Правильность найденного решения подтвердилась сразу же, как только Катерина добралась до дома и раскинула Таро на полированном столе. Так и есть – первой выпала Восьмая карта Старшей Арканы – Справедливость. Женщина полезла в справочник по Таро и прочитала вслух: «Отражает идею справедливости… ясности суждения… объективности, разумного решения». Значение карты снохе Зинаиды Яковлевны понравилось, она еще немного поразглядывала изображенную на ней Фемиду, а потом быстро захлопнула шпаргалку, так и не добравшись до перевернутого значения. У Фемиды в руках красовались привычные атрибуты – весы и меч. На глазах – повязка. «Ну, чем не шарфик?»
Пока Катерина собиралась с мыслями, чтобы сообщить свекрови о возможном выходе из сложившейся ситуации, Зинаида Яковлевна наслаждалась предоставленной отсрочкой и жарила котлеты. Есть их было некому, желудок давно не принимал мяса и просил что-нибудь легкое: творожка, кефира. К молочной продукции Зинаида Яковлевна испытывала стойкое отвращение, поэтому с каждой пенсии просила соседку купить ей что-нибудь посущественнее. По привычке готовила, а потом ломала голову над тем, куда это пристроить. Сегодняшние котлеты, похоже, ждала та же участь.
– Приедешь? – позвонила она внучке.
– Не сегодня, – отказалась Ларуся, сославшись на занятость.
– А я котлет нажарила, целую макитру. А есть некому, – пожаловалась Зинаида Яковлевна. – Думала, может, хоть ты…
– Ну бабушка, – разволновалась Ларочка. – Ну какие котлеты, всю неделю, как колбаса, мотаюсь: работа – дом, дом – работа. Хочется отдохнуть. А ты – котлеты. Завтра приеду, – скрепя сердце пообещала внучка и для проформы поинтересовалась: – Ты сама-то как?
– Да как я, господи. Старуха-старухой: ноги не держат. Вот, думаю, дай хоть тебя вкусненьким побалую.
Представив это вкусненькое, Ларочка с трудом подавила ощущение подкатившей к горлу тошноты и быстро защебетала:
– Завтра, бабуля. Завтра…
– Ну, завтра так завтра… – протянула разочарованная Зинаида Яковлевна и повесила трубку. До завтра – целая жизнь. То ли будет, то ли нет. Разве они понимают, молодые-то? Им все кажется, вечно жить будут. Ей вот тоже так казалось, а сейчас каждое утро думаешь: «Хоть бы уж не сегодня. Завтра лучше. А то и послезавтра. Одним словом – как получится».
Не дождавшись от Ларуси понимания, Зинаида Яковлевна пообещала себе быть осмотрительнее и отрезала сыру, но есть не стала и выкинула синицам, за окно. Пусть жрут: зима как-никак.
Зимы после семидесяти пяти тянутся медленнее. Пока молодая была, так жизнь отмеряла: «Новый год – Новый год, Восьмое марта – Восьмое марта». А сейчас: «Едем, едем – не доедем». Ничего ведь не происходит: проснулся, поднялся и сиди, как сыч, смотри телевизор. А ведь когда-то мечтала: на пенсию выйду, целыми днями ничего делать не буду, только есть и спать, есть и спать. Спрашивается, чего еще надо? Ешь, спи! А еда в горло не лезет, и сон все не приходит. Лежишь, ворочаешься, думку думаешь. А в голове-то и мыслей не осталось, только и считаешь: этот помер, тот помер. Когда ж моя очередь?
В размышлениях о приближающейся очереди ее и застал телефонный звонок. «Не буду брать, – решила Зинаида Яковлевна, пытаясь не реагировать на подпрыгивающий от треска телефон. – Катька звонит».
«Не берет, – думала Катерина и упорно не вешала трубку. – Может, случилось что?»
Ничего не случилось, не хотела Зинаида Яковлевна общаться с внешним миром, скоропалительно отозвавшимся на просьбу о помощи. Не хотела, потому что боялась услышать: «Ну все, мама. Пора и честь знать, платье готово, дверь открыта, поминки заказаны».
