Он сидел в темноте на удобном пластиковом стуле.
Холод еще не успел пролезть в стянутые вязаными манжетами рукава.
Глаза отдыхали на отражении огней в колеблющейся черной воде. Здесь было темнее, чем на Красной Пресне, но совсем темного места в таком мегаполисе, как Москва, наверное, вообще не сыскать.
Даже низко нависшие облака светились, отражая миллиарды городских электросвечей.
Было тепло и свежо одновременно.
Было хорошо.
Нарушила уединение жена.
Подставила стул. Обняла рукой за плечи.
Стало еще лучше.
19. Новорижское шоссе, полчаса езды от Москвы. Друзья встречаются вновь
С утра я съездил к Береславскому.
Умом понимал, что каждое мое теперешнее передвижение чертовски опасно.
Но мне надо было получить от него одно обещаньице. Он ведь сумел убедить меня, что не нарушает своих обещаний.
Вот я и поехал.
Партнер встретил неприветливо. Ефим Аркадьевич вообще меня не любил. Возможно, получил обо мне какую-то новую информацию. От того же Джамы.
Думаю, если б профессор не так нуждался в деньгах или, что даже важнее, больше бы знал о моем жизненном пути, наше партнерство не состоялось бы.
Но, к счастью, все случилось так как случилось.
— Какие вопросы? — спросил меня Береславский, когда я сел в его машину.
— Только один. И довольно выгодный.
Может, я зря сосредоточился на его алчности. Потому что профессор никак не среагировал.
— Хорошо, — зашел я с другого конца. — Сделайте это для Наргиз. Сейчас прошу только о ней.
— Что именно? — наконец он выказал интерес.
— Мы с ней скоро уезжаем. Деньги переведены.
— Знаю, — сказал Береславский, чтоб я быстрей переходил к сути. Я и перешел.
— Если меня грохнут, здесь или по дороге, Наргиз не сможет их получить.
— Почему? Ты не съездил к тому деятелю второй раз?
— Съездил. Документы оформил. Паспорт Наргиз вписал.
— Ну и в чем дело?
— Она выросла в кишлаке. Или в ауле. Она не знает, где Каймановы острова.
— Я тоже не знаю, — парировал Береславский. — У меня всегда было плохо с географией. Зато летчик знает. И кассирша в авиакассе.
— Слушай, партнер! Ну что, мне перед тобой на колени становиться? Хочешь — встану. — Ради Наргиз мне было не западло встать на колени ни перед кем.
— Не хочу, — испугался партнер.
— Я люблю ее, — сказал я. — Никогда никого не любил. Даже, наверное, мать. А ее вот — люблю.
— Так в чем просьба? — Похоже, он наконец понял, что речь вообще не обо мне.
— Если Наргиз останется одна, отвези ее к деньгам сам. Возьми себе часть, какую — тоже реши сам. Только отнесись к ней по-человечески. Не как ко мне.
— Я к тебе не по-человечески отношусь? — не понял он.
— Замнем, — предложил я, чтобы не усложнять. — Ко мне все относятся не по-человечески. Да я, в общем-то, и не человек. — Последнюю фразу я произносить не собирался. Она вырвалась сама. Проклятые Туровы. Проклятые друзья детства. Проклятая жизнь.
— Короче, — прервал мои мысли партнер. — Если тебя убьют, я помогу Наргиз получить деньги, так?
— Так, — облегченно выдохнул я.
— А как я узнаю о ее проблемах?
— У нее есть ваш телефон. Если дадите еще контакты, мне будет спокойнее.
— Хорошо. — Береславский достал визитку и дописал в нее дополнительные телефоны, мейлы и скайп. — Хоть один, но сработает. До меня обязательно дойдет.
— Спасибо, — сказал я. У меня действительно с души гора свалилась. Впервые за долгие годы стало легко.
— Все же тебе лучше выжить, — подумав, сказал партнер. — Вряд ли ты ей миллионы оставишь. Да и не только в деньгах дело. Так что лучше будь рядом. Хотя бы первые несколько лет.
— Я постараюсь, — сказал я. — Девочка вон через полгода родится. Я знаю, что это такое — ни разу не увидеть отца.
— Поздравляю, — после паузы сказал Береславский. — Если воспитаешь человеком — считай, искупил.
— Все искупил? — как дурак, с надеждой спросил я. Все-таки профессор на меня оглупляюще действует.
— Вряд ли все, — вздохнул профессор. — Но тогда твое существование станет осмысленным.
Черт, он нашел точное слово. Не зря профессор. Раньше в моей жизни не было смысла.
Теперь — есть.
По-хорошему, теперь мне не надо ехать по адресу, указанному в булатовском конверте. Потому что это — не главное. Это — из прежней жизни, которая не имела смысла.
