В Афгане Виталик твердо знал, что это временно. Он многому научился за речкой, на многое нацелился. Оказалось, зря целился. Как в пятом классе, когда спортактиву поселка велели готовиться к районным соревнованиям по гимнастике, и Виталик себе все ноги выбил, чуть спину не сорвал, но подготовился шикарно – а соревнования оказались по легкой атлетике. И Виталик прибежал пятым, что ли, с конца.
За речкой все, тем более пацаны из ОРБ, твердо знали, что они герои, понимали, что это очевидно и известно в Союзе всем, и по возвращении собирались скромно это отрицать. Сборы оказались напрасными. Никто ничего не то что не знал – даже не подозревал, даже краешком мысли не касался того факта, что не очень далеко от него несколько тысяч пацанов каждую секунду умирают – за него, и убивают – за него, и травятся, и плачут, и сгорают заживо – за него, за гражданина Советской страны, который об этом даже не подозревает и думать не хочет. Падла.
И всем похер. Всем всё было похер. И это было некруто и западло. Можно было даже подумать, что пацаны умирали и убивали зря, и молчали об этом зря, и героями себя считали зря.
Не зря. За Родину они помирали.
Родина, конечно, знала. Она все знает. Это ее работа – все знать, требовать и не прощать. Как строгая мать толпы неисправимых шкодников.
Виталику это казалось неправильным. Он не был шкодником и не заслужил строгого отношения – вернее, заслужил не больше остальных, к которым, насколько он видел, отношение было совсем не строгим.
И вообще несправедливо как-то: матери нет, зато есть Родина. Которую ни обнять, ни десять копеек на мороженку попросить, ни просто в глаза посмотреть. Слишком много было глаз у лиц, которые выступали от имени Родины. И слишком эти глаза были неласковыми. У таких мороженку точно не допросишься.
Виталик даже ни разу в жизни не ответил на этот дебильный вопрос: кого больше любишь, маму или папу. Дебильный вопрос, кто спорит, но почему всем этот вопрос задавали по сто раз, а Виталику ни разу? Ущербный он как бы? Наверное, ущербный. Зато легко может ответить, кого не любит. С каждым годом все более развернутым ответом, как Вера Даниловна учила.
Она вообще, несмотря на дурковатость, многому учила правильно, а про многое помогала додуматься самостоятельно. Виталик выучил пункты про поступательное развитие истории и революции как ее движущую силу, а самостоятельно додумался про разницу между удачливыми и неудачливыми революционерами и вообще историческими личностями. Одни с малых лет не скрывали неудовольствия в связи с неправильным устройством мира, с малых лет начинали с этим бороться, с малых лет попадали под пресс неправильно устроенного мира и стирались с лица земли. Иногда сразу и в прямом смысле, под сочувственные гимны более осторожных товарищей, чаще постепенно и по нарастающей: вышибались из вузов, с работы, попадали в списки неблагонадежных, садились в тюрьму, калечились, цепляли туберкулез, – и далее сочувственные гимны и вечная память недолгого века.
Другие – вот другие как раз были осторожными. Они видели неправильность мира, но не спешили об этом вопить. Они, как тот Архимед, искали точку опоры: получали образование, качали руки-ноги-голову, делали карьеру, выбирались на площадку, на которой можно хорошенько закрепиться и хорошенько зацепиться, – и уже тогда переворачивали мир. Много бы добился брат государственного преступника, вылетевший из провинциального вуза за смуту в первом же семестре, если бы продолжил смутьянствовать? А Ленин понял свою осечку и добился всего – потому что сумел окончить столичный вуз и стал юристом, считай государственным человеком. Много бы добился Наполеон, не выбившийся в лейтенанты? Или Хрущев, не выбившийся в партийные вожди? Или Брежнев, застрявший в армейском политуправлении?
Виталик понимал, что они добились многого, но не самого нужного и вряд ли были счастливы всю жизнь, особенно под конец: Ленин с Брежневым болели, Хрущев с Наполеоном жили, считай, под конвоем и так далее. Сами виноваты – зачем было забираться так высоко?
Виталик на такие высоты не заглядывался. Он просто хотел жить не хуже других. Может, чуть лучше других. Так, в общем, как заслужил – честной службой и тяжелой работой на благо общества. А если общество этого не позволит, значит оно против Виталика. Значит, оно враждебное. Что делать с врагами, Виталика учили с детства цитатами из классиков – и еще, в отличие от многих, на практике, такой, что не дай бог никому.
Было, конечно, некоторое противоречие в том, что революционные лозунги и речовки вроде «Революция продолжается, значит нам ее продолжать» насаждались сверху донизу, от подворотен до Кремля, властными структурами – против которых и полагалось быть направленной любой революции. Но никто же не заставляет разрушать весь мир до основания. Можно подкопать только ближайшую стеночку – и только для того, чтобы подлезть самому.
