Когда они снова вышли на набережную, Коля предложил покататься на пароходике «Анапа», который ждал пассажиров, чтобы сделать круг по Ялтинской бухте. Но девушки воспротивились — уже было темно, десятый час, и им скоро возвращаться домой.
Они пошли по набережной дальше, за «Ореанду», в парк. В ресторане «Голубой залив» играл духовой оркестр, с моря донесся гудок парохода, аллеи были освещены электрическими фонарями. Идти вчетвером в ряд по аллее было трудно. Коля взял Лиду под руку и повел вперед. Маргарита спросила:
— Вы, наверное, пишете стихи?
— Почему вы так думаете? — сказал Андрей.
— Вам никто не говорил, что у вас романтическая внешность?
Андрей смотрел на тонкую фигурку Лидии. Порой она поворачивала голову к Коле, и тот склонялся к ней. Андрею очень хотелось, чтобы Лида отняла у Коли руку.
— Хотите, я почитаю вам Блока? — спросила Маргарита.
— Не знаю, — сказал Андрей.
Они вышли к обрыву над морем. Маргарита схватила Андрея за руку горячими крепкими пальцами и повлекла к Лиде с Колей.
— Послушайте, послушайте! — воскликнула она. — Этот момент требует поэзии!
Она начала быстро, захлебываясь, читать Блока и не отпускала пальцев Андрея, а ему неловко было вырывать руку. Коля скучал, он смотрел на море. Андрей увидел, как он поднял руку и положил ее на плечо Лиде.
«Убери руку, — приказывал мысленно Андрей. — Сейчас же! Лида, убери его руку. Это же неприлично!»
— Я хотела бы летать, — сказала Маргарита. — Давайте посидим здесь, полюбуемся морем.
Она первой села на лавочку и потянула за собой Андрея.
Андрей обернулся. Коля увел Лидию прочь. И ведь не кинешься следом. Ничего не сделаешь.
Маргарита закрыла глаза.
— Какая божественная тишина! — прошептала она.
Совсем рядом взвизгнула кошка, и кто-то выругался в кустах.
Маргарита смотрела перед собой. Нос у нее был крупный, костистый, щеки выдавались остро. Густые ресницы затеняли глаза.
— Они ушли, — сказала она. — Этого следовало ожидать. Вам грустно, потому что вам понравилась моя Лидочка. Моя фарфоровая девочка.
— Нет, напротив, — сказал Андрей.
— Не надо лжи, — сказала Маргарита. — Я чувствую мужчин. Я видела, как вы на нее смотрели. Потерпите и получите свое.
— Ничего подобного!
Человек более всего возражает, когда слышит о себе правду.
— Я вас скоро отпущу, но выполните одну мою просьбу.
— Пожалуйста.
— Посидите здесь со мной хотя бы десять минут и постарайтесь не думать о том, что ваш друг сейчас целуется в темной аллее с простушкой Лидочкой.
Маргарита связала платочек в узел и теперь дергала за концы, затягивая его все туже.
Андрей старался побороть в себе желание кинуться туда, в эти самые темные аллеи, чтобы разлучить Колю и Лиду. Простушка? Какое гадкое слово!
— Это все — кафешантан! — продолжала между тем Маргарита. — Я знаю этому цену!
Платок разорвался — отлетела кружевная кайма.
— Я вас не понимаю!
— В отличие от вас я знаю жизнь, — отрезала Маргарита. — У меня немало недостатков, но глупость к ним не относится. И я не терплю пошлости!
— Сколько вам лет? — не выдержав, спросил Андрей.
— Не важно. Может быть, мы с вами ровесники, но женщина всегда старше мужчины.
Маргарита смотрела в море. Стало совсем темно, и огоньки на море — верно, на рыбачьих лодках, а может, отражения звезд — были редки и неярки. Звук ресторанного оркестра долетал лишь ровным буханьем барабана.
— Лидочка — чудесное существо, — сказала вдруг Маргарита. — Добрая и в то же время эгоистическая, бескорыстная и избалованная, легкомысленная и расчетливая — она кажется себе такой, какой ее представляют влюбленные мужчины. Ей суждено страдать.
— Вы рассуждаете, словно ревнуете, — сказал Андрей.
— Скорее жалею. Ваш друг — настоящий мужчина. Завоеватель. Гунн. Если моя крепость ему не сдалась, он кинулся к другой, слабенькой.
— Коля — обыкновенный человек… Нет, я не хотел сказать — обыкновенный. Он очень способный. Он окончил гимназию с медалью.
— Еще бы, — сказала Маргарита не без злорадства, — с такими родственниками можно было бы учиться и в Александровском лицее.
— С какими родственниками?
