— Хорошо. — Андрей все еще медлил. Переход от невероятной экстраординарности письма к будничной необходимости бежать, таясь, по улицам Ялты был слишком резок.
Но Лидочка, отняв письмо и кинув на кровать, уже подталкивала его к двери.
— Я все уберу. И буду ждать. За меня не беспокойся.
Она отворила входную дверь, и тут Евдокия Матвеевна не выдержала и окликнула из спальни:
— Это еще что такое? Андрюша уходит?
Андрей успел увидеть, как ее встрепанная голова высунулась из спальни.
* * *Чем более Андрей отдалялся от дома Иваницких, тем яснее он понимал, насколько права была Лидочка, гнавшая его обратно.
Восемь часов. Уже рассвело. Бегут в гимназию первоклашки — веселые, вот остановились возле воронки на набережной — как интересно! Издали видно, как они машут руками. Потом спешат к морю, всматриваются в даль, ждут, а может, еще один крейсер придет, может, еще раз стрельнет?
Что с ними будет через год, через три года? Неужели страшные прорицания отчима сбудутся?
«Отчим… как не хочется думать о том, что он лежит в кабинете на ковре, будто брошенная, никому не нужная вещь. Надо идти в госпиталь и сказать обо всем Глаше. Для Глаши отчим — это вся жизнь. Что она будет делать теперь? Доживать в пустом доме? А может, мне как честному человеку надо жениться на Глаше? Лидочка поймет меня, и мы проживем втроем всю жизнь и будем несчастны… и что за чепуха лезет в голову!»
Андрей быстро шел по улице. Солнце взошло, тени еще были длинными, лиловыми; желтые и оранжевые листья, устилавшие мостовую и свисавшие с подпорных стенок, шум просыпающихся домов и дворов создавали ощущение сказочного города, где все люди должны быть добрыми и деловитыми, как гномы…
Последний поворот. В животе заныло и стало жарко. Надо будет влезть снова по откосу — но как поднимешься на подпорную стенку? Придется возвратиться мимо полицейского, Может, он еще спит? А то надо перелезть через забор — забор невысок, меньше сажени, но сложен из гладких, подогнанных друг к дружке плит.
Пока Андрей рассуждал, как проникнуть в дом, полицейский его увидел. Разминаясь, он как раз шел вдоль ограды навстречу Андрею и был удивлен не меньше, чем тот, нечаянной встрече.
— Это… — сказал он. — Вы чего? Я думал, вы спите.
— Не спалось, — сказал Андрей как можно естественней. — Встал и пошел погулять. Утро такое хорошее…
Урядник тоже опомнился.
— А как мимо меня прошел?
— Я через забор, — сказал Андрей, разводя руками. — Чего вас беспокоить. У вас служба, вы устали, задремали.
— Не дремал я, — твердо ответил урядник. — Муха пролетит — услышу.
— А я издали решил, что задремали, — настаивал Андрей. — Ну, думаю, чего беспокоить… Вон там перепрыгнул.
— Дело молодое, — согласился полицейский. — Гулял, говоришь?
— Я на набережную спустился, кофе попил, — сказал Андрей. — Готовить-то мне некогда. А вы, если хотите, поставьте себе самовар.
Тут он понял, что они стоят посреди улицы. И Андрей, обогнув полицейского, пошел наверх. Тот вздохнул и затопал сзади.
— Чаю можно, — сказал он. — Я еще яблочек сорву, если не возражаете. Ведь ясное дело — пропадут. Кто их собирать будет?
Они подошли к калитке. Дом был освещен утренним солнцем, входная дверь приоткрыта. Сейчас выйдет Глаша… воскликнет: «Андрю-у-уша приехал!», а потом на пороге появится Сергей Серафимович с длинной трубкой в зубах…
— Слухай, — сказал полицейский. — А с курями что делать?
— С какими курями?
— А в сарае куры. Их кормить надоть. И яйца несут, понимаешь?
— Возьмите их себе, — сказал Андрей.
— Нет, — сказал полицейский, хотя предложение его заинтересовало. — Может, хозяйка вернется.
— Давайте так сделаем, — сказал Андрей, — вы яйца себе возьмите. А кур кормите.
— Добре. Я жинке кажу. Она пока за яичками приходить будет, заодно и корму курям задаст.
— Спасибо, — сказал Андрей, — большое спасибо.
Он пошел к дому. По дороге сорвал длинное яблоко. Оно было налито янтарным соком.