Но прежняя жизнь не отпускает мгновенно.
Вот почему я поеду.
Впрочем, это уже никак не касалось Береславского. Он просто вежливо ждал, пока я додумаю свою думу.
Вернувшись домой, отдал драгоценную визитку жене.
Заставил выучить наизусть все многочисленные цифры.
Удивительно, но на это у нее ушло всего несколько минут. Даже испугался — может, она с такой же скоростью их и забудет?
После обеда — овощной суп, тушеное мясо, морс, я никогда так вкусно не ел — заставил ее повторить цифры. Не ошиблась ни разу.
Ближе к вечеру стал собираться.
Зайдя в ванную, проверил оружие и сам себе перевязал руку. Наргиз не должна знать о моем ранении. Она и так слишком много в своей жизни слышала плохих новостей. Там же, в ванной, выпил очередную таблетку ампициллина. Запил из-под крана. Вроде ничего не указывало на воспаление, пуля прошла насквозь. Но береженого бог бережет. Написано: курс пять дней — буду пить пять дней. Глядишь, дочь Наргиз будет знать своего отца.
Жена села в уголок, на табуретку, и исподлобья следила за мной.
Типичная для нее манера поведения.
Типа, ничего не могу поделать, но не одобряю.
Я подошел к ней, поцеловал в макушку. Почему-то мне это чертовски приятно. Не менее приятно, чем в губы. Может, потому что этот поцелуй — точно без секса. Чистая любовь.
Прежних своих баб я никогда не целовал в макушку. Там был чистый секс.
— Я ухожу в одиночку последний раз, — сказал я Наргиз. — Потом мы всегда будем вместе.
— Честно? — спросила она.
— Честно, — ответил я.
— Таблетку не забыл выпить? — сказала уже у дверей жена.
Вот тебе и все мои тайны!
Тяжело что-либо прятать от женщин.
К Полею ехал на моторе. Старался ловить южных. Точно никуда не донесут. Правда, уже в Москве был забавный инцидент. Ловил тачку в сильно безлюдном месте, по ночному времени. Машина — тонированная «шестерка» — тормознула, но я увидел, что на заднем сиденье — еще человек. Причем так пригнулся, чтобы быть минимально заметным.
Я этого не люблю. Жестом показал им ехать дальше.
Тогда водила стал прямо орать, что, мол, раз остановил — садись. Пришлось показать им «тульского Токарева». С глушителем он выглядит еще красивее.
Горцы все поняли правильно. «Шестерка» взвыла мотором и с заносом ушла по шоссе.
Впрочем, нынешний водитель — пожилой небритый грузин — грабить меня явно не собирался. Мужика больше волновало, чтобы я его не ограбил.
Жизнь у него точно несладкая. Вкалывает на чужбине, наверняка содержит семью. Да к тому же лицом отвечает за действия швали, собравшейся в столицу со всего бывшего СССР.
Остановился примерно за километр до назначенного адреса. Теперь уже и не понимаю, как я раньше обходился без навигатора и спутниковых карт.
Поселок охранялся, но — таджиками. Без оружия и запуганными до глубины души.
Я показал им удостоверение, у меня их много, они сами провели на территорию.
Впрочем, дача полеевского донора оказалась совершенно автономной территорией, со своими камерами слежения и охраной.
Под камеры лезть не стал. Ни к чему.
В принципе, с приглашением можно было пройти и внутрь. Но решил повременить. Если можно все провернуть вне периметра — оно будет проще. Потом пробежка в полтора километра до трассы, схватить мотор — и в сторону от Москвы. Дальше пересесть на следующий и уже тогда потихоньку возвращаться.
Теоретически, как писали в советских детективах, следы остаются всегда. Практически же все зависит от того, в чьи руки они попадут. И еще — от времени, которое будет в распоряжении тех, кто ищет.
С учетом того, что улетаем мы завтра, для начала — в Египет, времени искать меня у сыскарей точно не останется.
В итоге мне просто повезло.
Я даже на это не рассчитывал.
Видать, вечеринка была настолько среди своих и настолько без опасений, что они просто пошли гулять по поселку.
Мне оставалось лишь пробежать лишних пятьсот метров, зайти в лес и ждать группу оживленно переговаривающихся мужчин и женщин. С учетом того, что дорожки в поселке освещались мощными, с желтизной, ртутными лампами, подстрелить моего друга детства было легче, чем в тире.
А вот и они.
Впереди шли трое, две женщины и мужчина. Они как раз оживленно и беседовали.
Далее шел одинокий молчаливый гражданин. Возможно — охранник. А за ним — интересующий меня человек.
А вот и они.
Впереди шли трое, две женщины и мужчина. Они как раз оживленно и беседовали.
