– Починил, ну, – мрачно сказал Серый. – Три часа, блин, убил, молотком по пальцу заехал вон, и стамеска эта…
Он смачно засосал ребро ладони.
– Теперь Петрович вообще зашухерится, рубка, как граница, на замке всегда станет, – отметил Вован. – Ни музон послушать, ни фига.
– Ага, – печально согласился Серый, перестав чмокать, и завозился так, что сетка кровати залязгала.
– Ладно хоть Ротару нахлобучили, – сказал я утешительно.
– Он новую запишет, – отметил Генка. – Делов-то.
– А пусть пишет, – легко отозвался Серый, перестав возиться. – Пусть включит только, фюрер. Я ему Арканю Северного поверх запишу.
Он потряс рукой, в рассеянном свете болтавшегося над окном фонаря серебристо блеснуло.
– Обаце, – сказал Вован с нарастающим восторгом. – Ты ключ скоммуниздил?
Серый вскочил на кровати, которая чуть не сбросила его башкой в пол, и с трудом принял торжественную позу. Мы радостно взвыли, кто шепотом, кто почти в полный голос. Серый с лязгом рухнул в постель и накрылся простыней, мы тоже. Дверь со стуком распахнулась.
– Кто орал? – спросил Валерик.
Мы усердно сопели, не открывая глаз. Может, пронесет.
Щелкнул выключатель, за веками стало светло. Не пронесло. Блин.
– Я в последний раз спрашиваю, кто орал после отбоя? – напористо поинтересовался Валерик.
Интересно, он впрямь надеется, что мы тут сейчас все повскакиваем и радостно застучим друг друга?
В принципе, исключать этого было нельзя. К нашей тройке из третьего временно подселили остальных пацанов, оставшихся на вторую смену, – их палаты уборщица с медсестрой заперли, предварительно чем-то навоняв внутри. Девчонок и кучковать не пришлось, в их крыле остались только Наташка с Ленкой, вожатые к ним почти и не заходили – так, наша Марина Михайловна вечером заскакивала проверить и поболтать, а в основном, по-моему, чтобы смыться от Валерика. У нас тоже подселение было небольшим, – видать, тринадцатилетние подростки относятся к наиболее нелюбимому родителями виду, а остальных пацанов дома все-таки ждут. Из первого отряда на вторую смену не оставили никого, из второго – толстого Генку Бурова, ну и пару щеглов из четвертого. Я их не знал совсем, но все равно не слишком верил, что кто-нибудь радостно вскочит с заявой: «Валерий Николаевич, кричал после отбоя Владимир Гузенко, отчет закончен!» И в то, что Вован добровольно сдастся, я не верил. Тем более что он вроде не один орал – хоть и громче всех, как всегда. Серый, гад, умел вызвать искренний восторг.
– Встать, – скомандовал Валерик.
Началось. Маринка опять сбежала, вот он и психует.
Зашуршали простыни, сетки кроватей залязгали не в рифму. Я открыл глаза и встал – ладно хоть не последним. Последним, как всегда, был Генка, который, кажется, реально умудрился уснуть и сейчас моргал и пошатывался.
Валерик покосился на него, дернул усом, как император Петр в кино, и скомандовал:
– Упор лежа прин-нять. Живее, живее. Так. Начинаем отжимания. Ирряз. Двааа. Рряз. Не сачкуем, касаемся грудью земли. Касаемся, а не ложимся. Дваа. Рряз. Колени выпрямить. Гузенко, ты не насмеялся еще? Сейчас без штанов в коридор отправишься. Мы тогда посмеемся. С девочками вместе. Посмотрим на тебя. Дваа.
Тут главное было не вякать. Завода у Валерика обычно хватало минут на пять, потом он успокаивался, говорил что-нибудь грозное и отправлял всех по койкам. А если вякнешь, отжимания могли перейти в одевания-раздевания на время, в кроссы по ночному двору или просто в построение вдоль коридора. В труселях полчаса тянуться по стойке «смирно» не очень весело, особенно когда девки из своих палат подглядывают, а тебе уже спать охота.
