– Капитан из ОБХСС приходил, – ровным голосом ответил Гончаренко, не отрывая взгляда от телефона. – Через три дня еще раз придет.
– Он приходил предупредить, чтобы ты приготовился к следующему визиту?
– Да, именно так. Сказал, чтобы я собрал документы по Вильнюсу.
– Замечательный парень. Побольше бы таких.
– Я тоже сначала удивился, но потом понял, что раз они Вильнюс накрыли, то от меня уже почти ничего не зависит.
– Что за Вильнюс, кстати? – удивился Бородавка. – Впервые о нем слышу.
– Какая тебе разница? Ты же не спрашиваешь фамилии всех моих покупателей. Тебе важно, чтобы товар ушел. А кто его купил, для тебя уже значения не имеет.
– Это правильно, если покупатель простой Иван Иваныч. Он купил себе костюм или трусы, гуляет в них по дому, смотрит «Клуб кинопутешествий» и кушает кефир с черным хлебом. Все! Но если у тебя незадокументированный левак уходит на государственную базу – это же совсем другое дело. Ты что, дорогой, таких простых вещей не понимаешь? Ты увеличиваешь риск для всех, даже для тех, с кем напрямую не контачишь, о ком ты вообще не знаешь.
– Ну ты-то чист, – раздраженно бросил Гончаренко. – Твой цех вообще никак не засвечен.
– Потому и не засвечен, что думаю о последствиях, прежде чем начинаю что-то делать! Хорошо. Я хочу, чтобы ты сейчас рассказал мне все с самого начала. И постарайся ничего не забыть, рассказывай все по порядку.
Гончаренко начал вспоминать. Разговор – это тоже занятие, он мобилизует, помогает сосредоточиться, и уже скоро Гончаренко почувствовал, что состояние беспомощного бессилия оставляет его. Подготовить документы по Вильнюсу – дело пары часов. Но кроме Вильнюса он работал с Ростовом, Сочи, Минском. Все концы не спрячешь, но теперь у него есть время их подчистить. И надо не забыть предупредить ребят.
Слушая директора ателье, Бородавка думал, что срочно, завтра же, он закроет цех на техобслуживание и быстро перенастроит станки. Пусть все уляжется или хотя бы прояснится. С одной стороны, Бородавке бояться нечего, потому что его продукция неизменно шла неучтенкой. Не существует ни единого документа, подтверждающего его участие в деле. С документами все обстоит идеально, но люди… Люди – самые ненадежные, самые непредсказуемые, а потому опасные элементы во всех схемах. И здесь, и на ДШК, и в других домах быта его многие видели, он что-то привозил, что-то увозил, кому-то платил деньги. Если дело начнут раскручивать всерьез, то показания против него рано или поздно появятся. Скорее рано, чем поздно. Но показания – это одно, а вот доказательства… Пусть ищут доказательства: документы, недостачу сырья в его цеху. Пусть попробуют найти у него недостачу сырья. Ее нет! Зато ткани и полиамидную нить из всех домов быта нужно поскорее убрать, например, свезти к кому-нибудь на дачу. Хоть бы и к Гончаренко. Нет, у Гончаренко уже горячо, нужно отвезти к кому-нибудь совсем постороннему.
Они просидели в кабинете директора до половины восьмого. На улице лило. Леня предложил подвезти Гончаренко к метро и тут только вспомнил, что в пять вечера хотел быть в парке, сегодня же день рождения Ирки! Впрочем, какой день рождения, когда льет такой дождь, у него на загривке хрипит ОБХСС, а Ирка предпочитает молодых мотоциклистов скромным владельцам вишневых «шестерок». Поэтому Бородавка отменил свое предложение, решив, что лучше взять в гастрономе бутылку и продолжить разговор у него дома. Гончаренко согласился немедленно: он не хотел ехать к себе, боялся остаться наедине с женой. Он еще не знал, что можно ей рассказывать, а что пока не стоит. В этот вечер Бородавка был единственным человеком, с которым Гончаренко чувствовал себя уверенно и свободно.
Они взяли двухлитровую банку консервированных патиссонов, полкило какой-то вареной колбасы, уже подсохший кусок сыра, две банки кильки в томате и буханку замечательного, свежего, еще теплого «Украинского» хлеба, который, как обычно, привезли аккуратно перед закрытием магазина. Водки в гастрономе не было.
– Ладно, черт с ней, – сказал Бородавка, – идем, у меня дома есть бутылка «Столичной».
Устроившись на кухне, Гончаренко отмахнул от буханки несколько ломтей, нарезал грубыми, неровными кусками колбасу и сыр. Бородавка поставил вариться картошку, нашел где-то луковицу, потом достал из холодильника водку и открыл консервы.