Виталик до сих пор не мог себе простить, что однажды не выдержал и спросил про это противоречие на лекции по обществоведению. Не потому простить не мог, что ответ его потряс, и не потому, что обратил на себя чье-либо внимание. Всему техникуму было плевать, в первую очередь лектору, усыпанному перхотью серому гномику в сером же и таком засаленном, что хоть картошку жарь, костюме. Глупо задавать такие вопросы в принципе, обращать на себя внимание и подсказывать кому-то еще про подкоп под стеночку, ведущий вперед и вверх, к теплому сортиру, джинсам, кроссовкам и водке с черной этикеткой. Виталик это понял, едва закончил формулировать дурацкий свой вопрос, и поспешно сел на место, моля, чтобы гномик его послал и чтобы никто из одногруппников ничего не запомнил.
Так и вышло. Никто не запомнил, а гномик не то что послал, просто снисходительно насыпал горсть вызубренных фраз про новую историческую формацию, развитой социализм и направленность революционного начала на национально-освободительную борьбу и антиимпериалистическую солидарность, мир и дружбу. Виталик старательно кивал, хоть снисходительность обозлила его настолько, что он полдня незаметно ходил за лектором по улицам, придумывая, как стукнуть в перхотный эпицентр и куда потом гномика оттаскивать. Не придумал – зачищать местность его тогда еще не научили. Поэтому решил: дадим новой исторической формации шанс убедить нас. А не убедит – сама виновата.
Пока убедить пыталась, старательно так. Оставалось не спугнуть.
И вот вам здрасте.
Сперва Виталик не считал ситуацию совсем трагичной. Артур оправдывался не очень искренне, зато убивался всерьез, при этом, похоже, был готов и дальше держать переживания при себе, как держал все эти недели. Жалко пацана, во всяком случае, жальче, чем капитана Хамадишина, который, оказывается, сам нарвался – целиком и полностью, во всех смыслах. На то и напоролся, как говорится.
И пусть менты-дурачки продолжают потрошить родню убитого мальчонки да конторских пацанов – и разыскивать неуловимых цеховиков. Упорные слухи, за месяц с лишним не уставшие бродить по городу, объясняли, что только подпольные жучки-миллионеры и могли набраться дерзости для демонстративного убийства милицейского капитана.
Виталик сомневался в этом с самого начала, подозревая банальщину вроде рассерженного мужа-рогоносца, но, естественно, никому об этом не сказал, в том числе комитетчикам, допросившим его через три дня после убийства. Допрашивали всех, кто в течение последних лет соприкасался с Хамадишиным по служебным и прочим надобностям.
Значит, не рогоносец. Но и никто из расхожих версий. Забавно.
По крайней мере, теперь все стало на свои места. Места паршивые, неудобные и не очень устойчивые – зато согласно купленным билетам. Радовало, что Виталик не имел к их покупке никакого отношения. Вообще.
Артур считал иначе.
– Я думал, вы раньше придете.
Виталик не сказал, что индюк тоже думал, а просто поднял бровь, ожидая продолжения. Артур смутился и сказал вроде не то, что собирался:
– Ну, на ноябрьский концерт. Вы же руководитель, а даже не увидели, как получилось.
Ты мне претензии предъявлять будешь, молча изумился Виталик. Что-то многовато Вафиных с претензиями на меня одного.
Артур поморгал и спросил:
– Витальтолич, а с остальными что будет?
Виталик сделал лицо совсем сдержанным, честно пытаясь понять. Артур, откашлявшись, вроде как объяснил:
– Если заговор, значит он не один был, сообщники должны быть. И тоже менты, наверное. Они ведь отсидятся, а потом опять будут… Не Андропова, так из горкома, с КамАЗа или пацанов опять…
В голове будто взрывпакет сработал – стало звонко, гулко и пусто. Но хотя бы понятно: не смеяться и молчать. Хуже будет. А хуже может быть, оказывается.
Виталик совсем забыл тот разговор про заговорщиков. Вернее, не забыл, а почему-то решил, что лишь собирался поговорить с Вафиным про неприятности, но попытка не удалась, и потом он с досады чуть было не выдал слегка разукрашенный вариант той же истории вафинскому сынку. Так ему запомнилось – про чуть было. А на самом деле он, оказывается, выдал и попросил докладывать, если что. Артур запомнил и, может, из-за этого и пошел за Хамадишиным. А потом случилось все остальное.