Что Валерик козел, до нас дошло не сразу. Они ж с Витальтоличем друзья и как будто из одного лукошка – оба молодые, спортивные, усатые, малость патлатые и в тельниках. Только Витальтолич повыше и светленький, а Валерик коренастый, темный и псих. Все время цепочку на кулаке крутит, носом дышит и норовит обозначить несколько смертельных ударов по собеседнику. И наколка у него на плече здоровенная, с синим щитом, мечом и звездой. А у Витальтолича только A(II)Rh+ подмышкой, и он этого вроде стесняется.
Витальтолич никому не давал посмотреть растрепанную общую тетрадь в ободранной коричневой обложке, в которой, по словам пацанов, был полный курс секретного боевого самбо и каратэ на черный пояс. А Валерик армейским блокнотом, каллиграфически исписанным стихами, песнями и афоризмами про войну, дружбу, любовь к Родине, матери и коварным девчёнкам (строго через ё), щедро делился со всеми желающими.
Еще Валерик любил рассказывать. Не очень умел, но любил. Напористо так, с шуточками и отвлечениями, которые иногда были интересней рассказа. Поначалу мы его за это и терпели. Валерик посмотрел кучу четких фильмов и прочитал немало классных книжек и умел, в отличие от того же Ирека, пересказывать их кратко. Правда, Ирек говорил, что Валерий Николаевич путает все на свете и рассказывает неправильно. Но, во-первых, Ирек мог и врать от зависти, во-вторых, даже если так, – какая разница. Слушать прикольно, а точность пускай учителей литературы заботит, которых тут вроде нету.
К тому же Валерик пересказывал книжки, о которых Ирек и не слышал. Например, «Мастера и Маргариту» – про черта, который живет в нашем мире, и у него такие специальные часы с указателем «Д» – в смысле дьявол – и «Ч» – в смысле, человек, а не черт, как мы сначала подумали, – и вот он эти часы переставляет, и становится то тем, то другим, и переживает всякие приключения. При чем тут мастер и Маргарита, Валерик не помнил и вообще сказал, что ему книжка не слишком понравилась, но я все равно решил при случае найти ее и почитать. Как и еще одну, про нашего разведчика на другой планете, который рубился на мечах с местными рыцарями, и все это снимала камера в обруче на голове разведчика. Тут Валерик даже названия не помнил, но не так много у нас фантастики, чтобы такая круть с мечами и камерой не отыскалась. А не найдется – ну не судьба, значит. Я же не Ирек, чтобы без книжек умирать. Он за полсмены перечитал все, что было толкового в школьной библиотеке, и последнюю пару недель мучил книжку на украинском – за то, что ракета с инопланетянами на обложке. И домучил ведь – чтобы сказать, что муть редкостная. Меня бы спросил сразу, дурачок, я бы по обложке сказал.
В основном Валерик норовил поделиться историями про службу. Служба у него была, на наш взгляд, не слишком интересной и сводилась, похоже, к тому, в чем он нас дрессировал, – одеванию-раздеванию, физкультуре да маршировке. Еще к сборке-разборке автоматов, но автоматов в «Юном литейщике», к сожалению, не было. Или к счастью. Умучил бы нас Валерик. Или грохнули бы мы его на фиг. Даже без патронов. Потому что задолбал. Даже меня – хотя он, как и Пал Саныч, ко мне и к Иреку пытался относиться нормально, на кулаки не ставил и вышучивать не пытался. Но от некоторых проще наезд выдержать, чем дружелюбие.
Наезд, впрочем, выносить тоже непросто. Сейчас, например. Валерик не собирался успокаиваться.
– Встали, – скомандовал он. – Ноги вместе, начинаем приседания. Пятки от пола не отрывать. Понеслась – и рряз. Вафин, я не понял, почему стоим?
– Я спать хочу, – угрюмо ответил я.
– Все спать хотят, – заверил Валерик, поигрывая цепочкой. – Все, кроме одного, который не хочет. А вы же отряд, да? Теперь целая дружина, да? Один за всех, да? Вот и приседаем – все за одного. Рряз, Вафин.
