— И вам не будет меня жалко? — спросил Андрей. Коньяк был настолько крепок и душист, что в голове Андрея легонько и приятно зашумело. И он стал куда смелее и увереннее в себе, чем раньше.
— Нет, — резко сказала Аспасия и поднялась. — Мне не будет жалко глупого мальчишку. В Севастополе должны знать, кого посылать. И если послали тебя, значит, они недостаточно уважают меня. В таком случае я найду других партнеров.
Она была даже менее красива — злость никогда никого не красила, она сужает глаза и делает неправильной линию губ.
— Вы свободны, Андрей, — сказала она. — Я вас и пальцем не трону. Но теперь сами ищите себе охрану.
— Ну ладно, Аспасия, — сказал Андрей, которому вдруг надоела игра в каких-то казаков-разбойников. — Произошла ошибка. Честное слово, я другой Берестов. Есть же вторая Аспасия в Греции?
— Аспасий много. Но Аспасия Теофилато — одна.
— Сомневаюсь, — сказал Андрей.
— И Андрей Сергеевич Берестов в Севастополе тоже один. Таких совпадений не бывает!
— Вот приедет завтра ваш настоящий Берестов — тогда поймешь, что бывает.
— Иди, — сказала Аспасия.
Она по-королевски завершила аудиенцию. Но когда Андрей обернулся от входа, он увидел, что она смотрит ему вслед. И он понял, что Аспасия не совсем уверена в том, что поступает правильно.
Андрей развел руками, послал Аспасии воздушный поцелуй. Дедушкин коньяк еще продолжал на него действовать.
На улице был такой ослепительный и жаркий день, что Андрей зажмурился.
* * *Поведение Андрея и его очевидная искренность смутили Аспасию. Ошибка казалась ей невероятной, но в жизни бывают и более невероятные случаи.
Ничего не оставалось, как подослать к Метелкину верного Сурена. Конечно же, Метелкин предпочел бы, чтобы к нему пришла сама Аспасия, но дело есть дело — Аспасия всегда предпочитала за услуги платить деньгами, а если телом, то чужим. Метелкин уже имел возможность в этом убедиться и смирился.
Метелкин сразу сообразил, что хочет разузнать у него негоциант. И признался, что и сам готов был попасться на удочку, но, к счастью, в недавнюю поездку в Севастополь он побывал в Главном штабе флота и видел там лейтенанта Берестова — ничего общего с археологом Берестовым не имеющего. Рассказав это, Метелкин долго смеялся — Аспасия желала создать собственную Трапезундскую империю, наладив прямые связи с Севастополем, в обход Метелкина. И кончилось это конфузом — как же не смеяться подполковнику!
Еще смешнее было то, что на ту же удочку попались и турки. Гюндюза хлебом не корми — дай сделать пакость Аспасии и ее грекам. Вот он и послал своих людей убить русского агента. И археолог Андрюша — тут Метелкин буквально упал на стул от смеха — чуть было не отдал Богу душу только потому, что в Севастополе у него обитает однофамилец. Правда же забавно, господин Саркисьянц?
Господин Саркисьянц сказал, что не видит ничего смешного в возможной гибели молодого человека и даже намерен довести через своих людей до слуха Гюндюза, что Берестов трапезундский и Берестов симферопольский — разные люди. Только Гюндюз не поверит!
Так что Аспасия потеряла интерес к Андрею, сохранив, правда, к нему симпатию. Андрей же начал тосковать и вечерами, возвращаясь с раскопок, взял за обыкновение гулять по улице мимо «Луксора» — он слушал музыку и голоса, но войти не смел.
Господин Сурен Саркисьянц также не показывался, убийц никто не подсылал — три дня прошли в трезвой археологической жизни, и Андрею было чуть обидно от того, что он перестал быть центром внимания стольких враждующих сил. Он даже Ивана крестьянского сына видел только раз и то случайно — когда тот привозил от Успенского забытые Авдеевым в Москве бумажные пакеты для находок. С Андреем они поговорили минут пять — ни о чем, посетовали оба, что дела не дают увидеться, — так и расстались. Один вечер Андрей провел с поручиком Митиным — тот заглянул к Андрею, даже вытянул его вниз в ресторан. Андрей сначала отнекивался стесненными имущественными обстоятельствами, но потом сдался — не из-за Митина, а из-за гложущей тоски по Аспасии. Это было как болезнь, как стремление курить, как нечто ненормальное, нецивилизованное. Андрей никому даже не сказал о своем свидании с Аспасией.
