли дождя. И снова тишина.
– Почему именно ты, Кристин?
– Что, почему именно я?
– Почему ты ничего не видишь в этих картинах? Почему они не властны над тобой?
– А ты?
– Я – это другое. Я родился здесь. Этот дом принадлежит мне так же, как я принадлежу ему.
– Это глупо.
– Может быть, – он повернулся к ней, пытаясь встретиться взглядом.
– Уже поздно.
– Можешь остаться здесь. В этом доме много свободных комнат.
– Говоришь так, словно боишься меня.
– Я не знаю, – он отпустил ее руку, запрокинул голову и посмотрел на небо.
– Эй! Я самая обыкновенная.
– Нет.
Кристин улыбнулась. Дом ждал ее: мрачный, пропахший безумием…
– Покажи мне мою комнату.
Ночь. Тишина. Большие часы размеренно тикают. Старый ковер съедает звуки шагов. Мягкая кровать слишком большая, чтобы спать на ней в одиночестве.
– Маккейн?
– Да?
– Можешь остаться, если хочешь.
Глаза. Взгляд. Порог. Он разделяет их.
– Дверь все еще открыта.
Ладонь. Тепло. Губы.
– Мы здесь одни.
– Тебя это смущает?
– Для меня это впервые.
Поцелуй. Рот. Язык. Складки одежды.
– Всего лишь секс.
Часть четвертая
Глава первая
– Мы покинули особняк в ту же ночь, а утром Эдгар оставил меня. Он не сказал ни слова. Просто ушел, пока я спала, – выцветшие глаза старухи смотрели куда-то вдаль, словно она снова и снова проживала отрывки своей молодости, успев порядком устать от них, но не в силах проститься с ними.
– Но ведь ты не вернулась в Ричмонд, – нахмурилась Маргарет.
– Нет. Я искала его. Надеялась… – старуха закрыла глаза. – Но все, что мне удалось, – это отыскать его могилу. Здесь, в Балтиморе, – губы ее дрогнули. – Здесь я и осталась. Рядом с ним. Кто-то же должен приносить ему розы и коньяк ко дню рождения…
Она откинулась на спинку кресла, не собираясь продолжать. Лицо ее осунулось, утратив то немногое, что еще теплилось в нем от жизни. Казалось, что рассказ отнял последние силы.
Маргарет тронула Брендса за руку. Они вышли в сад. Был поздний вечер. Птицы смолкли. Сухой ветер шелестел листвой.
– Мне кажется, мы причинили ей боль, – сказала Маргарет.
Брендс не ответил. Он думал о доме. Думал о художнике. Думал обо всем, что узнал в последние дни.
– Вы с ним похожи, – сказала Маргарет.
– Кто?
– Ты и Эдгар.
Брендс вспомнил белого кролика, мормонов, свое бегство.
– Я ни о чем не жалею.
– Ты ведь именно это и искал, да?
– Не знаю, но впервые в жизни мне кажется, что я на правильном пути. Моя судьба…
– Судьбы всегда повторяются. Меняются лишь обстоятельства. Помнишь?
Они замолчали.
– Я не вернусь назад, – сказала Маргарет скорее себе, чем Брендсу.
В эту ночь они легли в одну кровать. Их разгоряченные тела лоснились от пота. Руки сжимали руки. Губы впивались в губы. Это не было любовью. Всего лишь страсть: дикая, необузданная, животная. Страсть, в которой каждый думал только о себе. Свечи сгорели. Простыни взмокли. Но пламя продолжало гореть. И лишь только утро сумело обуздать его неистовство. И сон. Без сновидений. Без грез. Без раздумий.
Они проснулись в полдень. Мышцы болели, но сознание было свежим и отдохнувшим. Маргарет открыла окно, впуская в застоявшийся воздух комнаты свежий ветер и пение птиц…
Они оделись, не произнося ни слова. Вышли из комнаты. Старуха сидела в кресле. Глаза ее были закрыты. Грудь не вздымалась. Брендс проверил пульс. Покачал головой. Поднял с пола старую шаль и накрыл лицо старухи. Маргарет всплакнула, но скорее ради приличия, нежели от боли утраты – старуха и так уже отняла у смерти пару лишних лет жизни. Они вышли в сад.
– Ей было девяносто восемь лет, – сказала Маргарет, вытирая слезы. – Знаешь, мне кажется, что последние годы она жила только для того, чтобы передать груз своей истории кому-то другому. И после ее уже ничто не держало здесь.
– Я уеду вечером, – сказал Брендс, глядя куда-то вдаль. – Я должен увидеть тот дом.