Не дожидаясь, пока сварится картошка, они выпили по первой и закусили тем, что было на столе. Мягкая холодная водка пошла легко и тихо, ласково, стирая следы истеричного напряжения прошедшего дня. Закусывая, Гончаренко сперва набросился на кильку с хлебом, но вскоре отложил и хлеб, и кильку. Он сидел молча, прикрыв глаза, чувствуя, как водка растворяет намерзшую за день ледяную корку страха. Ощущение жизни, теплой, привычной, вернулось к нему на кухне у Лени Бородавки, и теперь Гончаренко ни за что не хотел его потерять.
Они выпили по второй и начали вспоминать. Леня говорил о каких-то мамонтах, которых варили студенты комсомольских стройотрядов на Ямале, когда у них заканчивалось мясо, а Гончаренко – о том, что клубника у него на даче в этом году – небывалая, каждая размером с гусиное сердце.
Тут вдруг оказалось, что совсем забыли про картошку, и та едва не сгорела. Леня быстро разбросал по тарелкам горячие клубни, слегка припахивавшие жженым, и разрезал пополам луковицу. Они выпили еще по одной и сочно захрустели луком. Болтать о пустяках уже не хотелось.
– Я одного только не пойму, Леня, – спросил Гончаренко, досаливая картошку. – Почему мы с тобой преступники? Мы кого-то убили или ограбили? Мы что-то украли? Почему мы должны прятаться и бояться ОБХСС? Мы что, похитили какую-то социалистическую собственность, скажи мне? Ведь нет же. Мы с тобой ничего не украли, а только добавили, хотя могли этого не делать и жили бы спокойно. Я бы давал план, получал свои премии и плевал в потолок. В стране не хватает качественной одежды, и мои костюмы возьмет любая база. Не веришь? Давай сейчас, сию минуту позвоним хоть в Одессу, хоть в Ленинград, да хоть в Москву. Никто не откажется! Скажут, завтра же отправляй. Так почему я трясусь при виде капитана ОБХСС? А потому, что, по их логике, по их законам, мы не добавили, а присвоили. Там, где мы видим плюс, они считают минус. Они не глядят на пустые полки своих магазинов, они смотрят в мой кошелек. Лишние пятнадцать тысяч в моем кармане – ужасная угроза государству! Потом, когда они будут подсчитывать ущерб и придумывать, на сколько лет меня закрыть, то скажут, что я пользуюсь их станками и электричеством, только скажут это в конце. Если бы мне не в конце, а в начале заявили: за электричество заплатишь столько-то, за амортизацию оборудования еще столько-то – что, я не заплатил бы? Да с удовольствием! Лишь бы дали работать! А они не дают и не дадут. Где здесь логика, Леня? Я ее не вижу.
Знал бы Гончаренко, сколько раз Леня Бородавка задавал эти вопросы своим учителям, друзьям, случайным знакомым на комсомольских конференциях, и под водку, и без нее. Когда-то прежде говорить об этом было опасно, но те времена давно миновали. А теперь ему казалось, что говорить об этом поздно и уже бессмысленно. Сколько можно все об одном и том же? Надо или что-то делать, или не делать ничего и собирать, например, марки или спичечные коробки. А тратить время на пустые разговоры он больше не хотел, ему надоело. Даже если это разговор с человеком, которого через месяц возьмут за хищение в крупных или особо крупных размерах.
Леня разлил по рюмкам остатки водки, с грустью посмотрел на пустую бутылку и неуверенно подумал о подарочной «Тисе», стоящей у него в баре. Они выпили.
– Ты ищешь смысл, а смысла в этом нет – когда-то он был, но давно выветрился. Осталась традиция. Например, в большинстве стран пишут слева направо. Но в некоторых – справа налево, а в некоторых – сверху вниз. И если в стране, где пишут слева направо, ты начнешь писать справа налево, то тебя могут не понять. Вот и здесь тебя не понимают. А традиция часто иррациональна, не стоит искать в ней логику. Со временем она теряет всякий смысл, ее нужно просто соблюдать, потому что, пересекая границу непонятного, не только ты не знаешь, велико ли нарушение, но и те, кто следит за точным соблюдением правил, ничего в этом не смыслят.
– Водка закончилась, – печально заметил Гончаренко.
– Ты готов пить коньяк после водки? Религиозные убеждения позволяют?
Гончаренко не стал спрашивать у Лени, какая религия не велит смешивать коньяк с водкой, и они быстро покончили с «Тисой», но алкоголь этим вечером их не брал.
Около одиннадцати, под непрекращающимся дождем, Гончаренко ушел в сторону метро «Дарница», а Бородавка заснул легким и глубоким сном.
3
Утром весь двор говорил о дне рождения Ирки, который Федорсаныч накануне отгулял в «Олимпиаде-80». Бабушки из Иркиного подъезда точно знали, что приглашенных было на семь человек больше, чем месяц назад – на свадьбе сына районного прокурора. Да и гости к Федорсанычу пришли матерые: семь заслуженных артистов, три любимых народных и один любимый всеми народный СССР. Это вам не ментовско-прокурорская шушера, которая и в обычной жизни достала хуже клеща за ухом.