Они с Митиным посидели внизу, за одним столиком с двумя известными здесь арабами — английскими шпионами, которые много шутили и сами смеялись своим шуткам. Когда Андрей поднялся к себе в номер, он понял, что там кто-то был, перевернул все его вещи и весьма неаккуратно положил их на место, будто нарочно хотел дать понять хозяину, что его обыскивали.
Андрей проверил — не пропало ли чего. Все было на месте. Значит, это были не грабители. Андрею не было страшно, что в его вещах рылись, но очень противно. Как будто он наверняка знал, что у тех людей грязные руки. Ему даже не хотелось оставаться в комнате, где только что были эти нечистые люди. Потом он понял, что пойдет к Аспасии и велит ей прекратить эти шутки. Вот сейчас пойдет — покажет!
Наверное, Андрей был слегка пьян — они пили с Митиным и английскими шпионами сладкое местное вино, иначе бы он не отправился так поздно один на улицу. Но все в нем перепуталось, и не последнюю роль в его решении сыграло терзающее стремление хотя бы увидеть Аспасию. По крайней мере теперь есть предлог поговорить с ней.
Андрей вышел из гостиницы. У входа, как всегда, было людно — он даже узнал одну из девиц Аспасии. Митин еще оставался в ресторане. Ночь за пределами огней гостиницы была черной и душной.
Пройти Андрею было всего ничего — метров пятьдесят до угла, потом за угол, там второй дом — «Луксор».
На тротуаре, в кафе, в лавках, что еще были открыты, толпилось немало народа — была суббота, завтра местный праздник.
Противоположная сторона широкой улицы была темной — почему-то все оживление сместилось к одной стороне. Андрей сошел с тротуара на мостовую — ему показалось, что там, где нет встречных и никто не толкается, прохладнее.
Он дошел до перекрестка — как раз над головой его горел фонарь. Навстречу по мостовой ехала пролетка — лошадь шла мерно, — тук-тук подковы по каменной мостовой, Андрею показалось странным, что один человек сидит в пролетке, а второй идет рядом по мостовой и мирно с ним беседует.
Андрей шагнул в сторону, чтобы пропустить пролетку, и в этот момент человек, шедший рядом с ней, сделал шаг к Андрею, и в руке у него оказался нож.
Человек прошипел что-то — не надо было быть большим лингвистом, чтобы понять смысл угрозы.
И в тот же момент человек, что сидел в пролетке, соскочил с нее, схватил руку Андрея и так ловко завел ее за спину, что Андрею пришлось согнуться и покорно повернуться к пролетке.
— Лезь, — сказал тот, кто держал его сзади. Было больно. А нож второго человека метнулся вверх и прижался лезвием к горлу — у его хозяина было тупое озлобленное лицо, ему ничего не стоило полоснуть ножом по горлу.
Андрей хотел сказать что-то, но человек с ножом увидел, как движутся губы, и нож надавил на горло.
И через несколько секунд Андрей уже сидел в пролетке, по обе стороны от него уместились, сжимая его, два пахнущих потом и опасностью человека. И никто на улице или не заметил, или не захотел замечать этого события.
Стыдясь или не догадавшись закричать, Андрей молча боролся с похитителями, пытался вырваться, но у горла Андрея вновь возник нож — на этот раз его молодой сосед действовал смело и открыто, потому что пролетка покинула центр и катила по узким уличкам нижнего города.
Путешествие было недолгим, и Андрей даже не успел прийти в себя и осмыслить, что с ним произошло. Ему было больно и неудобно от того, как его держали, притом пролетку трясло.
Пролетка остановилась возле приоткрытых ворот на узкой улице. Андрея грубо втолкнули в неосвещенный двор, и вскоре он оказался в обширной низкой комнате, на полу и стенах которой были ковры. Там их ждал малорослый человек в феске, с короткой, в проседь, бородой и веселыми, в лучиках морщин, глазами. Лицо его, освещенное с обеих сторон шандалами на высоких подставках, казалось очень живым, тем более от игры теней и света.
— Добро пожаловать, господин Берестов, — сказал мужчина с восточным, таким знакомым по Крыму акцентом. — Долго вы собирались к нам в гости.
— Я и сейчас к вам в гости не собирался, — огрызнулся Андрей. — Велите меня отпустить.
— А вы садитесь, садитесь, — сказал седобородый, упершись маленькими черными выпуклыми, совсем как у мышки, глазами в Андрея, стараясь пробуравить его. — Рефик, дай гостю подушку.
Тот, что был с ножом, кинул Андрею подушку.
— Садитесь, садитесь, — сказал седобородый. — Чай пить не будем?
Тот, что был с ножом, кинул Андрею подушку.
— Садитесь, садитесь, — сказал седобородый. — Чай пить не будем?
