— Ни на минуту не допускал и мысли о вашем участии в этом жутком деле. Ни на минуту. — Поручик взял Андрея под локоть и повел по широкой лестнице наверх.
Полицейский мрачно топал сзади.
— Ты подождал бы здесь, — сказал поручик полицейскому.
— Не положено, — просто ответил тот, и стало ясно, что полицейский не отвяжется.
— Им хочется быстро соорудить уголовное дело. Шумное дело — многие у нас вам сочувствуют. Примите мои соболезнования.
Поручик постучал в дверь на втором этаже, оттуда послышалось: «Входите, входите!» Поручик пропустил Андрея вперед, преградил путь полицейскому, который намеревался было последовать за Андреем, и прикрыл дверь.
Андрей оказался в большом, светлом, в два окна, кабинете. Чуть ли не половину его занимал большой полированный стол, заваленный бумагами. За столом сидел массивный курчавый человек в форме полковника. Человек поднялся из-за стола и пошел навстречу Андрею.
— Господин Берестов? — сказал он. — Рад вас видеть. Надеюсь, что ваши несчастья временные. Очень надеюсь.
Полковник оказался низкого роста и столь широкий, будто ноги у него были отрублены по колено. Шел он мягко, шаркал ногами, и ясно было, что ему куда привычнее быть в мягких домашних туфлях, чем в высоких сапогах.
— Ай-ай-ай, — уныло сказал он. — Неужели в таком виде вам пришлось провести ночь в участке? Без теплой одежды?
— Полиция получила слишком много власти, — резко сказал от дверей поручик Тизенгаузен. — Они творят произвол.
— Вот именно, — согласился полковник. — Ведь можно простудиться! У вас нет насморка?
— Нет, — сказал Андрей.
— Я дам вам с собой капли. Мне присылают из Киева, — сказал полковник. — Вы завтракали?
Поручик хмыкнул.
— Ах да, — сказал полковник. — Какой у них завтрак! Поручик, не в службу, а в дружбу, распорядитесь, чтобы принесли чаю.
— Чай придется подождать, — сказал поручик. — Еще не ставили самовар. Но если господин Берестов не откажется, мы можем предложить ему глоток коньячку.
— Великолепная идея! — обрадовался полковник. — Вы простите, что нам пришлось встретиться в такой момент. Но это последствия тяжелого положения, в котором оказалось наше государство.
Поручик Тизенгаузен прошел к массивному сейфу, что стоял возле стола, громко повернул ручку, открыл его и вынул оттуда початую бутылку коньяку и два стакана. Раздвинул бумаги на столе полковника и налил в каждый стакан на два пальца.
— Нам надо завести бокалы, — сказал полковник, удрученно глядя на действия адъютанта. — Просто стыдно перед гостями.
— Я распоряжусь, — сказал Тизенгаузен. Он протянул один стакан Андрею, второй взял сам.
— А мне нельзя, — сказал полковник. — Язва. Совершенно исключено.
Коньяк обжег глотку. Полковник проглотил слюну, глядя, как Андрей пьет.
— Нечем закусить. Не серчайте, Андрей Сергеевич, но мы редко принимаем гостей. Мы стали бумажными крысами. Война — это груды бумаг, вот так-то.
Тизенгаузен пил коньяк маленькими глотками, стоя навытяжку, словно соответствовал тосту на торжественном приеме.
Большие настенные часы пробили десять раз. Все трое стояли и смотрели на них, потом полковник и Тизенгаузен сверили свои часы, словно настенные часы были истиной в последней инстанции. У полковника была старинная луковица, поручик Тизенгаузен, разумеется, имел часы наручные, на черном ремешке.
— Господин поручик, — сказал полковник, — вам пора.
— Слушаюсь, Лев Иванович, — согласился Тизенгаузен, убрал стаканы и бутылку в сейф и небрежно прикрыл его.
Когда Тизенгаузен вышел, полковник обернулся к Андрею:
— Садитесь, садитесь, в ногах правды нет. Боюсь, как бы вы с собой паразитов не вынесли. Там же блохи, клопы, полное отсутствие гигиены… да вы садитесь, я не потому сказал, что опасаюсь заразить свою мебель, нет, не потому.
Мысль эта показалась полковнику столь забавной, что он залился счастливым смехом.
В дверь постучали. Поручик пропустил в кабинет Лидочку. Из-за их спин выглядывал полицейский. Он даже встал на цыпочки, чтобы убедиться, что его подопечный не убежал.
В руке у поручика была большая сумка.
Лидочка кинулась к Андрею.
— Что они с тобой сделали! — воскликнула она куда громче, чем можно было от нее ожидать. — Я не переживу! Мой бедный… — Она обняла Андрея и прижалась щекой к его сорочке.