— Вы же его друг — вам лучше знать, что его дядя барон фон Беккер один из самых богатых промышленников в Риге.
— Дядя? В Риге?
Андрей осекся. Еще мгновение, и он предаст друга. Конечно же, Коля, который так стесняется своей бедности, придумал для них красивую историю о богатом дяде и даже эту приставку — фон! Нет, он не будет раскрывать глаза Маргарите, но Ахмету он завтра же расскажет… фон Беккер! Надо же!
— Он лгал? — спросила проницательная Маргарита.
— Может быть, и есть дядя, — сказал Андрей, стараясь говорить естественно. — Я не знаю.
— Вы покрываете его.
— А какая разница? — сказал Андрей. — Неужели вы судите о человеке по его родственникам?
— Как вы наивны! — ответила Маргарита. — Я презираю титулы! Я жду восстания, которое сметет эту жалкую мишуру!
— Тогда я вам скажу, что у меня нет никакого богатого дяди в Риге. И вообще у меня никого нет, кроме моей тети, которая трудится на ниве филантропии, за что получает небольшое жалованье. И мне не на кого надеяться…
«Зачем я это говорю? — подумал Андрей. — Ведь это тоже ложь!» Сегодня днем он вместе с отчимом ползал по его кабинету и рассматривал коробочки с драгоценностями.
— Жаль, что вы бедный, — прервала филиппику Андрея Маргарита. — Иначе бы мы с вами каждый вечер пили шампанское на набережной. — Она аффектированно рассмеялась.
— Пойдемте, — сказал Андрей. — Я провожу вас. Уже поздно, и ваши родные будут беспокоиться.
— Простите, если я вас обидела. Это все мой вредный язык. Некрасивой девушке приходится быть умной.
Они шли на расстоянии шага друг от друга, Андрей стал насвистывать. Тетя всегда говорила, что свист — признак дурного воспитания. И Андрею хотелось, чтобы Маргарита убедилась в том, что он плохо воспитан. Как все пошло получилось! Весь мир построен на лжи и лицемерии, и за рождественской открыткой скрывается мушка, которая норовит попасть в сети богатенького паука…
Извозчики стояли у входа в «Ореанду». С моря потянуло подвальной сыростью, поднимался ветер и гнал перед собой волны — они бились в набережную, с каждой минутой все сильнее. Звезды заволокло мглой.
Маргарита остановилась, повернулась к Андрею. Глаза ее в полумраке были огромны и бездонны.
— Спасибо за чудесный вечер, — церемонно сказала она. Протянула ему руку, высоко, для поцелуя.
Андрей поцеловал руку.
— Я вас довезу, — сказал он.
— Прощайте, у меня есть полтинник, — сказала Маргарита.
Она легко вскочила в пролетку. Извозчик крикнул лошади по-татарски, и та легко взяла с места.
Андрей смотрел вслед Маргарите. Она не обернулась.
Настроение было испорчено окончательно. Андрей пошел было к морю, чтобы посмотреть на прибой, но тут увидел под светом далекого фонаря, что из парка идут под руку Беккер и Лида. Они были еще далеко и не могли его увидеть, тем более что были погружены в разговор. Но Андрея охватил страх, что они его заметят. Он подбежал к свободному извозчику, вскочил в пролетку и сказал адрес.
* * *Последний рубль Андрей разменял, расплатившись с извозчиком. Извозчик ворчал, увидев, что ему придется пятиться под горку: площадка перед домом Сергея Серафимовича была занята. Там стояли три экипажа и длинное черное авто, которое Андрей видел на набережной.
«Ого, какие гости у дяди! — подумал он. — Жаль, что Коля Беккер не знал, а то бы бросил свою рождественскую Лидочку и примчался сюда». Может быть, Андрей был в тот момент несправедлив к другу, но обида и разочарование все еще владели им.
Не только дом был освещен — вдоль аллеи, что вела от ворот, горели гирляндой лампочки. Веранда второго этажа была пуста — значит, гости внизу, где в склоне вырублена широкая терраса, с которой открывается вид на бухту.
— Андрей, — послышалось из темноты. — Андрюша, друг мой!
— Ахмет? Ты что здесь делаешь?
Ахмет стоял возле забора, глядя внутрь сквозь живую изгородь.
В темноте голубым сверкнули его зубы.
— Я подглядываю, ваше превосходительство, — сказал он. — И заслуживаю самой суровой кары.
— В самом деле, скажи!
— Ты что, забыл, кто я? Я извозчик, татарский извозчик, которого, как ты знаешь, наняли высокие господа, потому что их собственный красивый, выписанный из Парижа экипаж приказал долго жить по причине неаккуратности привезенного из Петербурга пьяницы-кучера, каковой лежит в больнице со сломанной ногой.