– Я не рряз, – сказал я, пытаясь задавить поднимающийся в животе холод.
– Вафин, сел, я сказал! – рявкнул Валерик.
Я пожал плечами и сел на кровать. Вокруг порхнули смешки, Вован не удержался в приседе и плюхнулся на пол задницей.
Валерик, не обращая на него внимания, прошагал ко мне и остановился в полушаге. Я смотрел на свои колени, но краем глаза цеплял и колени Валерика. Сравнение было невыгодным для меня – у него все загорелое, волосатое и в окружении мышц, а у меня дохлое, красное и в ссадинах – загар так и не липнет, сходит слоями кожи. Это неприятно, а то, что Валерик стоял слишком близко, – еще неприятнее. Хотелось отодвинуться, но кровать ведь заскрипит, да и вообще несолидно.
– Ты самый дерзкий тут теперь стал, Вафин, да? – ласково спросил Валерик.
Почему это стал, хотел спросить я, но промолчал, чтобы не выдать себя голосом. Страшно было, просто ой как.
– Ты знаешь, что я с тобой сделаю за это, Вафин, а? – спросил Валерик так же ласково и вдруг пнул по каркасу кровати с воплем: – А?
Меня шатнуло, пружины заныли. Я поднял глаза, пока они, как всегда, рыдать от обиды не начали, и громко сказал:
– Не знаю.
Валерик, кажется, на секунду растерялся, дернул головой и пообещал:
– Сейчас узнаешь. Ты встань, когда со старшим разговариваешь. Встать, я сказал!
Он снова врезал кроссовкой по кровати – так, что я чуть не слетел на пол. Я вцепился пальцами в сетку под матрасом, стараясь не жмуриться и не опускать голову, когда меня будут бить, убивать и делать что-то еще, что я сейчас узнаю себе на беду, страшную, но недолгую. И тут от двери сказали:
Он снова врезал кроссовкой по кровати – так, что я чуть не слетел на пол. Я вцепился пальцами в сетку под матрасом, стараясь не жмуриться и не опускать голову, когда меня будут бить, убивать и делать что-то еще, что я сейчас узнаю себе на беду, страшную, но недолгую. И тут от двери сказали:
– Валерий Николаевич, можно тебя на минуточку?
В дверях стоял Витальтолич. И я понял, что спасен. Что все мы спасены.
Валерик с лязгом качнул мою койку ногой и пошел, не оборачиваясь, в коридор. Витальтолич окинул нас быстрым серьезным взглядом, коснулся пальцем усов и закрыл за собой дверь. Плотно, но мы все равно слышали их разговор. Не весь, правда, поначалу-то они бубнили, а потом будто рукоятку громкости отвернули.
– …Борзый самый нашелся, урою его, бляха.
– А ты знаешь, чей это сын вообще?
– А ты знаешь, что мне пофиг вообще?
Витальтолич ответил вполголоса и неслышно, а Валерик пронзительно зашипел:
– Ты, если такой умный, сам попробуй! Тебе-то лафа, никого на пересменку на шею не повесили, знай гуляй себе!
– А ты гулять как бы хочешь?
– Докопаться решил, да?
– Да куда уж нам. Ну давай я возьму.
– Что ты возьмешь и куда?
Тут они снова сбавили громкость. Вован покрался к двери и тут же отступил, моргая нам всем лицом и, кажется, даже ушами, потому что Валерик сказал непонятным голосом:
– И весь третий отряд?
– Ну.
– На всю вторую смену? Потому что, если они у меня останутся, я им…
– На всю, на всю.
– А через Пашу – это как?..
– Сам всё сделаю, не дергайся.
– А кто мне газету рисовать будет?
– Вот ты, – сказал со смехом Витальтолич, а кто именно «ты», мы не услышали, слово утонуло в смехе, и следующая фраза тоже.
– Ты чего добренький такой сегодня? – настороженно спросил Валерик.
– Да я всегда добренький, ты просто не замечаешь.