Виталик совсем забыл тот разговор про заговорщиков. Вернее, не забыл, а почему-то решил, что лишь собирался поговорить с Вафиным про неприятности, но попытка не удалась, и потом он с досады чуть было не выдал слегка разукрашенный вариант той же истории вафинскому сынку. Так ему запомнилось – про чуть было. А на самом деле он, оказывается, выдал и попросил докладывать, если что. Артур запомнил и, может, из-за этого и пошел за Хамадишиным. А потом случилось все остальное.
Вот тут Виталик и почувствовал себя льдиной, уходящей в черную кипящую воду.
Ладно. Случилось и случилось. А из-за чего – вопрос сугубо технический и мутный. Прояснить его смогут лишь психиатр да следствие, если до них дойдет. И то вряд ли. Вряд ли смогут: у ментов совсем иные задачи, как и у психиатров, в этом Виталика убедили собственный опыт и судьба матери. И вряд ли дойдет. Потому что вопрос знаком пока двум человекам, и оба этих человека в распространении истории совершенно не заинтересованы. Если, конечно, Артур не проболтается. Не должен, в принципе.
– С остальными сложно пока, Артур, – сказал Виталик сдержанно. – Я сам пока не разобрался. Ну и ты не суйся больше ни в коем случае.
– Ильин входит ведь? – спросил Артур.
– Не суйся, я сказал, – велел Виталик, чуть свирепея. – Я сказал бы, если бы мог и если бы сам был уверен. Тут нельзя без уверенности, большой ведь как бы, должен понимать.
На «большого» Артур неожиданно скривился и отвернулся к висевшему над кроватью Коли плакату с рекламой приключенческого кинофильма «Золотые дукаты призрака». Виталик, сделав вид, что не заметил, бодро спросил:
– Чай больше не будешь, значит? Ну пошли, до дому тебя провожу.
Артур вяло запротестовал, но Виталик велел помалкивать.
Они не спеша дошли до автобусной остановки «Магазин „Океан“». Тут Виталик вспомнил:
– Завтра, значит, не ходи, личная просьба. И отговори, кого сможешь.
Артур сжал зубы, но Виталик опередил:
– Дурью не майся. Говорю же, это как бы замануха, спровоцировать чтобы. Сроду никто никогда таких вещей не устраивал, тем более на сороковины. Там или менты будут, или вражеских пацанов натравят.
– Да ну, – сказал Артур неуверенно. – Как они смогут?
– А как раньше могли? Или ты думаешь, не менты за всем этим стоят?
Он повел подбородком вдоль проспекта Вахитова, ярко освещенного непонятно для кого: кроме них, тут гулял только ледяной ветер, перебрасывавший камскую стылость к корпусам КамАЗа.
– Да ну, – повторил Артур еще неувереннее.
– Это отдельный разговор, короче. В следующий раз, ладно? А пока сиди тихо.
– Конечно. Вы не бойтесь, я никому, и все, как вы сказали… А если надо, расскажу про них, и про себя, и про вас, хоть в КГБ, хоть в ЦК. Мне пофиг, честно. Хоть сейчас. Хотите?
Он смотрел на Виталика, часто моргая на ветру, – и в такт морганиям мир Виталика мгновенно сгорал лютым электрическим пламенем слов: «Он расскажет. Ему пофиг. Он расскажет».
Виталик с трудом усмехнулся и спросил:
– Насчет новогоднего представления-то есть идеи?
Артур пожал плечом.
– А эта девочка – одноклассница, да?
Артур снова повел плечом и быстро глянул на Виталика исподлобья.
– Хорошая, – сказал Виталик серьезно. – Ты бы ей позвонил, что ли, а то ей досталось как бы. И вообще – напереживалась за день, причем за тебя больше, чем за себя.
– С чего бы… – начал Артур и замолчал.
– Вот, – сказал Виталик. – Заодно и придумаете, может. Беги, звони ей. Ждет наверняка.
– А вы?
– А мне бы отоспаться, я ж из ночной.
– Ага. Я имею в виду, вы в понедельник ведь придете еще, раз шеф?
– Да боюсь, Маринмихална на этот счет с живого с меня… – начал Виталик и охнул. – Вот блин. Понедельник же, точно. В понедельник точно не смогу, Артур. Ну, значит, в следующий раз Маринмихална меня по-любому притащит. В среду там или пятницу. А ты будь в порядке, лады?
– Лады, – сказал Артур и, кажется, даже слегка улыбнулся.
В голове напоследок вспыхнуло: «Он расскажет» – и улеглось. Пока не расскажет. А там что-нибудь придумаем. Но лучше, конечно, не оставлять пацана без присмотра надолго. Чтобы он первым чего-нибудь не придумал. Буду приходить, раз шеф.
Ни в среду, ни в пятницу Виталик, конечно, до школы не добрался. В понедельник Федоров вручил ему «командирский» пропуск-вездеход на все заводы КамАЗа и поздравил с началом стажировки в качестве инспектора службы контроля качества дирекции всего объединения.