— Не будем.
— Деловые люди, да?
— Не знаю, как вы, а я спать собрался.
— Долго спать будешь, — сказал седобородый и стал смеяться — все лицо собралось в морщинки и напомнило Андрею клубок бурой шерсти — каждая ниточка видна, — а в клубке спрятались две черные бусинки.
— Давай знакомиться, — сказал седобородый, — Осман Гюндюз — так меня зовут. Меня все боятся — от Синопа до Констанцы. Как мое имя слышат, в обморок падают, да?
Молодые люди закивали головами, хотя вряд ли что-нибудь поняли.
— Вы хорошо знаете русский язык, — сказал Андрей.
— Я в России бывал, много раз бывал, торговал немножко. А что тебе Аспасия говорила?
— Она не подсылала бандитов.
— Может, это не я подослал, — сказал Гюндюз, — может, Суренчик. А может, сам русский подполковник Метелкин послал? Кто их знает — все в Трапезунде тебя ждали, все тебя любят. А ты и не знал, правда?
— И не подозревал, — сказал Андрей.
Гюндюз не казался страшным либо злым. Наверное, с ним можно договориться. Может, хоть он поймет, что Андрей здесь ни при чем.
— И я не знал. Зря ты сюда приехал, Берестов. Такой молодой, красивый аскер, генералом бы стал, — а к нам приехал, голову потерял. Зачем ехал, ай, ай, ай! — закручинился Осман Гюндюз, но слишком театрально, а глазки внимательно наблюдали за Андреем.
— Честное слово, я не имею к вашим делам никакого отношения, — сказал Андрей. — Я уже говорил госпоже Теофилато, что произошло недоразумение. Видно, здесь ждали какого-то другого Берестова.
— Красиво придумал, мальчик. Только мы никого не ждали. Честное слово даю — никого не ждали. И теперь дело очень важное, да?
— Какое дело?
Ноги затекли, пришлось пересесть так, чтобы положить их вбок, — и как эти турки сидят, подложив под себя пятки?
— Такое дело, какое у тебя с этой сукой Аспасией. — Лицо стало злым, разгладилось на мгновение и снова собралось в морщины. — Говори, зачем приехал?
— Не смейте со мной так разговаривать, — оскорбился Андрей.
Тут же один из молодых бандитов ударил его в висок. От неожиданности голова дернулась, Андрей упал, ушиб локоть о твердый пол и на секунду перестал ощущать окружающий мир.
Он с трудом поднялся, потирая локоть и легонько мотая головой, чтобы вернуть мозги на место.
— Я все знаю, — сказал Осман. Он говорил так холодно и сладко, что ясно было, как он по-змеиному смертелен. Андрей испугался — настолько, что готов был бы рассказать обо всех тайнах Аспасии или Метелкина, если бы только знал какую-нибудь тайну!
— Что… вам нужно? — произнес Андрей, стараясь сглотнуть слюну. — Ну что вам нужно?!
— Нам нужно все. Нам нужно все знать. Зачем ты приехал. И пока ты не расскажешь, о чем вы договорились, ты отсюда не выйдешь.
— Я ничего не знаю!
И тут случилось страшное — то страшное, за пределами которого уже нет страха. Молодой бандит полоснул его по горлу острым лезвием, и Андрей явственно почувствовал — не нужно было глаз, чтобы видеть, как нож разрезал кожу, как лопались, сопротивляясь, сосуды и хлынула кровь. Еще мгновение, и лезвие перережет трахею.
И именно в тот момент — даже не было очень больно — Андрей понял, как проста и близка смерть, — она была в миллиметрах от лезвия ножа — и все. И тебя не будет. И тогда уже будет не страшно.
Наверное, в интересах Гюндюза было бы куда лучше избить Андрея, запугав его болью и вселив надежду избавиться от нее. Но удар ножа стал первым испытанием на пути превращения Андрея в особое существо, нужное неведомой силе для непонятных целей. Вечный странник, бессмертный, но не имеющий бессмертия, он был обязан отличаться от прочих людей глубоким пониманием тех таинств жизни и смерти, от которых нас так тщательно и глупо оберегают инстинкты, привычки и обычаи. Он должен пощупать языком смерть еще в начале своей сознательной жизни.
Что и произошло с Андреем.