— Да-с, — сказал полковник. — Если вы позволите, я вас на несколько минут покину. Срочные дела… так-с, срочные дела.
Полковник обнял за плечи поручика Тизенгаузена, для чего ему пришлось высоко закинуть полную руку, и они вдвоем, словно Дон Кихот с подвыпившим Санчо Пансой, покинули кабинет.
— Лидочка, милая, я так счастлив… Как тебе это удалось?
— Андрюша, времени у нас совсем мало, — сказала Лидочка. Она потянула его к окну подальше от двери.
Андрей пребывал в эйфорическом состоянии, в котором мир сконцентрировался вокруг Лидочки, как космос вокруг Солнца, ослепительного и прекрасного. Он готов был плакать от умиления и нежности. Лицо Лидочки, освещенное светом белесого дождливого утра, было бледным, и оттого глаза казались еще большими, а губы были еще более нежного, светло-пунцового цвета. Андрей принялся целовать руки Лидочке, а та не отнимала рук, но повторяла:
— Андрюша, милый, пойми, что каждая минута… каждая минута…
Вместо продолжения разговора она оказалась в его объятиях. Поцелуй был бесконечен, и оторваться друг от друга было невозможно, может, еще и потому, что оба понимали, что этот поцелуй может оказаться последним. Он — дар судьбы, могущий оказаться ее жестокой шуткой.
— Ну вот, еще пять минут потеряли, — сказала Лидочка, отстраняясь наконец от Андрея.
— Не важно.
— Сейчас все важно, — сказала Лидочка.
— Как ты это устроила?
— Лев Иванович — старый приятель папы, — сказала она. — Он военный комендант Ялты. Ты догадался?
— Нет, я понял, что он какой-то начальник, но какой — нет, не догадался.
— Я заставила папу вчера вечером пойти к нему. Они в преферанс всегда играют. Сначала я думала, что он может вмешаться, но, конечно же, Лев Иванович не может вмешаться. Знаешь, что мне помогло, — оказалось, в армии и среди местной знати Вревского не выносят. И его штучки… А поручик Тизенгаузен — он имеет на Льва Ивановича большое влияние — при слове «полиция» просто подпрыгивает до потолка. Папа мне сказал, что Вревский начал расследовать какие-то дела, связанные с военной кассой, и нашел нарушения — с тех пор они страшные враги. Но это все не важно… Главное, что Лев Иванович согласился устроить мне с тобой свидание. Но, конечно же, не в угодьях Вревского, а у себя. Он своей властью приказал доставить тебя к нему как свидетеля по делу дезертирства двух солдат — ну ты знаешь уже, наверное… тех, кто убежал от Коли Беккера.
— Знаю.
— Тебе сказал Вревский?
— Да, он допрашивал меня ночью. Одного нашли…
— Лев Иванович мне рассказал. Его люди ездили в горы и проводили опознание. И привезли шкатулку. А потом вчера ночью прибежал Коля Беккер. Он в панике — он сообразил, что мог повредить тебе, потому что проговорился, что видел тебя в обществе этого Тихона в Симферополе. Он говорит правду?
— Конечно, правду, — сказал Андрей. — Зачем ему неправду говорить?
— Я теперь уже никому не верю, — сказала Лидочка.
Дверь осторожно приоткрылась, и в нее заглянул полицейский.
— Брысь! — крикнула на него Лидочка, и полицейский, крайне удивившись, захлопнул дверь. — Я должна тебя огорчить, — сказала Лидочка.
— Меня уже трудно огорчить.
— Прокурор подписал санкцию на твой арест. Обвинения в твой адрес ему кажутся убедительными. Ввиду твоей особой опасности для окружающих мерой пресечения избрано тюремное заключение. То есть тебя сегодня переведут в тюрьму и больше не выпустят.
— Я тоже так понял, что не выпустят, — сказал Андрей, стараясь удержаться на обломках эйфории. Но обломки уже скрылись под водой.
— Лев Иванович ничего сделать не может. Ночью я говорила с Розенфельдом.
— Это еще что за птица? — спросил Андрей.
— Это лучший адвокат в Крыму. Он сказал, что твоя участь усугубляется военным временем.
— Почему?
— Да потому, что твои сообщники — дезертиры. Розенфельду известно, что из твоего дела решено сделать урок военного времени.
— При чем тут военное время?
— Сейчас они вернутся. Лев Иванович мог дать мне только пятнадцать минут. Десять прошло. А если придет Вревский — не будет и этих минут. Андрюша, у нас нет выхода!
Лидочка расстегнула сумку и достала оттуда тужурку Андрея.
— И все же я надеюсь, что поймают второго дезертира и все уладится, — сказал Андрей. Он надел тужурку.
— Может быть. А может быть, и нет. И еще более вероятно, они все равно сделают тебя руководителем банды. Погоди… не перебивай. В кармане твоей тужурки лежит табакерка.
— Что это даст! — возразил Андрей. — Я уже сбежал на четыре дня, и стало еще хуже. Если бы я вместо того уплыл на лодке в Болгарию, было бы лучше.
— Ты должен уйти вперед больше, понимаешь — не на три дня, а на год, на два.
— И что? Очнуться снова в тюрьме? Или в этом кабинете?
— Ни в коем случае! — испугалась Лидочка. — Ты же подведешь Льва Ивановича. Он столько для нас сделал!
— Ты права. И его, твоего отца… всех подведу. Но если я сделаю это в тюрьме, то очнусь через три года в той же камере!
— Тебя поведут обратно через двор. С тобой будет только полицейский. Ты должен исчезнуть в заднем дворе, между комендатурой и управлением. Смотри. Отсюда видно.
Лидочка показала за окно — оттуда был виден проход, которым Андрей огибал комендатуру. С одной стороны прохода была стена здания, с другой — ряд кустов, за ними — зеленый забор.
— Если будут разбираться, решат, что ты прыгнул через забор, — сказала Лидочка. — Это твой любимый способ убегать от правосудия.
— На несколько дней?
— Нет, на два года, — сказала Лидочка.
— Почему?
— Ты можешь меня раз в жизни послушаться? — спросила Лидочка. — Если бы ты меня всегда слушался, ничего бы не было.
— Я с тобой не так давно знаком.
— Два года! Два года — это срок с долгим запасом. К осени 1916 года мировая война кончится.
— Она кончится раньше. Неужели ты допускаешь, что она протянется еще два года?
— По крайней мере не больше. Это раз. За это время вся история с убийствами станет древним воспоминанием. И мы вернемся в мирное, нормальное, спокойное время. Когда не стреляют, не рвутся снаряды и люди не ненавидят друг друга.
— Мы вернемся? — только сейчас сообразил Андрей. — Ты хочешь сказать, что ты согласна плыть со мной?
— А как же иначе? — Лидочка даже приподняла брови от удивления. — А ты что, хочешь, чтобы я два года старела и встретила тебя старой девой двадцати лет от роду? Да я за эти два года убегу с гусаром.
— И не мечтай, — сказал Андрей. — Я не позволю тебе остаться.
— Вот видишь, как ты заговорил. Слушай. Сейчас придут. С минуты на минуту придут. Времени нет. Табакерка у тебя в правом кармане тужурки. Запомнил? В правом кармане. Она настроена так же, как моя. Тебе надо только нажать на шарик.
— А ты?
— Я буду смотреть в окно. Если все получится хорошо, я вернусь домой, а ночью пойду следом за тобой.
— Ты не сразу вместе со мной?
— Я должна быть уверена, что все прошло правильно. Мало ли что случится, мало ли что… К тому же у меня дома все вещи. И письма.
— Какие письма?
— Андрей, я не перестаю тебе удивляться. Письмо моей маме, что мы ночью уплываем, потому что тебе удалось бежать и оставаться здесь нельзя. Письмо твоей тете, что с тобой все в порядке…
Не переставая говорить, Лидочка начала ворошить бумаги на столе коменданта, вытащила чистый лист, взяла со стола перо, окунула его в чернильницу, изображавшую бочонок в лапах бронзового медведя, и протянула Андрею:
— Пиши, я чуть не забыла. Пиши: «Дорогая тетя, мне приходится уехать, потому что иначе меня обвинят в преступлении, которого я не совершал. Не жди от меня вестей в ближайшее время. Я жив и здоров. Как только очищу себя от подозрений, сообщу тебе. Твой любящий племянник…» — и подпись.
Андрей покорно склонился над столом и написал требуемое.
— Место встречи — платан на набережной. В шесть вечера, — сказала Лида. Андрей кивнул. Когда он подписывался, дверь открылась. Вернулся Лев Иванович. Он выглядел виновато.
— Простите, дети, — сказал он, — но вам пора расставаться. Я видел автомобиль, на котором приехал господин Вревский.
— Но это же афронт! — воскликнул поручик Тизенгаузен, также вошедший в кабинет следом за комендантом. — Он конфисковал вчера автомобиль, притом совершенно незаконно, и уже на нем разъезжает. Я бы на вашем месте, Лев Иванович, задал бы в соответствующей инстанции вопрос: по какому праву следователь Вревский разъезжает на реквизированном моторе?
— Ах, оставьте, — отмахнулся комендант. — Лучше не связываться с этими крючкотворами.
— Как так не связываться! — вскипел Тизенгаузен. — У вас, военного коменданта, нет своего автомобиля, а какой-то следователь разъезжает, словно градоначальник, генерал Думбадзе.
— Ну ладно, ладно, — сказал комендант. — Андрею Сергеевичу пора идти.
Лидочка взяла бумагу, которую подписал Андрей.
— Это прошение на высочайшее имя, — сказала она.
— Правильно! — согласился Лев Иванович. — Надо принимать меры.
Полицейский, видно, почувствовав, что пришел его час, широко открыл дверь в кабинет и замер в дверях.
— Андрюшенька, — ахнула Лидочка, — я совсем забыла. Мама прислала пирожков с капустой.
— Не положено, — сказал полицейский от двери.
— Еще чего не хватало! — возмутился Тизенгаузен. — Ни в одном цивилизованном обществе подозреваемых не морят голодом!
— А кто их морит? — удивился полицейский.
Лидочка вынула один пирожок и протянула Андрею.
— Съешь по дороге.
— Я пошел, — сказал Андрей.
— Нет, так не годится, — расстроился Лев Иванович. — Попрощайтесь, дети!
Андрей поцеловал Лидочку в щеку.
— Черт возьми! — выругался Лев Иванович, готовый пустить слезу.
Андрей отпустил руку Лидочки. Она перекрестила его.
— Будь осторожен, — сказала она.
Лев Иванович отвернулся. Поручик Тизенгаузен вытащил серебряную расческу и начал поправлять пробор.
Андрей пожал руки обоим военным.
— Господин Берестов, — сказал комендант, — если следователь Вревский будет спрашивать, где вы были, отвечайте, что я снимал с вас допрос по поводу дезертиров.
— Разумеется. Я помню.
— Дай я тебя поцелую на прощание, сынок.
Комендант поднялся на цыпочки и чмокнул Андрея в губы.
Поручик Тизенгаузен щелкнул каблуками, прозвенел шпорами и подал худую холодную руку.
Полицейский посторонился, пропуская Андрея в дверь. Ладонь он держал на эфесе шашки.
Андрей обернулся. В прямоугольнике двери вслед ему сочувственно смотрели три человека. Как будто в пантомиме, где в финале актеры замирают.
Андрей спустился по лестнице и, выйдя наружу, задержался. Сунул руку в карман.
Полицейский неожиданно толкнул его в спину и грубо, беря реванш за долгое ожидание в коридоре, сказал:
— Руку вынь!
— Что же это такое! — возмутился Андрей, останавливаясь. — Я не могу вынуть носовой платок?
— Не знаю, что у тебя там. Иди.
Полицейский возвращал себе авторитет, потерянный в комендатуре. Не вынимая руки из кармана, Андрей пошел к проходу, что вел мимо комендатуры к полицейскому управлению. Он поднял голову и увидел, что Лидочка стоит у окна и смотрит вниз. Рядом с ней никого не было.
Андрей нащупал на портсигаре шарик. «Боже мой — какая она предусмотрительная, — подумал Андрей. — Я бы никогда не догадался настроить машинку».
— Сказал тебе — руку вынь! — рявкнул полицейский.
— Какую руку? — Андрей обернулся к нему и, глядя в его маленькие, настороженные глаза, нажал на шарик. Шарик поддался пальцу, и тут же окружающая действительность исчезла.
И Андрей начал проваливаться в знакомую уже бесконечную пропасть.
На этот раз падение было куда более долгим и страшным — нечто могучее вертело Андрея, как щепку в потоке, причем вращение было не мерным и последовательным, а меняло направление так, что внутри все холодело и сворачивалось, как на высоких качелях… к горлу подкатывала дурь. А потом все пропало…
Андрей очнулся от удара — ибо, не удержавшись на ногах, он упал на каменную дорожку, что тянулась за комендатурой.
Было утро. Солнце поднялось невысоко, и в проходе за комендатурой была морозная тень, тогда как второй этаж здания был ослепительно освещен солнцем.
Если все правильно, то сейчас конец 1916 года, сказал себе Андрей и обернулся — нет ли там полицейского…
* * *Лев Иванович, преисполненный сочувствия к дочери доброго знакомого, бубнил за спиной о том, что суд может посмотреть на это дело иначе, а хороший адвокат камня на камне не оставит…
Лидочка стояла вполоборота к нему, чтобы видеть, что происходит за окном. Когда в проходе показались Андрей и его конвоир, Лидочка подалась вперед, но, к счастью, Лев Иванович, который преодолевал сложное придаточное предложение, не заметил этого движения. «Ну, — шептала беззвучно Лидочка, — вот сейчас! Еще шаг, и будет поздно». Андрей взглянул наверх, но окно было закрыто, и вряд ли он увидел Лиду. Рука его была в кармане. Рот полицейского открылся — он кричал что-то. Андрей обернулся к нему… что случилось? Неужели не действует машинка?