Авдеев собрался было встать и отправиться дальше руководить раскопками в иных местах, но, поднявшись, схватился за грудь, побледнел и другой рукой стал шарить за спиной, чтобы снова сесть на камень.
— Что с вами? — шагнул к нему Андрей.
— Ничего, ничего, сердце… Мое старое больное сердце, которое не хочет работать — как все вокруг. Не хотят работать, и все тут. — Профессор криво усмехнулся. Он уселся на камень и откинулся, чтобы опереться спиной о стену.
— Давайте я помогу вам дойти до машины, — сказал Андрей.
— Нет, не стоит, меня не стоит сейчас двигать — по этой жаре каждый шаг для меня может оказаться последним. И, как назло, Ольга занемогла…
— У нее лекарство? — спросил крестьянский сын.
— Вот именно — сердечные капли, мое спасение.
— Я съезжу, — сказал Андрей.
— Будьте любезны, и как можно скорее. Мне не хочется умереть в такой неэстетичной позе.
Профессор храбрился, старался шутить, и Андрею стало его жалко.
Он выбежал на раскаленную площадь, дозвался шоффэра, который укрылся в тени на той стороне площади, и через пять минут был в «Галате».
— Госпожа Авдеева у себя? — крикнул он на бегу.
Портье, размягченный жарой до желеобразного состояния, попытался шевельнуть языком, но Андрей уже видел, что ключа на месте нет, — значит, княгиня Ольга дома.
Город был поражен зноем, убит им, растоплен, и единственным человеком, передвигавшимся быстро, оказался Андрей. Вот это несоответствие двух скоростей существования и чуть не послужило причиной трагедии.
Андрей спешил спасти профессора, поэтому он не успевал подумать о деталях собственного поведения. Остальные люди были размягчены и потому не успевали отреагировать на слова и поступки Андрея. Так случилось и у дверей Ольги Трифоновны — у них с профессором были соседние апартаменты.
Андрей коротко и громко постучал — он спешил спасти профессора.
Никто ему не ответил. Он постучал еще раз — так же пулеметно, — в ответ прозвучало какое-то мычание, и Андрей принял его за разрешение войти. Он толкнул дверь, она не поддалась — Андрей толкнул ее сильнее, совершенно не рассчитав своих сил, и сорвал крючок, на котором держалась дверь. Дверь распахнулась, Андрей вбежал в апартаменты и пробежал несколько шагов по инерции, прежде чем сообразил, что он не видит ничего вокруг, — жалюзи были опущены, шторы сдвинуты, и потому в комнате было полутемно и вроде бы даже чуть прохладнее, чем снаружи.
Стараясь понять, куда попал, Андрей оглядел большую, заставленную мебелью комнату, взор его упал на преувеличенно широкую кровать под розовым балдахином. На кровати лежало невероятное существо — у него было несколько ног, много рук, но отсутствовало лицо. И лишь проморгавшись, Андрей сообразил, что на ложе находятся любовники, замершие в страстной позе, так что пятки задранных полных ног Ольги Трифоновны находятся на уровне груди Андрея. Перепуганные стуком в дверь и грохотом появления Андрея любовники замерли, вернее, окаменели… Андрей сам растерялся настолько, что стал вести себя как человек, нарушивший всего-навсего мирное чаепитие.
— Простите за беспокойство, мне только надо взять капли для профессора. Ему дурно с сердцем. Я возьму и уйду, не беспокойтесь, я на минутку.
Ответом была тягучая пауза, в ходе которой Андрей смог, хоть и не хотел того, разглядеть ягодицы ветеринара и впившиеся в эти ягодицы сильные пальцы профессорши.
— Да скажи ты ему, в конце концов! — глухо отозвался наконец голос Метелкина. — Пускай возьмет!
— На столике, на столике у зеркала, — так же приглушенно сказала Ольга Трифоновна, и ее пятки начали медленно опускаться к простыне, а пальцы оторвались от ягодиц.
— Вы отдыхайте, отдыхайте, — сказал Андрей, потому что молчать было совсем уж неприлично, — я не хотел вас отрывать.
— Какое уж отдыхайте, — зло сказал окончательно опомнившийся Метелкин, слезая с профессорши, которая сразу отвернулась на бок, подальше от Андрея, натянула на голову простыню.
Андрей подошел к столику, там стояло несколько пузырьков.
— Простите еще раз, — сказал он, — а какой пузырек?
Ответа не было. И Метелкину пришлось вмешаться:
— Ольга, тебя же спрашивают, какой пузырек?
— Зеленый, — прозвучало чуть слышно, и плечи княгини Ольги начали дергаться — она рыдала.
— Берите и уходите, — строго сказал Метелкин. — Что за манера у вас, Берестов, всегда оказываться в ненужном месте и в ненужное время?
Андрей не смог разобрать, какой пузырек зеленее прочих, и потому сгреб все и начал рассовывать по карманам.
Совершенно обнаженный Метелкин подошел к Андрею.
— Юноша, — сказал он, — я надеюсь на вашу порядочность.
— Простите, — сказал Андрей, — я спешу, профессору плохо.
Он ушел, громко хлопнув дверью и этим показывая свое неодобрение, хотя, впрочем, ему было уже смешно, — история была достойна того, чтобы рассказывать ее знакомым, но делать этого нельзя. А жалко. Жалко бывает, что ты взял на себя функцию порядочного человека и всю жизнь приходится соображать — чего можно, а чего нельзя порядочному человеку.
Когда он вернулся в башню и стал вытаскивать из карманов пузырьки, оказалось, что один из них пролился — он удушающе пахнул, но, к счастью, это оказался не самый нужный из пузырьков.
Профессор сидел на краю плиты из белого мрамора. Его зоркий взор тут же заметил лишние флаконы.
— Что случилось с Ольгой Трифоновной?! — вскричал он.
— Ничего особенного, — сказал Андрей. — С ней все в порядке.
— Тогда объясните, какого черта вы собрали все лекарства из моего номера, включая средство от мозолей, и притащили сюда?
— Простите, профессор. — Андрей старался изобразить из себя не очень умного, но преданного спутника великого человека. — Но Ольга Трифоновна принимала ванну, и я не мог ее побеспокоить. Она крикнула мне через дверь, чтобы я взял лекарство со столика перед зеркалом.
Этим инцидент, казалось, и завершился.
Авдеев, правда, слег, потому что у него случился конфликт с женой. И виноват в том тоже был Андрей. Он послужил камешком, который сдвинул с места лавину.
Возвращаясь домой, Авдеев вспомнил о странной, на его взгляд, истории с пузырьками.
Андрей же не имел никакой возможности предупредить княгиню Ольгу о грозящей опасности, да и понадеялся на то, что профессор не придаст этой истории большого значения. Будучи человеком молодым, Андрей был убежден, что пятидесятилетние люди (таким был профессор Авдеев) не придают значения плотской любви. Он ошибался.
Госпожа профессорша встретила мужа ласковой кошечкой — она так надеялась, что Берестов ее не выдал.
А Авдеев нанес коварный и точно рассчитанный удар. Подобно Отелло, он задал вопрос:
— Как ты сегодня помылась, дорогая?
И, как назло, Ольга Трифоновна ответила ему чистую правду:
— Лучше бы ты и не спрашивал! Ты же знаешь, как плохо я переношу жару, а сегодня воды с утра не было — еле упросила гарсона принести мне полкувшина. Никто ничего не хочет делать!
— Кто у тебя был? — спросил тогда Авдеев, уже второй месяц подозревавший жену в неверности.
Жена, правда, ни в чем не созналась, а Авдеев допил все микстуры. Он подозревал всех, даже Андрея Берестова, потому что ему так не хотелось подозревать благодетеля экспедиции.
На следующий день Авдеев на раскопки не приехал. Андрею помогал Российский и верный крестьянский сын. Карася с фотоаппаратом они найти так и не смогли. Иван Иванович сказал, что он убежден — Карась чей-то шпион, он, вернее всего, не наш, потому что он фотографирует наши укрепления. Все посмеялись и забыли.
К обеду наткнулись на край крышки саркофага.
* * *Греки трудились отчаянно, весь Трапезунд жил в нетерпении, а мальчишки забрались на вершину башни и, рискуя жизнью, свисали с обломанных зубцов, глядя на сцену раскопок с двадцатиметровой высоты.
Приехал Метелкин. Он делал вид, что страшно интересуется археологией, и под предлогом получения конфиденциальной археологической информации увлек Андрея наружу, где стал допрашивать: не проговорился ли тот профессору о виденном вчера.
Когда Андрей твердо сказал, что ничего предосудительного профессору не сболтнул, только вынужден был выдумать про ванну, Метелкин ахнул, а потом принялся бить себя маленькими руками по бокам, чертыхаться, вертеться и признался, хихикая, каким образом Авдеев заманил в ловушку и уличил свою неверную жену.
Затем Метелкин вытащил из бумажника стопку денег и сказал:
— Это вам. Пятьсот рублей. Я знаю, как вы поиздержались.