Ступить в дверь, за которой таилась неведомая полицейскому смерть, было трудно. Андрей понял, что не может даже откусить от яблока, настолько все в нем окаменело. Урядник стоял за спиной и тяжело дышал, словно переваривал какой-то трудный вопрос. Не дожидаясь вопроса, Андрей вошел в тишину, погрузился в запах бедствия.
Он прошел к себе в комнату. Кровать была смята, простыни не было, зато на пододеяльнике Андрей сразу увидел следы крови — видно, в темноте задел да не заметил. Он стащил с кровати пододеяльник, спрятал его в шкаф, затем аккуратно застелил кровать одеялом.
Возясь с кроватью, Андрей все время прислушивался к шорохам дома — он понимал, что надо подняться наверх и посмотреть на отчима, как он там, один… как будто тот спит и требует внимания.
Андрей за те минуты ни разу не вспомнил ни о портсигаре, ни о письме. То осталось у Лидочки — здесь были другие тревоги.
Сквозь усиливающийся шум утра Андрей вдруг услышал, как к дому кто-то подъехал. Может, смена полицейскому? Хорошо бы смена — Андрею надо подняться наверх, а потом бежать в больницу и рассказать Глаше о том, что с отчимом, раньше, чем успеют другие…
В коридоре простучали короткие уверенные шаги. Замерли у двери Андрея. Раздался стук, и тут же дверь растворилась. На пороге стоял следователь Вревский.
— Доброе утро, — сказал он, — как почивали?
— Спасибо, — сказал Андрей. — Хорошо.
— Вас ничего не беспокоило ночью?
— Что должно было меня беспокоить?
— Вы никуда не выходили ночью?
— Простите, это допрос? — спросил Андрей.
— Нет, я интересуюсь вашим времяпровождением, — сказал Вревский, скулы его играли и челюсти двигались, будто он дожевывал нечто крепкое. Маленькие глаза смотрели в упор.
— Я спал, — сказал Андрей, — потом утром ходил вниз, пил кофе. Вернулся…
— Если вы не возражаете, — сказал Вревский так, что ясно было — возражения Андрея он в расчет не возьмет, — я попросил бы вас сопровождать меня в одно место.
— В какое?
— Вы узнаете по прибытии.
— Простите, но я не обвиняемый.
— Я вас ни в чем не обвиняю. Но в интересах следствия вы должны немедленно следовать со мной.
И он отступил в коридор, пропуская Андрея.
Сначала Андрей подумал было, что Вревскому уже известно о смерти отчима и он играет с Андреем, как кошка с мышкой. Они вышли в коридор, Андрей ждал приказа подняться на второй этаж, но Вревский даже не посмотрел наверх.
У калитки стояла пролетка. На козлах сидел полицейский.
— Очень трудно без автомобиля, — вдруг сказал Вревский. — В Киеве у меня автомобиль.
Андрей сел рядом с Вревским. Главное — понять, куда они повернут. Если к Иваницким — значит, его выследили ночью. Если прямо — к полицейскому управлению или суду, — значит, поймали убийц…
Пролетка повернула налево.
«Куда же?» — не сразу сообразил Андрей.
— Что-то случилось с Глашей? — догадался он наконец. — Ей хуже?
— Почему вы так решили? — Вревский впился глазами в Андрея.
— Ответьте на вопрос! — возмутился Андрей.
— Сейчас приедем, посмотрим. — Вревский отвел взгляд.
Пролетка подъехала к Николаевской больнице. У правого крыла, приспособленного под госпиталь, стояла большая синяя фура, и санитары вытаскивали из нее носилки с перевязанными солдатами.
Пролетка въехала в открытые ворота больницы, и тут Андрей испытал великое облегчение: она не свернула к главному корпусу, где лежала Глаша, а поехала по дорожке, огибая правое крыло больницы, и замерла у одноэтажного флигеля с узкими окнами.
— Прошу, — сказал Вревский.
Что здесь может быть? Может, приемный покой? Вряд ли здесь держат арестантов.
В темном коротком коридоре невыносимо пахло карболкой и чем-то еще, неживым, удушающим. Стены коридора были покрашены в коричневую краску, и потому, когда открылась дверь и Андрей шагнул в зал, там показалось особенно светло оттого, что стены были выложены белым кафелем, а сверху светили сильные лампы без абажуров, хоть снаружи было солнечное утро.
В зале параллельно друг другу стояли три больших стола. Один был пуст и была видна его блестящая металлическая поверхность. На втором лежал труп молодого мужчины — его грязные ступни Андрей видел словно под увеличительным стеклом. У мужчины была взрезана грудная клетка, и два человека в белых, измазанных кровью халатах, которые что-то рассматривали внутри ее, подняли головы при звуке шагов.