Федорсанычу простили прежние публичные страдания, засчитав их по разряду чудачеств большого артиста. В эти утренние часы его дворовый авторитет разрастался стремительно и уже к обеду обещал достичь высот и размеров, прежде в здешних краях не виданных.
В былые, совсем еще недавние, времена Леня присел бы на лавочку послушать новости бабушек с улицы Юности, однако сегодня он спешил, дел у него было много. Леня уже собирался уезжать, но тут из дома вышла Елена и прошла по тротуару мимо, не замечая его. Ее лицо было мрачным, взгляд тяжелым, и Леня подумал, что совсем не так должна глядеть на мир счастливая мамаша после замечательного дня рождения любимой дочери.
– Лена, – негромко позвал он ее. – Тебя к метро подбросить?
Но Елена как будто не услышала его предложения. Она дошла до места слияния улиц Юности и Бойченко и скрылась за кустом сирени.
«Правильно, – подумал Леня, – нечего тут. У меня и без нее сегодня полно дел, а еще Степанычу нужно будет все как-то объяснить».
Когда он приехал на работу, начальник цеха ел консервированные персики. Сан Степаныч доставал их вилкой со дна двухлитровой банки, стоявшей на его рабочем столе, быстро облизывал гладкие бока фруктов и не спеша заталкивал в широко разинутый рот. Сироп медленными сладкими каплями стекал по губам и подбородку. Довольный Сан Степаныч вытирал лицо небольшим белым махровым полотенцем.
Леня сел напротив и замер, глядя, как мастерски управляется с консервами начальник цеха.
– Что-то ты рано сегодня, Леня, – посмотрел на часы Сан Степаныч. – Хочешь персик?
– Кушай, Степаныч, – покачал головой Леня, – наедайся. В тюрьме таких персиков тебе не дадут.
– Типун тебе… – недовольно буркнул Сан Степаныч и отставил банку в сторону. – Ну что там? Аппетит перебил.
– Доедай спокойно. А потом объявим техобслуживание. Надо срочно перенастроить станки. Сделаем все, как было раньше. Ты меня понял?
– Леня, я тебя понял. Мы все сделаем, но техобслуживание по графику у нас в июле. Ты мне раньше не мог сказать?
– Степаныч, – терпеливо улыбнулся Леня, – все претензии к ОБХСС. Они могут прийти к нам уже сегодня.
– И об этом мог бы сказать заранее. Но техобслуживание на сегодня все равно нельзя назначать. Не раньше чем через неделю.
Леня взял банку с недоеденными персиками и подумал, что хорошо было бы надеть ее начальнику цеха на голову. Прямо сейчас и без предупреждения.
– Сегодня.
– Ладно, черт с тобой, – вздохнул Сан Степаныч, словно Леня выпросил у него червонец в долг. – Завтра.
– Степаныч…
– Ну нельзя сегодня! – вдруг заорал на него начальник. – Нельзя! Заявку на срочное ТО нужно подавать за неделю. Но я – человек талантливый, ради тебя я ее за день протолкну! Завтра утром остановим цех и все перенастроим, а сегодня нельзя, понятно тебе?!
– Ладно, черт с тобой, – махнул рукой Леня. – Авось, один день ничего не решит. Пиши заявку и жуй свои персики.
– Пугать он меня выдумал, – остывая, ухмыльнулся Сан Степаныч и протянул Лене руку. – Отдай банку!
Только несколько месяцев спустя, когда допросы Лени Бородавки капитаном Бутенасом стали похожи на дружеские беседы, Леня понял, что в этом споре прав, скорее, был не он, а Степаныч. Их все равно взяли бы в день перенастройки станков, неважно, когда бы это случилось – на следующей неделе или в июле. А значит, подгоняя Степаныча, Леня изо всех сил приближал день их ареста.
4
– Вы, эстонцы, такие нетерпеливые! – ответил Йонас Бутенас своему другу, Акселю Вайно, когда тот в третий раз намекнул, что вильнюсскую базу Легпищепромоптторга давно уже пора брать.
– Мы не только нетерпеливые, мы еще и быстрые, как балтийский шторм, – согласился подполковник Вайно.
Пару лет назад Аксель Вайно обнаружил в Таллинском порту канал контрабанды. Два молодых таможенника вступили в сговор с командой шведского туристического лайнера: в обмен на «Столичную» шведы привозили в порт джинсы и сигареты. Со временем таможенникам удалось расширить сеть поставщиков, и контрабанду начали доставлять команды еще одного шведского, двух финских и одного датского судна. Схема работала несколько лет, потому что таможенники действовали осторожно – они не продавали товар в Эстонии, а переправляли его на торговую базу в соседнюю Литву.