— Эй! — закричал Осман с отвращением и негодованием. Он выхватил свой нож — Андрей видел смутно, в полузабытьи — и кинулся с ножом на молодого бандита. Тот, бросив нож — Андрей услышал глухой стук ножа о ковер, — убежал из комнаты, а второй бандит почему-то начал смеяться высоким голосом — глаза Андрея были открыты, хотя он плохо соображал, что же происходит, и потому ему непонятно было, почему Осман бьет сапогами второго бандита, почему он кричит, зовет кого-то. И потом прибежали другие люди, но от них существовали только лица, а Андрей, уже потеряв сознание, старался все проверить — перерезана ли у него глотка или нет, он старался проглотить слюну. Но не мог — будто судорога свела горло. И с отвратительным чувством невозможности глотать Андрей потерял сознание, а пришел в себя в полутемной комнате, на низкой кушетке, накрытый каким-то одеялом, и сразу же потянулся пальцами к горлу — горло было перевязано, а сам он был раздет. Комната была пуста, и дверь закрыта.
Андрей окончательно поверил в то, что жив, и смог на этот раз проглотить слюну, хотя оказалось, что глотать больно, — и уже спокойно заснул.
Снова он проснулся в той же комнате. Через узкое окно пробивался острый и тонкий луч солнца, и в нем медленно крутились многочисленные пылинки. Андрей сразу вспомнил, что произошло с ним вчера, но не испугался. Это уже миновало, как сигнал о том, чтобы человек не суетился и не разменивался на мелочи, потому что все может кончиться мгновенно, закрыл глаза — и все. Дети иногда зажмуриваются, полагая, что тогда и их не видно. «Меня нет!» — кричит ребенок. Оказывается, дети правы. Именно так и завершается жизнь: ты закрываешь глаза, и кто-то другой за тебя говорит: «А его уже нет!»
Андрей провел рукой по повязке на шее, потом сел на низком ложе — было тепло, но не душно — откуда-то проникал свежий воздух. Хотелось пить.
Андрей решил исследовать сначала свою тюрьму, потому что раньше всех органов его тела проснулся мочевой пузырь. Андрей усмехнулся, вспомнив, что в приключенческих романах такие проблемы героев совершенно не волнуют. Просидев трое суток взаперти в роскошном будуаре без окон и дверей, герой тут же готов к длительным беседам с тюремщиками.
Андрей поднялся и пошел к двери. Дверь была заперта. Он постучал, никто не откликнулся. Андрей осмотрелся, выясняя, нет ли другого выхода, и тут увидел, что за ложем в углу стоит ночной сосуд, вернее, предмет, который можно почитать ночным сосудом. Андрей взял этот сосуд и с наслаждением опустошил мочевой пузырь, и как раз в разгар этого действия дверь с отвратительным скрипом отворилась, и вошла девица в черном платке с тазом в одной руке и кувшином в другой. Андрей отвернулся от девицы к стене, проклиная здешние обычаи. Девица, ожидавшая увидеть лежащее тело под одеялом, также была удивлена, взвизгнула, уронила таз и, прижимая к себе кувшин, убежала в коридор.
Сам господин Гюндюз принес белье Андрея и злополучный кувшин. Он извинился за недоразумение.
— Это я виноват, — сказал Андрей, поджидавший его, сидя на ложе и закутавшись в одеяло.
— Моя родственница, — сказал Осман, — не привыкла к таким случаям. Она чуть Богу душу не отдала, понимаешь?
И тут он принялся смеяться, а лицо его стало клубком шерсти.
— Ты можешь, конечно, помыться внизу, где все моются, — сказал он. — Но будешь стесняться, и другим нехорошо. Одевайся.
Белье Андрея было еще чуть влажное.
— Вы стирали его? — удивился Андрей.
— Это была глупость, — сказал Осман. — Не надо было стирать. Но уже поздно — постирали. Простирали, чтобы кровь смыть, понимаешь?
— Да, конечно. — Андрей понял, что крови на одежде, наверное, было немало. Значит, они намерены его отпустить. Иначе, даже постирав одежду, ее не стали бы возвращать.
Одеваясь, Андрей понял, что за ночь нечто изменилось, — это был совсем другой Гюндюз. Не враг, а как бы хозяин дома, в котором Андрей остановился переночевать и у которого вчера за ужином случайно облили одежду томатным соусом. Но, может, это хитрость?
— Простите, а который час? — спросил Андрей.
— Уже утро. Восемь часов половина.
— Меня уже хватились, — сказал Андрей.
Интересно, что ответит Осман на этот вопрос.
— Не волнуйся, — сказал тот. — Скоро будешь в гостинице.
— И что я скажу?
Андрей как бы присоединился к игре, правил которой не знал, ее вел Осман, делавший вид, что ничего особенного не произошло.
— Скажешь, что на тебя напали, все скажешь — только имени не скажешь, — сказал Осман, и черные глазки сверкнули в полутьме, как отполированные бусинки.
— И это? — Андрей показал на свою шею.