На третьем столе лежала фигура, покрытая несвежей простыней. Вревский опередил замершего в дверях Андрея и резким театральным движением фокусника отдернул край простыни.
На третьем столе лежала фигура, покрытая несвежей простыней. Вревский опередил замершего в дверях Андрея и резким театральным движением фокусника отдернул край простыни.
Андрею потребовалось несколько секунд, чтобы окончательно убедиться в том, что он смотрит на Глашу.
Бинты с ее лица были сняты, и Андрей увидел синюю вспухшую ссадину, что начиналась на круглом лбу, рассекала заплывший, невнятный, как нарыв, глаз и тянулась до уголка губы. Открытая рана чернела на второй щеке — до уха. И потому узнать Глашу можно было лишь по рыжим волосам, по обнаженному плечу, по опавшей полной груди и по руке в веснушках, что протянулась вдоль тела.
— Глаша, — сказал Андрей. — Глашенька…
И вдруг ему стало плохо. Так плохо, что он понял — его вырвет прямо здесь. Он метнулся назад, на улицу. Вревский, не поняв причины бегства, кинулся за ним:
— Стой!
Андрей вылетел из темного закутка, уперся рукой о стену морга, и его вырвало на траву.
Вревский, что выбежал следом, брезгливо отошел и отвернулся.
— Не думал, — сказал он, — и не предполагал, что такие нервишки.
Андрей с трудом слышал его голос — он доносился сквозь вату, и, впрочем, было все равно, что говорит и думает Вревский.
Когда спазмы прошли и осталась лишь такая слабость, что невозможно было оторвать руку от стены, Андрей полез в карман тужурки и достал платок, чтобы вытереть рот.
Полицейский на козлах смотрел на него с любопытством.
— Вам легче? — спросил Вревский, рассматривая вершины деревьев.
— Да… простите.
— Тогда вернемся внутрь.
— Нет!
— Ну что вы, господин студент, что за причуды! Я веду следствие. Вы должны опознать тело.
— Я опознал, опознал! Неужели вы не видите, что я опознал…
Вревский глубоко вздохнул.
— Вы заставляете меня нарушать закон, — сказал он. — Вам лучше?
Тон его смягчился, словно он пожалел Андрея.
— Давайте отойдем к лавочке.
Вревский крепко взял Андрея под локоть и повел к скамейке.
— Я тоже выполняю свой долг, — сказал он. — И долг, поверьте мне, весьма неприятный. Особенно в этом деле. Вчера вечером мне уже дважды звонили от Великого князя. Князь Юсупов прислал телеграмму, вы представляете, какой интерес к этому делу?
Вревский усадил Андрея на скамейку.
— А теперь покончим с формальностями. И я отпущу вас. Когда и при каких обстоятельствах вы видели в последний раз усопшую?
— Вы же знаете, вчера. А что с ней случилось?
— Неужели вы не знаете? — Вревский был крайне удивлен. — Я думал, что вы догадались. Служанка вашего отчима была убита сегодня ночью. Убита ножом.
— Убита?
— Только прошу не устраивать представлений! — крикнул Вревский, увидев, что Андрей вновь порывается вскочить со скамейки. — Не ведите себя как институтка!
Санитары, что тащили в отдалении носилки с ранеными, оглянулись на крик.
— Сейчас, — сказал Андрей, вырывая руку.
Рвота не шла — внутри все исходило судорогами, но из горла вырывался только кашель.
Вревский дождался, когда Андрей чуть успокоится, и продолжал, не сводя с него взгляда:
— Убийца проник через окно из сада, точно так же, как это незадолго до того сделали вы. К сожалению, эти оболтусы опять не заперли окно как следует, хотя клянутся в обратном.
Вревский поднялся и подошел к Андрею, который стоял, опершись о ствол тополя.
— Что знала Глафира такого, что напугало убийцу? Зачем надо было убивать ее? Ответьте мне — зачем?
— Честное слово, не знаю.
— А убийца боялся. Боялся, что она запомнила его? Или он уничтожал соперницу?
— Какую соперницу?
— Соперницу по завещанию? Ведь дом по завещанию отходит ей. И я имел неосторожность вам об этом проговориться.
— Прошу вас, хватит, Александр Ионович, — взмолился Андрей. — Вы же на самом деле меня преступником не считаете, так не лучше ли потратить время на поиски настоящего убийцы?.. Ее зарезали ножом?
— Смерть наступила, как утверждает доктор, мгновенно.
— Значит, — сказал Андрей, обретая решительность, — это те же люди, что напали на отчима и Глашу на той неделе?
— Почему? — Вревский поднял светлые брови. — Нож — самое удобное оружие, когда нужна тишина. Убийце главное было — не поднять шума. А что у вас с руками?
— Это? Оцарапал о кусты.
— Где же вы отыскали кусты? Вчера этого не было.
— Уж отыскал. Клянусь вам, это не имеет отношения к делу.
— Что имеет, что не имеет, решать буду я.
— Глашу надо похоронить.
— Сначала будет вскрытие. Вы уже видели, как это делается… Не отворачивайтесь. Теперь я понимаю, почему вы не в действующей армии. Вы не выносите вида крови, господин студент?
— Глаша была близким мне человеком, я очень любил ее.
— Что за любовь у молодого человека к служанке отчима?
— Можно, я уйду?
— Отлично, — Вревский поднялся первым, словно идея уехать принадлежала ему, — я вас подвезу куда надо.
— Спасибо, я сам. Мне надо побыть одному.
— Или встретиться с сообщниками? Не морщитесь, я шучу. Честно говоря, когда урядник сказал мне, что видел вас возвращающимся домой ранним утром, я счел было вас убийцей. Семейные отношения — замечательная питательная почва для убийств. Но если вы не великий актер, то, по моим наблюдениям, у вас духу не хватило бы всадить ножик в покойницу.
Вревский стоял, наступив на подножку пролетки. Он не намерен был щадить Андрея — видно, таков был его следовательский метод.
А Андрей думал — только не вывести его к дому Иваницких. Вроде бы он о них пока не подозревает.
— Так куда вы намерены?
— Мне хотелось бы отыскать моего друга.
— Ахмета Керимова? Не советую с ним знаться — это человек темный и с очень плохими товарищами. Не исключено, что он имеет отношение к этому преступлению. Как видите, я очень разговорчив, потому что испытываю к вам некоторую симпатию. Иной бы следователь связал вас с Керимовым в одну банду. И дело сделано… Садитесь. Я вас довезу до набережной, Керимова разыскивайте сами.
На набережной Андрей попросил остановить пролетку, солгав, что намерен позавтракать в кафе.
— Отлично, — сказал Вревский. — Но предупреждаю — никаких попыток убежать из Ялты. Это будет воспринято мною как признание вины. Учтите, что косвенные улики и логика следствия работают против вас. Не хватает детали, толчка, чтобы я в вас окончательно разочаровался. Так что в значительной степени ваша судьба в ваших руках. Вы будете ночевать у себя?
— Где же еще?
— Вечером я нанесу вам визит. Тогда же сообщу, как распорядиться с похоронами госпожи Браницкой.
Андрей глядел, как удаляется пролетка. Обернется или нет?
Вревский обернулся почти сразу и сказал, не стесняясь того, что на улице было немало прохожих:
— С этого момента за вами установлено наблюдение, учтите это, господин Берестов.
И уехал. Завтракать Андрей, конечно, не стал. Как и не стал искать Ахмета. Надо было добраться до Иваницких так, чтобы шпики и соглядатаи его не выследили.
* * *Путешествие до Иваницких в лучших традициях шпионских романов заняло еще полчаса. Андрей нырял в тихие переулки, выстаивал за углами оград, неожиданно поворачивал назад… Он был так занят этими маневрами, что не оставалось времени думать. Да и так не хотелось думать! При мысли о Глаше его снова начинало тошнить…
Убедившись окончательно, что за ним не следят, Андрей вошел в подъезд дома Иваницких. Дверь открылась ему навстречу — Лидочка снова услышала, почуяла его приближение заранее.
— А я в окно не выглядывала, — сказала она, — потому что полиция может следить за тобой.
— Почему ты так подумала? — изумился Андрей.
Лидочка пожала плечами и пропустила его в коридор.
— Мама ушла на спевку. Она у меня в церковном хоре, папа на службе. Так что мы с тобой одни.
Андрей вошел в комнату.
— Господи, на тебе лица нет! — воскликнула Лидочка. — Что еще случилось?
— Глашу убили, — сказал Андрей. — Дай мне холодной воды, очень холодной. Меня вырвало.
— Сейчас. — Лидочка, ничего больше не спрашивая, побежала на кухню, а Андрей обессиленно сел на ее узкую кровать и тут же лег на спину, свесив ноги на пол.
Лидочка вошла со стаканом воды и спросила:
— Может, тебе ботинки снять? Отдохнешь? Давай сниму?
— Не надо. — Он приподнялся, взял стакан. Вода была ледяной, родниковой и сказочно вкусной. Он даже не заметил, как Лидочка присела у его ног. — Не надо снимать ботинки! — Но Лидочка так споро расшнуровала их, что Андрей не успел воспротивиться.