– А Маринка… – вдруг сказал Валерик другим тоном и еще что-то добавил, а Витальтолич назвал его шизиком, но почему – мы не услышали.
Валерик что-то пробурчал, Витальтолич ответил в тон, они оба теперь засмеялись. Смешно им, конечно. А мы тут гусиками всю ночь сиди и жди, чего с нами сделают.
Дверь отворилась, вошли оба вожатых – все еще посмеиваясь и не сразу, потому что по-клоунски уступали дорогу друг другу. Валерик, ухмыляясь, сказал:
– Орлы, слушай мою команду. Встать и лечь. Отбой. Еще кто сегодня вякнет – будет с вашим новым вожатым разбираться.
Народ взвыл радостно и удивленно, будто не в курсе до сих пор.
– Прошу вот любить и жаловать, новый вожатый третьего отряда Соловьев Виталий Анатольевич. Ну и, стало быть, у сборного отряда на пересменку тоже он вожатый.
– А вы, Валерий Николаевич? – меланхолично спросил Генка.
– А я, значит, в первый отряд, рокировка такая.
– Класс, – сказал Генка все так же меланхолично.
Вован с Серым заржали. Валерик явно обиделся, но вида не подал. Он повернулся к Витальтоличу и предложил:
– Ну что, вахту сдал. Командуйте, Виталий Анатольевич.
– Вахту принял. А что командовать, Валерий Николаевич, вы же все сказали – спать и не вякать. Подписуюсь.
Валерик сделал многозначительное лицо, и Витальтолич спохватился:
– Ах да. Первый и третий отряды как бы образуют дружественную коалицию…
– Против второго? – совсем уже флегматично уточнил Генка.
– Против кого – решим. Пока решаем за кого. Друг за друга, значит. Соответственно, наш отряд, то есть первый, помогает нашему, в смысле, третьему, э-э, готовить День Нептуна, а мы им помогаем со стенгазетой и так далее. Согласны?
Вован пожал плечами, Серый задергался на кровати, как припадочный. Он, по-моему, вообще мало что соображал, потому что из последних сил сдерживал вопль ликования по случаю смены вожатого. Непростые у них с Валериком отношения были, очень непростые.
Витальтолич сделал вид, что принял скрежет сетки и плечепожатие за знак согласия, и спросил уже так, что не отвертишься:
– Артур, согласен?
– Не буду я ничего рисовать, – буркнул я.
Даже Серый замер. Валерик с усмешкой сказал: «Тхь!»
– А зачем мне пионер, который не хочет даже газету рисовать? – серьезно поинтересовался Витальтолич.
«За мясом», – чуть не сказал я, но сказал вместо этого:
– Ну и ладно.
И отвернулся.
– Вот видишь, – отметил Валерик.
Витальтолич протянул руку – я съежился, – легонько хлопнул меня по плечу и сказал:
– Ложись, Артур. Утро вечера. Отбой, пацаны. Завтра все решим.
Завтра все решили. И уже вечером выдвинулись в Судак.
4. Иди Судак
– Русский китайца держит, значит, а китаец такой высунулся из самолета и кричит: «Мой друг Китай!» А русскому послышалось: «Мой друг, кидай!» Он раз – и кинул. Китаец вниз летит такой, орет: «Спаси-ите!» А нашему слышится: «Спаси-ибо!» Он такой: «Не за что».
И Вован заржал – как всегда, первый, как всегда, украдкой поглядывая на Ленку. Он радовался собственным анекдотам не меньше, чем чужим. Мы тоже заржали, даже я, хотя слышал этот анекдот тысячу раз. Просто настроение было доброе и легкое. Голову и плечи обхватывала крепкая темно-синяя свежесть с яркими белыми звездами в самом верху, песок холодил подкопченные и накупанные бок и ногу даже сквозь одеяло, а жар лизал лицо и грудь, хотя от костра осталась кучка углей, по которым неровно ползали алые и серые пятна. Хотелось добродушно смеяться, по очереди рассказывать анекдоты, придвигаясь все ближе к потрескивающим иногда углям, и вдруг замирать, слушая размеренный прибой: щщщ, пауза, и как будто по галечным клавишам в другую сторону: щщщ. Силуэт крепости под луной был почти не виден, тем более от костра, но я знал, что и крепость здесь, и море здесь, и небо, и все это наше, и нам не жалко делить их с сотнями спящих, гуляющих и вполголоса треплющихся у костра туристов.