– Пятилетке качества – рабочую гарантию, а? – сказал он. – А также ударный труд, знания, инициативу и творчество молодых. Твои то есть.
– Это вроде старый лозунг, – осторожно сказал Виталик, – я его в детстве в «Сельской молодежи» видел.
Федоров усмехнулся и сообщил:
– Правильные лозунги не стареют. Главное – вовремя их забыть и вовремя вспомнить.
Во вторник он поручил Виталику составить список провалов в снабжении литейки и кузницы. А в среду отправил с этим самым списком, над которым Виталик корпел всю ночь после почти десятичасового забега по цехам, в командировку по поставщикам.
– Доказчику первый кнут, – сказал он. – Считаешь, что проблема в этих позициях, что они необходимы и что снабженцы не справляются, – покажи пример, добудь. Комсомольский вожак – это не только чубом трясти и речи толкать, это умение выбивать добро из друзей и зло из врагов. И наоборот. Что значит – не умею? Неумелые нам не нужны. Учись, как говорится, в бою, понял? Тебе ли не понять. Нужные гарантии, письма и звонки организуем, хоть из ЦК. Покажешь себя – будет к тебе доверие и вообще. Не подведи. Давай в бухгалтерию, командировки оформлять, Варламов уже ждет.
5. Поставка на свое место
Это Славка обожал комедии, особенно трюковые, особенно французские, и все грозил после дембеля сводить Виталика на «Не упускай из виду» и «Высокого блондина в черном ботинке». Виталик же с детства не слишком любил фильмы, в которых какой-нибудь Пьер Ришар неминуемо проваливался сквозь стеклянную крышу, потом сквозь чердак, верхний этаж – ну и так далее. Потому что классе в третьем понял вдруг, что это только в кино несчастных рыжих все-таки ловят в гору шуб или ванну с жидким бетоном, а на самом деле они так и падают – сквозь первый этаж, подвал, фундамент, метро, ад с чертями или кипящую магму, что уж там выше чего находится. И каждый слой хуже предыдущего, и каждый слой не последний.
Предновогодняя неделя оказалась вот такой комедией, от которой не было смешно никому. Виталику уж точно, хоть он с детства не рыжий.
Командировка за несколько дней до праздников – вполне французская авантюра, и ее хорошо бы укомплектовать плащом, шпагой, веревочной лестницей и маской Зорро, необходимой для финала, в котором участников авантюры будут позорить поименно. В последнюю календарную неделю все судорожно выполняют или перевыполняют план, добивают фонды и закрывают обязательства – это с одной стороны. С другой – так же судорожно готовятся к Новому году: днем договариваются, а вечерами рыщут по магазинам, базарам и нужным людям в поисках елок, колбасы, мандаринов, икры и прочего тающего во рту дефицита со списифическим вкусом, заоблачной ценой и статусом вещи, которая только и обеспечивает чувство праздника и удачно начинающегося года.
Виталик, понятно, сделал предварительные звонки и вроде бы добился вялого внимания на том конце провода, что сулило поездке некоторый успех. Еще Виталик честно поговорил с основными нуждающимися: Кошарой из дирекции чугунолитейки, Жусманом из управления главного технолога, попытался поймать Новикова из службы снабжения, но после третьей неудачи понял, что тот, похоже, уклоняется от встречи осознанно, и слегка обиделся.
Очень не хотелось, но Виталик все-таки заставил себя зайти к Вафину: объяснить ситуацию и спросить про нужды. Тот воспринял все просто на удивление мирно, вздохнул и сказал:
– Конец года ведь, серпом просто. Ладно, будем надеяться – справимся. А я думаю, что ты день энергетика даже отмечать не пришел… Виталь, а может, послал бы ты этих партийных и контрольных? Не будет толку, поматросят да бросят. Уж поверь моему опыту.
Какой там у тебя опыт, подумал Виталик снисходительно, но в ответ попытался пробормотать что-то нерешительно виноватое.
– Ну смотри. Если что, звони, а лучше возвращайся.
Виталик активно покивал, выслушал пожелание по поводу электродов – нужны были какие-то особенные, потому что прежние с освоением высокопрочного чугуна выгорали быстрее спичек, «я это Новикову триста раз сказал уже, а им пофиг, а у нас трансформаторы из-за этого на пик уходят», – пообещал сделать, что только возможно, и убежал.
Маринка продолжала дуться из-за того, что Виталик соскочил с подготовки к новогоднему концерту, а теперь, получается, и с похода на сам концерт. Прощание вышло скомканным, Маринка стерпела поцелуй, из объятий выскользнула, попытку реванша пресекла холодным взглядом, велела беречь себя и убежала на репетицию.