Ахмет отрапортовал скороговоркой. Он, как всегда, кого-то изображал, но на этот раз Андрей не догадался кого.
— Черт побери, я же забыл, — сказал Андрей. — Они еще долго будут там?
— Куда им спешить?
— Тогда пошли ко мне.
— Ничего, мы здесь постоим, а вдруг господа рассердятся.
— Иногда я готов тебя убить, Керимов.
— Хорошо, пойдем, напоишь меня чаем на кухне.
— Скажи извозчикам, что ты у меня. Если нужно, тебя позовут.
Они вошли в калитку. Электрические лампочки придавали саду карнавальный вид. Со стороны террасы доносились голоса.
В прихожей горел электрический свет. Андрей отворил дверь к себе в комнату и тут же услышал голос Глаши:
— Андрюша, ты куда? Ты к гостям иди.
— Я друга встретил, — сказал Андрей. — Нам с ним поговорить надо.
Глаша держала в руках поднос с маленькими тарталетками.
— Если ты голодный, — сказал Андрей Ахмету, — угощайся.
Он взял с подноса несколько тарталеток, нарушив этим всю композицию. Ахмет не осмелился последовать его примеру.
— Кушайте, — сказала Глаша, — не стесняйтесь. Вы же, наверное, весь день за рулем?
Глаша приняла Ахмета за шоффэра.
— Ахмет, мой приятель по гимназии, — сказал Андрей строго, как бы извлекая этими словами друга из пучины, в которой пребывает прислуга.
Глаша тем временем поставила поднос на столик и привела в порядок горку тарталеток. Андрей протянул тарталетку Ахмету.
— Мы не одеты, — сказал он. — А там знатные гости.
— Что ты, там все попросту! Ты же знаешь, Сергей Серафимович не выносит церемоний.
Но Андрей отрицательно покачал головой, буквально втолкнул Ахмета в свою комнату и показал ему на плетеное кресло.
— Знаешь, что я придумал? Пойду на кухню, согрею чаю, а ты снимай сапоги и ложись поспи.
— Это дело, — согласился Ахмет. — Как хорошо встретить скромного друга в высших сферах российского общества.
Вошел Сергей Серафимович.
— Глафира сказала, что ты пришел с другом, — сказал он.
— Да, Сергей Серафимович, — сказал Андрей. — Мой друг, Ахмет Керимов, мы с ним вместе учились в гимназии.
— Очень приятно. — Сергей Серафимович протянул Ахмету руку, и тому пришлось переложить в левую только что снятый сапог. — Разумеется, если вы устали, я не могу заставлять вас сидеть с гостями.
— Не знаю. — Андрей обернулся к Ахмету.
Тот сказал:
— Я одет не как положено…
— Я наблюдателен, — сказал Сергей Серафимович. — Но советую, для вашего же удобства, — снимите эти кожаные латы, и ваши работодатели не смогут раскрыть ваше инкогнито.
Андрей ничего не сказал, потому что перехватил загоревшийся взгляд Ахмета и увидел, как рука его друга уже тянется к пуговицам кожаного пиджака.
— Мы скоро придем, — сказал Андрей.
* * *На террасе, очерченной каменным парапетом, над которым виднелись острые вершинки растущих на крутом склоне кипарисов, Глаша обносила гостей, сидевших в соломенных креслах либо стоявших у парапета, подносом с тарталетками. Терраса была освещена такими же фонариками, как аллея в саду. И ощущение карнавала снова овладело Андреем.
— Прошу любить и жаловать, — сказал Сергей Серафимович, увидев Андрея и Ахмета. — Мой пасынок и его гимназический друг.
Гости встретили пришедших негромкими разрозненными возгласами приветствия, впрочем, особого внимания молодые люди не удостоились. Высокий, довольно молодой мужчина с мелкими незначительными чертами красивого лица продолжил свою речь.
— Порядок может быть дурным или хорошим, — говорил он, грассируя. — Но это в любом случае порядок. Александр Михайлович, — кивок в сторону высокого мужчины в белом морском кителе, — говорил здесь о несправедливости нашего строя. Да, я согласен — он несправедлив. Он во многом порочен и требует исправления. Но исправления, господа, а не гибели. Потому что в нашем обществе нет иной силы, кроме самодержавия, которая смогла бы удержать наш народ от бунта. Помните, как сказал Пушкин: «Избави нас, Боже, от русского бунта — кровавого и страшного».
— Вы неточно цитируете, князь, — сказал Александр Михайлович.