Когда вся цепочка преступного предпринимательства уже отчетливо просматривалась, базу аккуратно проверил местный ОБХСС и выявил не совсем понятные связи с Украиной. Для расследования «Дела оптовиков» Литовское МВД создало межреспубликанскую группу, которую возглавил подполковник Гедиминас Пятрулис.
Капитан Бутенас был знаком с Вайно и Пятрулисом много лет, когда-то они учились на юридическом факультете Вильнюсского государственного университета имени Винцаса Капсукаса. И теперь, раскрывая тайные механизмы преступного предпринимательства в команде с друзьями-однокашниками, Йонас Бутенас был счастлив. Он знал их и доверял им как себе, они учились по одним и тем же книгам, одинаково думали и одинаково видели мир. Йонасу было с ними легко, как ни с кем и никогда не было в Киеве – он не понимал украинцев, а украинцы не понимали его. Может быть, поэтому Аксель и Гедиминас уже подполковники, а он все еще капитан?..
«Дело оптовиков» стало самым сложным, но и самым интересным в его карьере. Нить, потянувшаяся от Вильнюсской базы, привела его к запутанному клубку, связавшему несколько ателье, домов быта, цеха Дарницкого шелкового комбината и объединения «Химволокно». Кроме Литовского оптторга в деле участвовали и другие оптовики из Кишинева и Ростова. Одни периферийные звенья не знали о существовании других. Но кто-то же был в центре этой паутины, и этот кто-то знал всех.
Продукция киевских швейных предприятий уходила в несколько городов, и самым удивительным было то, что за два года капитану Бутенасу не удалось найти источник сырья цеховиков. Где-то, в какой-то мрачной дыре, расхищались государственные ценности и потом пускались в частный оборот. Одежда и ткани возникали словно из ниоткуда. Кто это делал и где?
Собранная информация привела капитана Бутенаса к цеху полиамидной нити на «Химволокне», но дотошная и детальная проверка показала, что цех выпускает ровно столько нити, сколько и должен, – ни килограмма лишнего сырья не поступало в переработку. Полгода назад на работу в цех устроился офицер украинского ОБХСС, но и он не обнаружил ничего подозрительного.
После двух лет работы у капитана Бутенаса не было главного подозреваемого, и из-за этого он тормозил развитие всей операции. Он подводил друзей, портил показатели отчетности ОБХСС сразу трех республик, вел себя эгоистично, но не мог согласовать начало операции, не раскрутив полностью киевскую сеть.
– Тебе нужно пойти на обострение, – посоветовал Бутенасу Аксель Вайно.
– Всех арестовать?
– Но! Ты же не Берия. Если непонятно, как работает муравейник, – брось туда гусеницу и посмотри, что получится.
– Гусеницу… – повторил за ним Бутенас. – Аксель, я немного не понял твою метафору.
– Йонас, давай наконец возьмем вильнюсскую базу! Узнав об этом, твои подопечные в Киеве немедленно запустят резервные схемы. Понимаешь? Ты наблюдал их в одном режиме, а теперь увидишь в другом. Перед тобой откроется совсем новая, незнакомая картина. Может быть, как раз ее тебе и не хватало все это время?
– Вот именно. Они просто остановят операции.
– Допустим. И тогда станет ясно, что операции были как раз там, где ты их не видел. Понимаешь? Нужно знать, как выглядит штиль, чтобы понять, что такое ветер.
– Очень доступный образ, товарищ подполковник, – сдался Бутенас.
– На какое число назначаем взятие Бастилии, командир? – спросил Вайно у руководителя группы и весело потер руки.
– Вы, эстонцы, такие нетерпеливые! – довольно улыбнулся подполковник Пятрулис.
5
Капитан Бутенас вылетел из Вильнюса первым рейсом и был в Борисполе около восьми утра. Накануне ребята Пятрулиса задержали директора и еще двух человек с базы Легпищепромоптторга. По случайному совпадению, как раз в этот день там ждали очередную машину из Киева. РАФ остановили на КПП при въезде в Вильнюс.
Бутенас посмотрел накладные на товар, который везли на базу, прочитал первые протоколы допросов и, не дожидаясь результатов обыска, уехал в аэропорт. Он еще сомневался, что поступил правильно, уступив Вайно и Пятрулису, но менять ничего уже не собирался.
Дома он застал следы недавней пьянки. Дита смотрела на него удивленно, немного растерянно, и Бутенас только тут сообразил, что, не предупредив, приехал на день раньше, чем собирался. А может быть, и на два – он уже не помнил, что говорил Дите перед отъездом.
– Возвращается муж из командировки, – пошутил капитан, быстро сбрасывая китель, – а в холодильнике сохнет винегрет. Кто-то не доел…