Далее шел одинокий молчаливый гражданин. Возможно — охранник. А за ним — интересующий меня человек.
Полеев, собственной персоной.
Второй никак меня не интересовал, но некоторое время перекрывал мне Полея. Даже мелькнула мысль положить обоих. Типа, скажи мне, кто твой друг, и я скажу, кто ты.
Но тягостные размышления последних недель сделали свое дело, и я не стал ввязывать мужика в чужую игру.
Короче, они прошли мимо меня совершенно бесполезно.
Я уже думал идти к их дому и прорываться внутрь, как снова услышал голоса.
Поселок был маленький, весь в лесу, они, видать, решили пройтись еще кружок по свежему воздуху. Не успели, стало быть, все обсудить.
Теперь шли вдвоем.
Задача упрощалась.
Когда подойдут ближе, я просто выйду на дорожку.
Второго не трону, все равно успею исчезнуть. Полей же получит свое.
Так и сделал.
Встал перед ними.
Они в страхе проглотили языки.
— Узнаешь, Полей? — спросил я.
— Ты нарушаешь договор, — сказал он. Не трусливые у меня друзья, надо отдать должное.
— Ты мне всю жизнь нарушил, — возразил я.
— Я расплатился, — твердо сказал он. — Больше ничего тебе не должен. Если у тебя есть совесть.
Разговора про совесть с Полеем на мушке я как-то не ожидал. Оказался не готов. Второй мужик тем временем начал приходить в себя, но броситься в сторону или на меня пока боялся.
— У меня к тебе ничего нет, — сказал я ему. — Не трясись. Просто хотел сказать. Ты и твой партнер — говно.
— Я хоть раз тебя обманул? — спросил меня Полей.
Я начал вспоминать.
Получалось, что нет.
В это дерьмо, которое называлась моя жизнь, я влез сам. Под давлением. Но не под пытками. Руководствуясь, как говорят в официальных документах, здравым смыслом. В моем, разумеется, понимании.
Я молчал, теряя драгоценные секунды.
— Ладно, — наконец принял решение. — Живи.
И чтоб не повторилась история с Амиром, попятился спиной в лес.
Впрочем, они не шевельнулись. По крайней мере, до тех пор, пока я их видел.
Удивительную дурь я исполнил.
Зачем лез, если не готов был стрелять? Убивает ведь не нож и не пистолет. А готовность его хозяина резать или шмалять.
Я сейчас не готов.
Впрочем, рассуждать на философские темы было некогда. Я собирался вернуться к Наргиз живым, а значит, пора делать ноги. Оставалась надежда, что Полей с его донором не станут поднимать шума. Но лучше надеяться на себя, чем на чье-то действие или бездействие.
Выбежав на дорогу, стал ловить машины.
Как назло, никто не останавливался. Если б я действительно устроил стрельбу, мне бы уже было тухло.
Только теперь до меня стало доходить, что я, похоже, профнепригоден. Почему не припрятал мотоцикл или скутер, как в Астрахани? Почему не нанял втемную какого-нибудь идиота-бомбилу — хотя бы для того, чтоб покинуть горячее место? Нет, мне точно надо уезжать. Чем быстрее, тем лучше. Максимум на что я сейчас способен — это руководить небольшой тюрьмой африканского царька. И то, боюсь, не смогу быть слишком строгим.
Погони за мной явно не наблюдалось. Я плюнул на конспирацию, перебежал широченное шоссе и стал ловить машины, идущие в Москву.
Наконец тормознула тентованная «Газель».
Оказалось — не ради меня: водиле захотелось облегчиться. Но раз уж остановился — взял пассажира, тем более я сразу отдал ему тысячу рублей.
Проехав въездной пост, еще раз машинально отметил, что меня не ищут.
Я промок, рука болела, чертовски хотелось спать.
Еще за две тысячи грузовичок — благо с московскими номерами — довез меня прямо до дома.
Плевать на конспирацию.
Завтра утром мы улетаем в Египет.
А это уже Африка. Пусть и самый северный ее край — карту я уже тоже детально изучил.
На первом этаже вызвал лифт, поднялся на наш пятый.
Представил себе, как сейчас обрадуется жена.
Больше не буду от нее ничего скрывать, пусть перевязывает мужнину рану, тем более — не такую уж страшную.
Открыл дверь своим ключом.
— Наргиз, ты спишь? — спросил негромко, чтобы не будить, если действительно спит.
— Она не спит, — ответил из темноты знакомый голос.
Он все-таки поймал меня, чертов капитан!
Свет включился.
Джама сидел на стуле, направив на меня свой кургузый «Макаров». Или не «Макаров»? Похоже, в мой лоб смотрела какая-то самопальная штуковина. Впрочем, зная Джаму, я не сомневался, что вполне смертоносная.