Когда телефон начал издавать восьмую по счету нескончаемую трель. Зинаида Яковлевна не выдержала и подняла трубку.
– А? – произнесла она сонным голосом.
– Зинаида Яковлевна! – прокричала в трубку сноха. – Спите вы? Разбудила?
– Вздремнула, – с легкостью наврала коварная свекровь и для пущего эффекта смачно зевнула в трубку.
– Придумала я…
– Уже? – как бы удивилась Зинаида Яковлевна.
– Ну да. Уже. Пока шла от вас, думала, что делать.
– И придумала? – съязвила свекровь.
– Придумала, – не чувствуя подвоха, ответила Катерина.
– И что придумала?
– Шарфик можно завязать. Небольшой. Неброский.
– И где это его мне, интересно, повяжут? В морге? – рассердилась Зинаида Яковлевна на бестолковую сноху.
– Зачем в морге? – радостно прокричала та. – Дома.
– И кто это мне его на шею вязать будет?
– Я или Ларочка.
– Ну… это, конечно, другое дело – с удавкой в гробу лежать. Молодец. Хорошо придумала! – с сарказмом похвалила Катерину Зинаида Яковлевна и грозно притаилась у трубки.
– А что же делать? – растерялась сноха.
– Откуда я знаю что! Но в шарфе нельзя, не принято. Никого еще с шарфом не хоронили, и меня не надо.
– А тогда что? Может, воротничок? У меня есть, еще мамин, настоящее ришелье. Сейчас такое уже не делают.
– У меня этого ришелье целая коробка! – остудила пыл снохи Зинаида Яковлевна. – А то я бы без тебя не догадалась! Нельзя ришелье!
– Почему? – наивно уточнила Катя.
– Потому! Нельзя, и все тут. На тот свет, между прочим, собираюсь, а не в школу.
– Можно подумать, ришелье только в школу надеть можно.
– Не знаю, кто куда, а мы в школе его на воротники пускали. Этого-то ришелье у всех хренова туча была. Копейка в базарный день!
– Не знаю, – засомневалась Катерина. – Сейчас это очень модно. Рушники скупают, скатерти. Я сама на барахолке видела.
– Скажи еще – скатерти! – возмутилась Зинаида Яковлевна. – Я ведь тебе не стол, чтоб меня скатертями покрывать. Может, еще и гроб лакированный закажете?
– Ну, зачем вы так, Зинаида Яковлевна, – вдруг решила обидеться Катя. – Я же как лучше хотела, чтоб у вас все чин по чину было. Сами же сказали, случись что, а надеть нечего.
– А чего ты обижаешься? – «включила дуру» Зинаида Яковлевна. – Разве на таких стариков, как я, обижаются? О вас, между прочим, беспокоюсь, чтоб ноги не сбивали, когда умру.
– Что-то я не пойму вас, мама, – вкрадчиво заговорила сноха. – Платье вам не нравится – выкат большой, шарфик вы надевать не будете, воротничок – школьницы носят. Может, вам еще жабо на платье настрочить? – Катерина впала в совершенно справедливую ярость.
Почувствовав, что задела сноху за живое, Зинаида Яковлевна тут же поменяла интонацию и смиренно спросила:
– Разве только жабо. Хоронят сейчас в жабо или нет?
– Что наденут, в том и хоронят, – резко ответила Катерина и собралась было уже повесить трубку, как свекровь ласково защебетала:
– Ну, так давай жабо. Нормально ведь – жабо. Не как у всех. Придут люди прощаться, а я нарядная лежу. В жабо – писаная красавица. Можешь, жабо-то? Их ведь, наверное, уже не выпускают. Галантерею-то всю раздербанили: Ларуся говорит, купить нечего.
– Купить и правда нечего. Но заказать можно… – помягчела сноха.