— Важна суть. Общество наше, лишь недавно освобожденное от рабства и не избывшее его в душах, сразу же бросится искать нового царя, но царя крестьянского, страшнее Пугачева. Он же начнет косить направо и налево, пока не истребит не только слои господствующие, но и миллионы невинных.
— Мне кажется, что среди думских деятелей, — сказала пожилая дама с очень знакомым, виденным где-то ранее лицом, — есть немало интеллигентных людей, подающих большие надежды. В большинстве своем они хорошего происхождения.
— Только не говорите мне о Пуришкевиче, — улыбнулся Александр Михайлович.
— Зачем же, — обиделась пожилая дама. — Я имею в виду господ Набокова, Некрасова, Львова. Интеллигентных людей.
Она говорила с немецким акцентом. Сидевшая рядом с ней другая дама, того же преклонного возраста и той же немецкой отмытости, встречала каждую фразу соседки энергичным утвердительным кивком.
— В них самая страшная угроза, — сказал высокий господин с военной выправкой, который сидел в кресле прямо, не касаясь спинки. — Им кажется, что они ведут народ к свободе, а в самом деле они разжигают в нем самые страшные инстинкты. И если бы мне была дана возможность карать и миловать по справедливости, в первую очередь я бы покарал ваших интеллигентных протеже. Львов твердит о передаче земли труженикам. А на самом деле они тут же начнут жечь имения и убивать помещичьих детей.
Андрей узнал говорившего по фотографии в «Ниве»: это был Великий князь Николай Николаевич.
— Глаша, — сказал Сергей Серафимович, — подай гостям чаю.
— Да, уже поздно, — сказала пожилая дама. — Пора собираться домой.
— Погодите, тетя, — сказала девушка в розовом платье, — вечер такой чудесный, а у Сергея Серафимовича лучший вид в Ялте.
Девушка стояла у парапета, и Андрей тоже подошел к парапету, словно подчиняясь ее призыву.
— Вы студент? — спросила девушка.
— Я поступаю в Московский университет, — сказал Андрей.
— У Сергея Серафимовича так приятно. Совсем без церемоний. Здесь можно встретить очень интересных людей, правда?
— Я живу в Симферополе, — сказал Андрей. — Я редко здесь бываю.
Девушка взглянула на Ахмета, который подошел к ним, потому что старался держаться ближе к Андрею.
— Ваш друг магометанин? — спросила девушка.
— Я татарин, — сказал Ахмет.
— Я совсем не думала, что татары учатся в гимназиях. Не обижайтесь, я не хотела вас обидеть.
— Я не обижаюсь, — сказал Ахмет.
— И вы будете поступать в университет?
— Отец намерен послать меня в Сорбонну, — сказал Ахмет, и в тоне его прозвучал вызов, который уловила девушка.
— Татьяна! — окликнула ее пожилая дама. Девушка быстро отошла от парапета.
Глаша принесла самовар, поставила его на стол. Самовар смотрелся не на месте среди кипарисов и виноградных листьев.
— А ты правильно ответил, — сказал Андрей.
— Я не знал, сказать ей, что я кучер или о Сорбонне.
— А пожилую даму я где-то видел.
— И не узнал? — Ахмет сверкнул зубами. — Она же два года назад к нам в гимназию приезжала. Помнишь, нас в актовом зале выстроили, а какой-то первоклашка начал проситься пи-пи?
— Вдовствующая императрица?
— Мария Федоровна. А ты не знал, кто здесь в гостях?
— Я мало знаю об отчиме.
— Догадайся, кого я вожу.
— Тоже из Романовых?
— Мои хозяева — Великая княгиня Ирина Александровна и ее муж — князь Юсупов. Вон тот, который о смуте и порядке говорил. Твой отчим тихий-тихий, но что-то в нем есть.
— Что-то есть, — повторил Андрей.
Звезды, такие близкие и яркие, заволокло быстрыми облаками. С Ай-Петри скатился ветер и принялся раскачивать гирлянды фонариков. Цикады сразу примолкли.
Сергей Серафимович наклонился к князю Юсупову.
— Вы хотели поговорить с медиумом? — сказал он негромко.
— Разумеется, — ответил князь, поднимаясь с кресла. Он был скор, аккуратен в движениях, спина слишком прямая, хотелось дать ему в руку хлыст. — Я скоро вернусь, — сказал он своей прекрасной молодой жене, которая лениво, как пантера, подняла к нему античное лицо.
Сергей Серафимович отошел дальше, к вдовствующей императрице. Та кивнула в ответ на его слова и обернулась к своей спутнице:
— Ольга Петровна, вы подождете меня здесь?
Старая императрица улыбнулась добродушно, но непреклонно, и ее спутница вынуждена была подчиниться.