Однако страха не чувствовал. Только радость оттого, что успел договориться с Береславским о Наргиз.
Она, кстати, присутствовала здесь же, плотно связанная широким скотчем и с заткнутым полотенцем ртом. Я напрягся, но не увидел никаких повреждений на ее лице. Только страх в глазах. И то наверняка не за себя.
— Ты счастлив? — спросил я капитана.
— Пока не понял, — честно ответил он.
Не меньше минуты мы молчали. Мне было почти все равно. А он как-то нервничал.
И вдруг я понял.
И засмеялся.
— Ты что, спятил? — спросил Джама.
— Нет. Просто пару часов назад вот так же стоял перед одним козлом.
— Каким же?
— Полеевым, ты знаешь.
— Убил депутата Госдумы?
— Не-а, — снова рассмеялся я. — Обозвал говном и отпустил. Потому и смешно.
— А почему… отпустил? — осторожно спросил Джама.
— Потому что пули ничего не решают, — ответил я. На меня вдруг обрушилась усталость. И не за пару последних суток, а за пятьдесят последних лет.
Мне больше не хотелось смеяться. А хотелось спать. И еще хотелось размотать скотч, потому что у Наргиз нежная кожа, наверняка будет раздражение.
— То есть ты хочешь сказать, что я тоже должен тебя отпустить? — спросил капитан.
— Мне наплевать, — честно признался я. — Каждый должен решать сам.
— А как же Туровы? — тихо спросил он.
— Не знаю, — сказал я. — Еще та девка из Волжанки. Парень не снится. А девка достает.
— Мне тебя пожалеть? — спросил Джама.
— Себя жалей, — посоветовал я. — За то, что сделал. Или еще сделаешь.
— Ты мне мозги не пудри! — чуть не крикнул Курмангалеев. — Я беременных не убивал!
— Убей меня — и вы квиты! — Как Наргиз умудрилась освободиться от полотенца, до сих пор непонятно.
— Цыц! Тебя не спрашивают, — сказал Джама, впрочем не поднявшись завязать ей рот снова. Уже видел, что она не станет кричать.
— Не груби моей жене, — попросил я его. — По крайней мере, пока я под прицелом.
— Почему ты не пристрелил меня у Туровых? — спросил он, не отводя пронзительных глаз.
— Потому что пули ничего не решают, — еще раз повторил я. — И не тяни резину. Делай, что решил. Если Наргиз останется без меня, отвези ее к Береславскому. Он в курсе.
— Вот что, — сказал он, подумав. — Давай сюда ствол.
Я вынул здоровой рукой ТТ и положил его на пол.
— Отойди на шаг.
Я отошел.
Он поднял оружие, снова сел на стул и не глядя положил пистолет себе на колени.
— Что у тебя общего с Береславским? — спросил Джама.
— Он — мой гарант. Для Наргиз.
— С чего это профессор кинулся тебе помогать?
— Не мне, я же сказал. Он помогает Наргиз.
— Она действительно беременна?
— Справки у нас нет.
Опять потекли томительные секунды.
— Слушай, Джама. Я спать хочу. У Наргиз затекли руки. Решай что-нибудь.
— Что мне решать, не посоветуешь? — спросил он. — Я вчера был у Туровых, на Митинском.
— Мы — позавчера, — сказала Наргиз. Наверное, потому что я бы не стал про это говорить.
— Я видел, — кивнул Джама.
И стал набирать номер телефона. Потом включил мобильник на громкую связь.
— Ефим Аркадьевич, извините за ночной звонок.
— Ничего, Джама. Что случилось?
— В том-то и дело, что ничего. Сидим вот, с Грязным беседуем.
— И что ты хочешь от меня услышать? — голос Береславского стал как у нас с Джамой — обиженным и усталым.
— Хочу понять, что бы сказали Туровы. Помните, я вам рассказывал?
— Помню, Джама, — ответил он. И тихо продолжил: — Я не знаю, что бы сказали Туровы. Знаю только, что твоих друзей убил Грязный. А сейчас спасает беременную девчонку Краснов. — Тут он замолчал и после секундной паузы закончил: — Мне кажется, нельзя мстить Краснову за Грязного. А девчонке мстить вообще не за что.
— То есть понять и простить? — улыбнулся Джама.
— Не так, — не согласился профессор. — Догнать и убить. Если речь идет про убийцу. А в данный момент — вопрос спорный.
— Понятно, — вздохнул Джама.
Он встал, отвернул у ТТ глушитель и сунул все по отдельности в карманы.
— Я не желаю тебе доброй ночи, — на прощание сказал капитан.
Мы остались одни. Я долго распутывал Наргиз, стараясь не причинить ей боль.