– Вот и закажи мне, Катюша, жабо. Закажи старухе по старой памяти. Мы ведь с тобой душа в душу жили: ни разу не поругались. А за Мишку-то на меня зла не держи. Я и на коленях перед ним стояла, и кричала, и плакала. Дурной ведь, сама знаешь. И мы ж тебя с Ваней-то не бросили, помогать старались.
– Я помню, – печально прошелестела сноха.
– А раз помнишь, тогда и помоги. Найди бабке жабо. Никаких, Кать, денег не пожалею.
– Не надо мне никаких денег, Зинаида Яковлевна, – пресекла ее пламенную речь сноха и со скрипом пообещала: – Придумаю чего-нибудь, позвоню. До свиданья.
– До свидания! – выкрикнула в трубку напуганная Зинаида Яковлевна и почувствовала, как в ушах застучали маленькие молоточки: быстро-быстро! А потом – большие. Так: «бум-бум, бум-бум». Давление, видно, догадалась она и поспешила принять горизонтальное положение, забыв выпить обязательную по такому случаю таблетку.
– Лара, – взывала к дочери Катерина. – Чудит Зинаида Яковлевна, спасу нет. То ей платье подавай, то не подавай, то вырез под горлышко, то не надо. Сама не знает, чего хочет: загоняла меня совсем. И ведь что интересно: звонит, чуть не плачет – «сшей, Катя, платье», а придешь – не подступишься.
– Какое платье? – не поняла сразу Ларуся, давно привыкшая к тому, что кто-то в чем-то, кроме нее самой, нуждается. Вот она – это понятно. А чтоб бабка восьмидесятишестилетняя – так это перебор.
– Ну как какое платье?! – начала раздражаться мать, за три дня уверившая, что если и существуют дела государственной важности, то исключительно в области кройки и шитья. Не поставив сразу дочь в известность, Катерина натолкнулась на полное непонимание и умудрилась обидеться на Ларочку за то, в чем та не была ну нисколечко не виновата. – Лара! Ты как маленькая! Зинаида Яковлевна попросила меня сшить ей платье на смерть. А то боится, не дай бог, удар хватит, а у нее ничего не собрано. Ни платья, ни туфель…
– Так сшей тогда, раз просила.
– Ну как какое платье?! – начала раздражаться мать, за три дня уверившая, что если и существуют дела государственной важности, то исключительно в области кройки и шитья. Не поставив сразу дочь в известность, Катерина натолкнулась на полное непонимание и умудрилась обидеться на Ларочку за то, в чем та не была ну нисколечко не виновата. – Лара! Ты как маленькая! Зинаида Яковлевна попросила меня сшить ей платье на смерть. А то боится, не дай бог, удар хватит, а у нее ничего не собрано. Ни платья, ни туфель…
– Так сшей тогда, раз просила.
– Я сшила!
– И что? – недоумевает Ларуся.
– И то! Сначала вырез не тот, потом ришелье ей, видите ли, не подходит, а теперь еще и жабо потребовала!
– Жабо?! – не поверила своим ушам Ларочка, привыкшая воспринимать бабку простой и недалекой. Правда, в тяготении ко всему яркому, броскому, нарядному ей было не отказать, но на такие изыски, как жабо, Зинаида Яковлевна, по твердому Ларусиному разумению, была абсолютно не способна. Самое большее – бусы повесить.
– А где ты его возьмешь-то?
– Вот и не знаю. Всю голову сломала. В старой энциклопедии домашнего хозяйства нашла выкройку, но там написано – гофре нужно. Гофре сейчас можно купить?
– Не знаю… – задумчиво тянет Ларочка. – Может, кружево. Кружево можно.
– В любом случае Зинаиде Яковлевне звонить надо. А то купишь кружево, скажет: не то. Опять же, цвет узнать: белый или черный. А то заартачится и заставит переделывать.
– А платье какого цвета? – активно включается в обсуждение Ларуся.
– Черное…
– А материал? Шерсть?
– Нет. Панбархат.