Это Витальтолич предложил, Пал Саныч не запретил, а несколько вожатых и, главное, Светлана Дмитриевна согласились сводить зависших в пересменке пионеров в поход до Судака. Судак – дико красивое место с бухтой, желтым пляжем, чистым морем, скалами и древней крепостью. Здесь половину наших лучших фильмов снимали, включая, говорят, даже «Пиратов ХХ века». От Фанагорской досюда было порядочно – два автобусных переезда, паром и два марш-броска, – но я бы неделю шел, чтобы добраться. Здесь зыкинско вообще. И те, кто нас сюда привел, зыкинские вообще.
Не знал, что летом может быть классно и что так классно просто сидеть у костра рядом с бормочущим морем и болтать с друзьями. Возможно, это и называется счастье, подумал я, улыбнулся, пока никто не видит, тряхнул головой и сказал:
– А вот еще про самолет, знаете, про черта с пилой?
Генка сказал «ага», кто бы удивлялся, а Серый с Вованом и девчонки покрутили головами, показывая, что не знают.
– Короче, Брежнев… то есть Андропов с Рейганом…
– С Картером, – пробормотал Генка, но я только отмахнулся.
– Летят, значит, в самолете, и такой раз, черт с пилой на крыло сел и айда пилить. Ну все орут такие: а, упадем! – машут ему, уйди, говорят, а он, такой пилит и радуется. Рейган говорит: я самый богатый президент на свете, я заплачу тебе миллион долларов, только кончай пилить. Черт сильнее пилит, пофиг ему. Рейган опять: я, говорит, на вас напущу свою самую большую армию с этими, нейтронными бомбами. Черт вообще завелся, крыло трещит. Андропов говорит: дай-ка я. Раз, на бумажке что-то написал, к окошку поднес. Черт увидел, ффить – и нет его. Рейган такой: «Блин. А что ты написал?» Андропов показывает: «Хорошо работаешь, на БАМ пошлю».
Все опять заржали, а Генка сказал:
– А у нас «на КамАЗ» было.
– Да ладно, на КамАЗ. Что страшного-то на КамАЗе?
– А на БАМе?
Я пожал плечом, потому что и сам ничего страшного в БАМе не видел. БАМ по телику показывали: ну, тайга, зима, строители, в основном с усами почему-то. Усов-то я точно не боялся. Зимы тоже. У нас самих такая зима бывает, полиэтиленовый пакет со второй обувью ломается, как тонкое стекло, пока до школы добежишь. Но вот не хватало еще в анекдотах большой смысл искать. Анекдоты не для этого, а чтобы поржать вот так добродушно, когда все компанией сидят.
И все это понимали.
Серый торопливо, пока не перебили и пока все готовы слушать анекдоты про Андропова, Рейгана и самолет, рассказал про сенокосилку с вертикальным взлетом и перешел было к соревнованию по вежливости, но мы с Вовкой одновременно шикнули и сделали глаза по семь копеек. До Серого, как всегда, доходило как до жирафа – пришлось в сторону девчонок ткнуть, которые переглядывались и хихикали. Даже не слишком притворяясь, что этого анекдота не слышали. Может, и впрямь не слышали – им пофиг, над чем хихикать. Да и Серый конкретно тупую пачу построил.
– Про сенокосилку прикольно, – сказал я, чтобы что-нибудь сказать. – А у нас, наверное, на самом деле такие есть: типа трактор, а потом раз, и пушка высунулась.
Я показал, как пушка высунулась, но, наверное, слишком резко. Пацаны заржали, девчонки, кажется, просто рухнули от смеха, а Ленка простонала: