Профессор вынужден был покориться и перенес свои изыскания в другое место.
Иван Иванович забавно передал в лицах диалог Успенского с комендантом. Потом повел гостей по двору церкви, заставленному небольшими древними постройками, отчего он казался лабиринтом. Иван Иванович объяснил, что в самом храме Златоглавой Богородицы хоронили трапезундских митрополитов, а императоров и их родственников погребали на церковном дворе, а потом их гробницы использовались турками как могилы для своих святых и знати.
Успенский полагал, что императорские останки можно отыскать, потому что турки часто клали поверх христианских погребений деревянный пол. Но эти открытия откладывались до победы России над Турцией.
Авдеевы не выспались, слушали Ивана Ивановича плохо, все норовили сцепиться между собой и выплескивали раздражение на окружающих. Фотограф Тема ставил свою треногу на пути и всем мешал, а Российский как увидел в углу какую-то надпись, так и пропал.
Затем археологи осмотрели храм Святого Евгения, где их встретил грек с голодными глазами. Он стал жаловаться Ивану Ивановичу, а Иван Иванович объяснил, что местные турки грозятся убить греческого сторожа. Святой Евгений некогда был патроном Трапезунда, и его храм считался первым в империи, но был изменен многочисленными переделками и пристройками. Особенно странно выглядел стоявший рядом с собором минарет — тонкий и с балкончиком для муэдзина.
Цитадель, куда они поднялись пешком от храма Святого Евгения, представляла собой небольшую неровную площадь, окруженную мощными стенами и сохранившимся почти на всем протяжении глубоким рвом. Великая мощь стен и полуразрушенных башен была такова, что Андрей понял, почему столь небольшой город мог именовать себя столицей империи. Столь высоки были стены Трапезунда, столь близко к облакам находились вершины башен и главной из них — башни Святого Иоанна.
К счастью для историков, вход в цитадель во времена турецкого владычества был дозволен лишь по служебным делам — селиться там, ломать или строить что-нибудь было запрещено, потому резиденция императоров не была разрушена правоверными.
Теперь же цитадель оказалась густо населена русскими солдатами, потому как там расположились армейские склады и комендатура.
Солдаты и офицеры, ходившие по площади, с недоверием и даже насмешкой поглядывали на странную компанию, которую притащил с собой крестьянский сын, но никто не мешал ходить всюду, где им того хотелось.
Авдеев сказал с торжеством отличника, который вспомнил нечто, забытое самим господином учителем:
— Фундамент римский. Даю голову на отсечение, что вы не заметили, что фундамент римский. Я видел подобные плиты в Баальбеке.
Он пошел петухом по площади, Иван Иванович пожал плечами и сказал негромко:
— Об этом в любом учебнике написано.
Но Авдеев ответа не услышал, а стал постукивать носком сапога по углу казармы, будто ждал от этой стены какого-то особого, только для него предназначенного отзыва.
Подошел приятного вида господин с моноклем, в форме инженера-полковника. Иван Иванович представил его как господина Керна.
Господин Керн, вежливо поклонившись, сообщил заученно, что для снятия культурного слоя надо будет поднять девяносто семь тысяч кубических метров земли, что потребует не менее пяти тысяч рублей расходов. Археологи покачали головами, следом за Успенским соглашаясь с немыслимостью такой задачи. Иван Иванович сказал, что Успенский зимой постарается найти в Петрограде каких-нибудь меценатов, чтобы летом 1918 года сделать здесь массу ценных находок, а кроме того, поднять землю из башен, что даст возможность выйти к подземным ходам, соединявшим дворец и башни цитадели. А господин Керн добавил, что профессор Успенский уверен, что именно в подвалах и подземных ходах цитадели и хранится библиотека трапезундских императоров.
Авдеевы стали спрашивать о библиотеке, словно намеревались завтра же представить ее на суд мировой общественности, и Иван Иванович терпеливо разъяснял. Затем Авдеевы утомились и приняли любезное приглашение полковника Керна последовать в его скромный кабинет и освежиться там прохладительными напитками. Остальных Керн почему-то не позвал, но никто не был на него в обиде: день был свежий, нежаркий, никто не устал, Тема сквозь пролом в стене стал снимать вид на гору Бос-тепе, где стояли русские батареи, стерегущие Трапезунд, а также античный алтарь Митры. Андрей договорился, что поедет туда с Иваном, когда тот получит разрешение коменданта, — военные не любили, когда лишние люди появлялись на передовых позициях. Иван добавил, что офицерам не хочется показывать гостям, в каком состоянии находится армия, очевидно, что иного выхода, как бежать отсюда, у русской армии нет.
Иван провел Андрея в одну из башен, второй этаж которой во времена империи занимала небольшая церковь. Там сохранилась средневековая фреска. На ней в ряд стояли высокие чины Трапезунда — они строго глядели перед собой, одинаково бровастые и глазастые. У центральной фигуры на голове был обруч, наложенный на красную шапку, с обруча свисали цепочки. Иван сказал, что, вернее всего, это император Алексей — основатель империи.
Они вышли из башни и присели на солнышке, у конюшни с фундаментом римского времени, глядя на море, на маленький серый «Измаил» посреди бухты и совсем уж малюсенький, в цвет транспорта, миноносец «Керчь».
— А вы сами где копаете? — спросил Андрей.
— В этом сезоне мы раскапывали храм Святого Евгения, потом вернулись в храм Златоглавой Богородицы. У нас плохо с деньгами. А чем займется профессор Авдеев?
Андрей подумал, что говорят они о своих профессорах, как кучера о барах.
— Бог его знает. Я не думаю, что он оставит большой след в науке о Трапезунде.
— Я уже заметил. Но ему хотелось бы удивить мир.
— Угу, — согласился Андрей. — И это меня тревожит.
— Я тебя понял, — сказал крестьянский сын. — Тут заразная обстановка. Все в этом городе или шпионят, или воруют, или занимаются контрабандой. И даже почтенному профессору на второй день уже хочется отхватить кусок у вечности, желательно быстро и подешевле. Ничем не отличается твой профессор от подполковника Метелкина.
— А твой? — оскорбился Андрей за своего барина.
— Мой — весь в науке. Он не разменивается на ученые детали, тратит месяц на надпись, которую прочли уже до него, и жутко спорит на страницах шести статей со всеми своими существующими и вымышленными оппонентами по поводу формы венца у трапезундского императора.
Андрею надоело сидеть. Он прошел к пролому в стене, чтобы видеть голубые горы, святилище Митры и мечеть на горе, которую, как сказал Иван, наши бравые солдаты превратили в казарму. Впрочем, почему они должны ночевать под открытым небом?
Иван прошел следом за ним.
— Ты обещал рассказать про свои вчерашние приключения, — сказал он. Андрей отметил про себя, что за годы, пока его не было, люди стали проще в общении, куда быстрее переходили на «ты», что русским несвойственно.
Андрей рассказал о Сурене, о ночном бегстве и раненом турке. Но визитную карточку госпожи Теофилато он не показал — даже трудно объяснить почему. Может быть, потому, что визитная карточка пахла пряными духами, то ли потому, что в ней была настоящая тайна и Андрею хотелось, чтобы с ним произошло пускай опасное, но удивительное приключение вроде тех, что выпадали на долю пленников сераля или путешественников по Аравии.
— Не думаю, что это случайные бандиты, — сказал Иван. — Скорее всего, ты кому-то мешаешь.
— Кому же я, прости, могу мешать?
— Законный вопрос, — ответил Иван Иванович, глядя на Андрея прозрачнейшими простодушными глазами. — Если, конечно, тебе нечего скрывать.
— Клянусь, мне нечего скрывать!
— Не спеши, Андрей. Всем есть что скрывать, даже мне, хоть я и предельно очевиден. Я убежден, что, если в тебе хорошенько покопаться, иголочки под ноготочки запустить, на дыбе тебя подвесить, — ой сколько интересного из тебя высыпется! Да не отмахивайся, мой любезный друг, лучше скажи, что ты делал ровно год назад, ровно два года назад, скажи, с кем ты встречался в прошлом августе… Мне кажется, что ты уже бледнеешь и теряешь уверенность в себе.
— Ну ладно, я согласен, — сказал Андрей, чтобы не спорить.
— Вот! Уже достижение! — Крестьянский сын расхохотался так, что из-за башни появился палеограф Российский с записной книжкой в руках.
— Вы меня звали? — спросил он.
Узнав, что его не звали, он, облегченно вздохнув, исчез вновь.
— Для того чтобы избавиться от бедствия, надо точно знать, за что оно тебя преследует, — сказал Иван.
— Вот! Уже достижение! — Крестьянский сын расхохотался так, что из-за башни появился палеограф Российский с записной книжкой в руках.
— Вы меня звали? — спросил он.
Узнав, что его не звали, он, облегченно вздохнув, исчез вновь.
— Для того чтобы избавиться от бедствия, надо точно знать, за что оно тебя преследует, — сказал Иван.
— Но я, честное слово, не знаю, кто меня преследует!
Иван оперся спиной о теплые плиты стены, закурил и угостил турецкой папиросой Андрея.
— Я тебе кое-что объясню, — сказал он. — Может быть, это поможет тебе. Давай посмотрим, кто может быть в тебе заинтересован. Я имею в виду наш трапезундский преступный мирок. Охотились на тебя турки, заигрывал негоциант Саркисьянц. Если турецкая банда хотела тебя убрать, значит, ты нужен их врагам — греческой банде или русским посредникам.
— А ты, Иван, к кому примыкаешь?
— Ой, Андрей, спроси чего-нибудь полегче, как говорят у нас в Одессе. Я кошка, которая гуляет сама по себе.
— Для покупки имения?
— Для покупки имения, Андрюша. И не пугай меня революцией. Революция свое дело уже сделала, она дала погреть руки новым господам. Господа кадеты и трудовики будут зарабатывать сами и дадут заработать остальным. Ты не представляешь, какой замечательной державой станет наша Россия через десять лет! Наша славная революция сковырнула самые главные препятствия в присоединении России к мировому сообществу цивилизованных государств — феодальную монархическую систему. Называй ее как хочешь — командной системой, бюрократической системой. Главное — она сметена!
— Это под сомнением! — радостно крикнул фотограф Тема Карась, который незаметно установил свою треногу и сделал снимок, ослепив вспышкой магния. — Уже новые бюрократы полезли из всех щелей, а другие только переименовались, — сообщил он. — В России ничего не поделаешь: революция не революция — все равно будут вельможи, скалозубы и молчалины. Мы обречены!
Тут Тема подхватил треногу и камеру и поволок их, забыв о своей филиппике, к пролому в крепостной стене.
— Почему в России столько философов-любителей! — возмутился Иван. — Все дают советы, все что-то знают заветное. А работать никто не желает.
* * *Андрей спросил у поручика Митина, как пройти в кафе «Луксор». Тот как раз заглянул в отель, где, по его словам, продавали хороший трубочный табак.
— Вы тоже торгуете табаком? — спросил Андрей, не желая обидеть поручика. Но тот вдруг вскипел:
— Хватит того, что вся армия продалась, каждый спешит схватить свой кусок золота или дерьма. А что происходит в России, что будет с нами завтра, вам плевать?
— Зачем распространять обвинение на всех? — сказал Андрей. — Даю вам честное слово, что, пока не приехал сюда, я слыхом не слыхивал о контрабанде. И сам не собираюсь этим заниматься.
— Мне бы хотелось верить, — сказал поручик. — Но что я могу подумать о человеке, который, только прибыв в Трапезунд, тут же устраивает ночные прогулки с перестрелкой, а затем спрашивает дорогу в пресловутый «Луксор»?
— А чем плох «Луксор»?
— Послушайте, Берестов. Вы мне задали вопрос, как пройти в кафе «Луксор». Я вам сейчас расскажу туда дорогу. Но и вы ответьте мне на простой вопрос: что вас влечет именно в это заведение?
— Меня пригласили, — сказал Берестов, стараясь казаться невинным в утаивании правды. Он не лгал. И уговаривал себя: «Я не лгу — я лишь недоговариваю».
— Разумеется, пригласили, — саркастически улыбнулся поручик Митин. — Туда редко приходят без приглашения.
Но более вопросов он задавать не стал, а, выведя Андрея на мостовую, где за столиками сидели греки и пили кофе, сказал:
— Два квартала пройдете, свернете направо. Второй дом от угла.
Последовав совету поручика, Андрей отправился по улице, где все дышало миром и спокойствием. Ни близкая война, ни национальная рознь, ни бедность и разруха не чувствовались там. Точно такой же она была и сто лет назад в ее неспешности и установившихся веками человеческих отношениях, которые прерываются периодами кровавых раздоров, но затем вновь возвращаются в берега нормальности.
Солнце пекло, как в середине лета, но настоящая летняя жара, устоявшаяся, проникшая в глубины дворов и под сень монастырских галерей, еще не наступила. Андрей подошел к фонтану и под внимательными взорами молодых греков подставил ладони под струю и напился. Греки заговорили между собой, конечно, об Андрее. Андрей достал платок, вытер руки, греки снова заговорили, потом засмеялись, и Андрей почувствовал в голосах и смехе недоброжелательство. Один из парней даже сделал движение в его сторону, но незавершенное и в то же время оскорбительное.
Смех послышался и со стороны столиков у края площади, где сидели греки постарше.
Андрей не мог ответить и понимал, что отвечать нельзя. Он пошел дальше. Он завернул за угол. В первом доме был большой мануфактурный магазин — узкая дверь, по обе стороны которой громоздились колонны, сложенные из рулонов тканей, вела в темное прохладное чрево — оттуда выбежал молодой приказчик с аршином в руке и затараторил на смеси греческого и русского языков. Андрей не стал оборачиваться, и в спину ему полетело ругательство — атмосфера недоброты окружала освободителей, исчерпавших свою благородную миссию.
Вывеска «Луксор» висела поперек тротуара. Красные буквы были обрамлены цветами и стеблями папируса. Дверь была раскрыта — инвалид на деревянной ноге, подпрыгивая, выметал изнутри сор.
Маркизы на окнах были спущены, и вид у «Луксора» был крымский, будто Андрей уже видел это кафе на набережной Ялты.
Но, когда он вошел и зазвенели длинные бисерные гирлянды, что заменяли внутреннюю дверь, он сразу осознал разницу.
Столики в большом и низком зале располагались полукругом, оставляя в центре место для невысокой эстрады. По обе стороны ее тянулись длинные стойки баров, задние стенки которых были стеклянными, как стеклянным оказался и потолок, с которого свисали погашенные сейчас люстры. Один из баров был темен, а над вторым горела цепочка разноцветных электрических лампочек, которые, отражаясь многократно в стойке и на потолке, придавали всему залу атмосферу детского рождественского праздника.
Эта мирная семейная атмосфера несколько дисгармонировала с девушками, что сидели на высоких круглых табуретах вдоль стойки. Двух из них Андрей узнал по вестибюлю «Галаты», другие были ему незнакомы. Девушки лениво перекидывались словами. Были они большей частью полными брюнетками и почти все одеты в подобие матросских костюмов с короткими черными юбками, а их толстые ноги были обтянуты тонкими фильдеперсовыми чулками.
Посетителей в кафе не было, если не считать военлета с рукой на черной перевязи, который вошел как раз перед Андреем и громко, как и положено завсегдатаю, воскликнул:
— Сливовицы и содовой! На полусогнутых!
Буфетчица — полная, но крепкая девица тоже в матросском костюме, с высокой грудью и мускулистыми руками — тут же откликнулась:
— Хватит тебе, штабс-капитан.
— Нет, не хватит, Русико! — возразил штабс-капитан Васильев. — В меня еще вмещается.
Он увидел стоящего в нерешительности Андрея и сказал ему, как старому знакомому:
— Берестов, не стойте бараном — закажите что-нибудь и девицу, если вы любите этим заниматься с утра.
Буфетчица вышла из-за стойки, принесла военлету подносик, на котором стояла высокая рюмка сливовицы и вспотевший стакан содовой.
Васильев попытался ущипнуть Русико за крепкую ногу, но та была готова к этому и увернулась.
— Отстань, — сказала она, — какой из тебя кавалер. Сегодня за чей счет пьешь?
— За счет государства, — сказал военлет и достал из кармана очень широких галифе целую пачку красненьких. Тут же спрятал их и неприятно засмеялся.
— Садитесь ко мне, Берестов, — сказал он. — Помните, я вас в Ялте встретил — еще червонец у вас стрельнул. Помните? Вы тогда попались или потом попались?
— Простите, господин Васильев, — сказал Андрей. — У меня здесь встреча.
— Смотри-ка, вспомнил, — усмехнулся военлет. — Но долг сегодня отдать не могу, екскьюзе муа. В следующий раз.
— Платить будешь? — спросила буфетчица, которая далеко не отходила, но каким-то таинственным образом у нее в руке возник листок бумаги. — Вот твой счет за этот месяц, — сказала она.
— Что удивительно, — сказал Васильев, игнорируя счет, — она же грузинка. И на такой позорной работе. Нация рыцарей, нация цариц — и вдруг буфетчица в борделе.
— Платить будешь? — спросила Русико.
Васильев отрицательно покачал головой.