– Панба-а-архат? – вырывается у Лары. – Тот самый, который дед Ваня из Самарканда привез? Который она мне на выпускной не дала?! Ничего себе! Ма-а-ам, ну ты мне объясни, зачем этой старой вешалке платье из панбархата? Кто ее в этом панбархате увидит? Она из дома уже три года не выходит!
– Все увидят, – спокойно поясняет Катерина.
– Кто «все»? Ты да я да мы с тобой?
– Ну почему это «ты да я да мы с тобой»? – недоумевает Катерина. – Соседи увидят, родственники, из тех, что остались, может, с работы придут…
– Зачем, мама? Ей что, звезду Героя Советского Союза на днях вручать будут? С какой это стати к ней все притащатся?
– Ты не понимаешь, Ларочка, – догадывается мать и начинает терпеливо объяснять в трубку: – Твоя бабушка позвонила мне и попросила сшить платье. Я пришла, она дала мне ткань – тот самый панбархат, который ты давно хотела. Я платье раскроила, прострочила, оказалось – не то…
– Ты мне уже говорила! – взвизгнула Ларуся, пытающаяся прийти в себя после бабкиного предательства. И ведь главное что: окна у нее на той неделе мыла, специально не взяла, расстраивать ее не хотела, думала, рано или поздно ее панбархат и так мой будет. А тут платье бабке понадобилось…
– Вот я и объясняю, – Катерина словно не слышит дочернего взвизгивания и спокойно продолжает рассказ: – Платье ей надо на смерть. Говорит, Маруня лежала красавица, и она так же хочет.
– На какую на смерть?
– Ну, господи ты, боже мой, Лара! Почему ты такая бестолковая?! Я же тебе сто раз сказала: Зинаида Яковлевна попросила сшить меня платье на смерть, а то случись что, а у нее ничего не приготовлено.
– А зачем из панбархата-то? – взмолилась Ларочка. – У нее что, другого материала не было?! Обязательно этот?
– Ну, знаешь! – возмутилась мать. – Последняя воля человека – пусть что хочет, то и делает. Удивляешь ты меня прямо! Сколько можно на старуху обижаться?! Хочет платье из панбархата, пусть будет из панбархата. Ее право. А ты, Лара, как-то помягче все-таки будь. Мне ведь тоже не двадцать, попросишь так тебя о чем-нибудь и услышишь: это тебе зачем? А то тебе зачем? И так жить страшно, еще и ты тут…
– Чем это я тебя так напугала? – разозлилась Ларуся.
– Не хочу я в таком тоне с родной дочерью разговаривать, – оборвала ее мать и повесила трубку. Обиженных стало больше.
Ночью Зинаида Яковлевна ругала себя и сноху за спешку («Могла бы еще и подождать!»), за то, что нарушила естественный ход событий, а думала, что схитрила…
Этой же ночью Катерина вспоминала о своей, ныне покойной, матери и честно признавалась себе в том, что для Зинаиды Яковлевны все ритуальные хлопоты осуществлять приятнее и не так страшно. А еще она думала о том, что с уходом свекрови из жизни окончательно обнажится передовой рубеж, на который выйдет она, Катя, и будет своей большой и унылой грудью закрывать от опасности своих дочерей. Но на передовой рубеж ей не хотелось, поэтому она с благодарностью перебирала в памяти разные эпизоды, связанные с неугомонной Зинаидой Яковлевной, и просила у Бога отсрочки для своей на первый взгляд бестолковой свекрови. О том, что бестолковость ее носила мнимый характер, Катерина догадалась недавно, когда схоронила собственную мать и поняла простую истину: для чего-то они живут, эти старики. Для детей, пусть и взрослых, например, живут, прикрывая их с того самого передового рубежа. А не будет их, и все – ты первый. Значит, в любой момент – за ними.
И этой же ночью на другом конце города плакала злыми слезами Ларуся, распростившись с заветной мечтой о бархатном жакете. Но это только так казалось, что из-за мечты. На самом деле плакала она из-за невыносимости жизни, невыносимости ее железного неумолимого хода, грохот которого доносился уже и около ее двери. Сначала бабушка, потом – мать… Ларочка не хотела признавать этой ужасной преемственности, точнее – не могла противостоять ей. Она обещала себе быть спокойной и ко всему относиться философски, не дергаться по пустякам, не решать неразрешимое, не преодолевать непреодолимое. Но, как бы она ни убеждала себя в собственной стрессоустойчивости, при мысли о зловредной бабке и злосчастном куске панбархата ее накрывала такая волна рыданий, услышав которые люди обычно говорят: «Кто-то умер».
С утра Зинаида Яковлевна не почувствовала своего тела. «Парализовало, наверное? – пронеслось в голове и тут же исчезло. – Нет, не парализовало, говорю же. Пусть про себя, но слышно». Она попробовала поднять руки – рук не было. Пошевелить ногами – тоже безрезультатно. Наверное, умерла, предположила Зинаида Яковлевна и почувствовала себя как-то странно: то ли грустно, то ли радостно. Ангелы над ней не пели, бесы не прыгали, играло радио, транслировали какой-то хорошо известный романс. «Надо же… и у них радио. Не только у нас». Радио щелкнуло, замолчало, а через минуту возобновило свою работу словами: «Болят ноги? Скрипят суставы? Скажите «нет» болезням. Скажите «нет» вместе с нами, поклонниками здорового образа жизни. Газета ЗОЖ и журнал «Сто лучших товаров России» представляют…»
Упоминание о России всколыхнуло душу Зинаиды Яковлевны, и она проснулась – к своему огромному удовольствию. День обещал быть радостным. В полночь началась Пасха. В честь праздника она съела два яйца и с чувством выполненного долга заснула. Теперь стало ясно: многовато употребила, оттого такие сны и снятся – руки-ноги отказывают.
Сегодня Зинаида Яковлевна ждала в гости Ларочку, Катю. Может, кто из соседей зайдет, кто вспомнит, конечно. Ну, Мишка с этой своей Татьяной. Рыжая, глазастая, хохочет, бесстыдница, и к нему все время прижимается. Но сегодня – пусть. Сегодня Пасха, все можно.
Первой заявилась Катя и, похристосовавшись с бывшей свекровью, вытащила увесистый пакет с роковым платьем.
– Готово уже? – чуть ли не простонала Зинаида Яковлевна и заглянула вовнутрь: блестящим веером поверх платья лежало кружевное гипюровое жабо черного цвета. – Сшила? – охнула она и подняла глаза на сноху.
– Сшила, – весело и уверенно произнесла Катерина. – К празднику торопилась. Думаю, дай вас порадую – все сделаю, и пусть лежит.
– Ну, пусть лежит, – согласилась Зинаида Яковлевна и вручила пакет снохе обратно.
Та в ее жесте не увидела ничего особенного, посчитав это за невнятную просьбу старой женщины убрать платье на место. Не сумев определить – куда, Катерина вынула платье из пакета и повесила на стул блестящим жабо вверх.
– Любуешься? – не преминула съязвить Зинаида Яковлевна, но тут же осеклась, вспомнив о празднике.
– А чего ж не любоваться? – простодушно ответила Катерина. – Красиво ж получилось!
– Красиво, – признала Зинаида Яковлевна и брезгливо потрогала одним пальцем глянец гипюрового кружева.
О красоте жабо сразу заговорила и приехавшая Ларуся, молниеносно прикинувшая, не сгодятся ли материнские выкройка и умение и в ее гардеробе.
– Отлично получилось, – повторяла она раз за разом, думая, что делает этим бабушке приятно.
– Ну что ты заладила? – не выдержала Зинаида Яковлевна. – Отлично! Прекрасно! Ты не на красоту смотри, а на то, как надевать ее на меня будешь. Обряжать-то сами будете, никаких мне мужиков чтоб не было! А то пригласят по телефону, мужичье приедет, им все равно – мужчина, женщина, водой опрыскают, одежонку натянут – принимайте, родственники. Чтоб меня так ни-ни! Даже не думайте!