— Это вам. Пятьсот рублей. Я знаю, как вы поиздержались.
— За что вы меня покупаете? Я не намерен доносить, — удивился Андрей.
— Можете поделиться с вашими коллегами — я знаю, что старый скряга вас грабит.
— Почему же вы раньше об этом не подумали? — спросил Андрей, все еще не протягивая руки за взяткой.
— Потому что раньше я был занят другим, — ответил Метелкин. — Но это не взятка, а плата за будущие услуги.
— Говорите, — сказал Андрей. Деньги были дьявольски нужны и ему, и Российскому. И взять их было неоткуда — не заниматься же торговлей табаком?
— Ничего дурного я вам не предлагаю, — сказал Метелкин. — Но должен вам признаться — я безумно люблю Ольгу Трифоновну. Ее тело сводит меня с ума. И это взаимная любовь!
Метелкин пошевелил усами.
— Нам трудно встречаться. В городе всюду глаза. Авдеев настороже.
— Вам нужна эта башня? — спросил Андрей, стараясь сохранить серьезную мину.
— Эта? Нет, — так же серьезно ответил Метелкин. — Нам нужны ключи от вашего номера. Авдеев не догадается туда сунуться.
— За пятьсот рублей?
— Если вам понадобится, я дам еще.
— А моя лояльность? — спросил, стараясь не улыбаться, Андрей.
— Почему вы должны быть лояльны только к профессору, а не ко всей его семье?
Андрей подумал, что Метелкин довольно цепок в споре. И он никак не мог придумать аргументов, почему он должен отказаться от этих денег и от кофе — он и так уже задолжал в кофейне.
Ложно истолковав заминку, Метелкин вытащил еще «катеньку». Налетел ветер, и громадная сотенная банкнота затрепетала, как флаг.
— Смотрите, — сказал Андрей, — как бы люди Гюндюза не стали стрелять по моей комнате.
— Ах, — сказал Метелкин. — Как будто я не знаю, что Аспасия вам придала двух телохранителей!
— Это она вам сказала?
— Все знают, — сказал Метелкин.
— А вы снимите отдельный номер, — вел арьергардный бой Андрей.
— Свободных номеров теперь в «Галате» нет даже для меня — вы просто не представляете, во сколько бы это мне обошлось.
— А я дешевле?
— Вы значительно дешевле. И потом, знаете, все-таки свои, русские люди, я могу быть уверен.
Глупая была какая-то ситуация. С одной стороны, никаких оснований отказаться от денег не было, с другой — ни один дворянин из хорошего романа не согласился бы их принять.
Метелкин, как бы уловив колебания, быстро сказал:
— Даже белье Оля будет приносить с собой. Совершенно чистое. Так что с точки зрения гигиены вы застрахованы, хотя мы оба, ха-ха, очень чистоплотные люди…
Метелкин был растерян и слаб в этой растерянности. И Андрею было жалко его, вынужденного просить у мальчишки, унижаться…
В конце концов Андрей взял деньги.
* * *Утро следующего дня выдалось ветреным, неуютным — ветер гнал серую пыль, но жара от этого не уменьшалась — только еще более сушило во рту и забивало глаза.
Греки пришли раньше Андрея, чего за ними обычно не наблюдалось. Они сидели в ряд перед входом в башню и были рады начать раскопки до прихода Андрея, отыскать сказочный клад и сбежать с ним в Аргентину или Бейрут, но над ними возвышались солдаты, примкнувшие к винтовкам штыки, будто ждали рукопашной. В башню они никого не пускали и потому бранились с греками.
Комендант выделил дополнительно целый взвод для охраны площади и стен цитадели, потому что в тот день не только мальчишки, но и дедушки семейств готовы были лезть на стены, чтобы не упустить знаменательный момент.
Иван Иванович пришел следом за Андреем; они спустились в раскоп вместе с греками и велели им откинуть ломы и лопаты — породу отковыривали долотами, отвертками и ножами, потому работа шла медленно, вызывая нетерпение окружающих.
Часов в десять приехал Авдеев. Он был встрепан, глаза опухли, под одним — синяк. Вместо того чтобы спуститься в раскоп, профессор принялся объяснять окружающим, как он ударился ночью об угол шкафа. Но никому до этого не было дела.
— Ты ночью звуки слышал? — спросил шепотом крестьянский сын.
— Я на другом этаже, — ответил Андрей.
— Вся гостиница должна была шататься, когда над профессором проводили экзекуцию.
— К счастью, у меня крепкий сон, — сказал Андрей.
Каменный саркофаг, в котором, если его уже не ограбили, должны были лежать останки первого императора Трапезунда, был весьма прост. Крышка его была двускатная, как у дома.
Уже можно было разглядеть, что крышка плотно примыкает к саркофагу и шов чем-то замазан. Это взволновало археологов.
Напряжение росло: обедали все по соседству, землекопы и не помышляли уйти домой — перекусили кое-как в кофейне, даже Авдеев не покинул раскопки. После обеда приехал соперник — профессор Успенский. Пришлось прервать работы, пока Успенский осматривал саркофаг и потом заявил, что, разумеется, эта гробница принадлежит какому-то местному чину и, судя по форме крышки, гроб изготовлен во второй половине четырнадцатого века.
Когда Успенский, полный презрения к соперникам, вознамерившимся найти то, чего он не нашел, покинул башню, Андрей услышал снаружи его голос:
— Еще чего не хватало! Какие могут быть сокровища в христианской могиле! Наг ты в мир пришел, нагим его и покидаешь. Понятно?
Раздался голос возчика, застучали копыта — Успенский не мог позволить себе ездить на моторе.
— Надеюсь, вас не поколебали выводы коллеги Успенского? — спросил Авдеев, стоявший у входа в башню.
— Нас ничего не поколеблет, — ответил крестьянский сын, и Авдеев сообразил, что на его раскопках трудится шпион Успенского.
— Позвольте! — воскликнул он. — Вы что здесь делаете?
— Помогаю вам, — сказал Иван Иванович, глядя на профессора наивными голубыми глазами.
— Нам, простите, не нужно помощи, мы, простите, сами справимся. Еще чего не хватало!
Авдеева просто трясло от негодования.
— Я попросил Ивана Ивановича мне помочь, — сказал Андрей. — Мне одному не справиться.
— Вот я и вижу, что вы ни с чем не можете справиться, Берестов! — закричал профессор. — Только подглядывать и подрывать репутацию честной женщины!
Андрей не понял, какую честную женщину он обидел. Он хотел узнать об этом, но Авдеев сам раскрыл тайну:
— И не пытайтесь утверждать, что моя жена — женщина высоких нравственных устоев — вот именно, клеветник!
Ветер задул сильнее. Пыльное облако скрыло Авдеева на несколько секунд, а когда пронеслось, обнаружило начальника экспедиции серым, как мышь.
— Если вы не удовлетворены, — закричал тогда Андрей — видно, пыльная жара и напряжение последних дней всех немного свели с ума, — то я могу подать в отставку! Я немедленно ухожу!
Андрей откинул в сторону кисть, которой сметал пыль с саркофага, и полез из ямы. Иван Иванович стал его удерживать.
— Пусть я останусь один! — Профессор бросился навстречу Андрею, они столкнулись и никак не могли разойтись — получилась куча-мала, в которой помимо археологов участвовали землекопы и один из солдат, нечаянно слишком приблизившийся к гробнице.
В конце концов Андрей оказался вне башни. На него смотрели сотни зрителей — оказывается, толпа прорвалась сквозь охранение, и теперь местные жители наблюдали за ссорой русских, которые, видно, не могли поделить клад.
Кипя праведным гневом, Андрей перебежал площадь и оказался в городе. Было жарко. Ветер нес с гор отдаленный рокот — это могла быть гроза, а могла быть и канонада — наступление русской армии уже захлебнулось, и теперь в бессмысленных боях она растеряла остатки дисциплины, уважения к флагу и командиру. В городе все больше появлялось дезертиров, которые называли себя борцами за революцию. Влияние немногочисленных большевиков с каждым днем росло, потому что их лозунги были простыми — долой!
Войну — долой! Помещиков — долой! Офицеров — долой! Временное правительство — долой! Лозунги были предельно понятны и приятны бунтующему сердцу. И в самом деле — всем все надоело. И даже странно было, что фронт еще держится, орудия еще стреляют, командиры еще не растерзаны солдатами.
«Что я здесь делаю?»
Андрей подошел к фонтану на небольшой треугольной площади, намочил в его струе голову, напился. За фонтаном была небольшая церковь — не старая, он никак не мог вспомнить, как она называется, — потом вспомнил: церковь Святого Георгия. Успенский полагал, что она основана во времена империи местными грузинами. Да и квартал за церковью именовался кварталом Лазов. Андрей вошел внутрь. Там был небольшой дворик, обнесенный аркадой, в каменный пол которого были врезаны погребальные плиты. Андрей медленно пошел по прохладной тени галереи — на некоторых плитах надписи были греческие, на других — грузинские.