– Ну В-в-виталик, ну что ты к-как старпер-саб-ботажник из ф-фильма.
– Графиком не предусмотрено.
– Так это вы г-график составляете, я-то п-при чем? Вк-ключи в г-график – б-будет в г-г-графике.
– У тебя разрешение есть? Нет. Всё, вопрос…
– Есть, к-конечно.
– Показывай.
– Н-ну в-времени мало. Ты же не д-думаешь, что я д-для собственного уд-довольствия тридцать т-тонн чугуна сварить п-прошу. Потом пок-кажу, у формовки смена к-короткая сегодня.
– Покажи, я сказал.
Епифанов ругнулся и ушел. Виталик был уверен, что в этом году больше его не увидит, но через пятнадцать минут бледный от злости Епифанов вернулся с гроссбухом, в котором стояла виза технического директора под разрешением провести в четвертом квартале 1983 года опытную плавку тридцати тонн высокопрочного состава экспериментальной марки ЧЛЗ-ВЧ80.
Виталик внимательно изучил визу, полистал гроссбух и спросил:
– А обязательно сейчас?
– А к-когда? К-конец к-квартала сегодня. Завтра уже не имеем п-права – да и вых-ходной. П-потом, сегодня никому не п-помешаем, п-ползавода разошлись, остальные тут к-киряют потихоньку.
– И кто тебе плавить и разливать будет?
– Я д-договорился, все ждут, – сказал Епифанов, нетерпеливо переминаясь. – Ну что, разрешаешь? Все равно п-под мою ответственность.
– Ну да, под твою, – сказал Виталик. – Прямо это учитывать будут, если печь сожжем, чья ответственность.
– Да чего сожжем-то! – возмутился Епифанов, подсовывая расчеты. – Абсолютно штатная операция, все по рег-гламенту, просто режим м-м-малость нестандартный.
Вафину позвонить, что ли, подумал Виталик. А смысл? Против разрешения технического Вафин не пойдет, ну и вообще, не совсем же я шошка несамостоятельная.
Он спросил, рассматривая протянутые Епифановым бумаги:
– Почему десятая?
– Она свободная сегодня – ну и в-вообще подходит.
Епифанов принялся, спотыкаясь нараспев, объяснять про сходимость, заглубление и раскисление. Виталик поспешно сказал:
– Все-все, верю, – и расписался в указанных графах.
Епифанов просиял и убежал, не поблагодарив.
Виталик некоторое время смотрел ему вслед, потом сделал пару звонков и убедился, что Умаров, Кишунин и вечно примыкавший к ним Трефилов не отыскали неучтенный источник радости. Послушал новости дня, с силой потер лицо, вздохнул, выдернул из розетки обогреватель и пошел смотреть плавку.
Остальные печи на сегодня уже отработали. Так что работа десятой была слышна, кажется, всему миру в оглушительных подробностях. Епифанов застыл у измерительного блока, только глаза метались от приборов к слепящему глазку над выпускным жерлом и бумажке, смятой в руке. Поодаль во всю глотку переговаривались несколько литейщиков. Виталик подошел к ним, застыл, прислушиваясь, повертел головой и шикнул, неслышный даже себе:
– Тихо!
И стало тихо.
Тишина навалилась сразу, отрезав и обычное грохотание печи, и обычный шум вентиляции, и необычное гудение трансформатора, и зычные переговоры литейщиков – только недоплавленный металл еще несколько раз ноюще хлюпнул в печи, да оглушительно щелкнули остывающие электроды. Лампы и экраны приборов погасли, как и оранжевое сияние сводовых электродов и расплавленного металла в щелях. Огромный корпус освещался только холодным белым сиянием из окон.
«Удочка», оброненная одним из литейщиков на металлический настил, звякнула коротко и пронзительно. Звук сработал, как понедельничный будильник, – литейщики и Епифанов, переглянувшись, рванули к печи, а Виталик – в диспетчерскую.
До 1984 года оставалось девять часов.
6. Синий-синий иней
Виталий позвонил около пяти, когда Вафины только сели лепить пельмени.
У Лоры был короткий день, но после звонка Вазыха она все равно отпросилась пораньше, объяснив начальству, что муж домой, может, на пару часов всего прибыл. Узнав, что не на пару, а насовсем, супруга расцвела, засуетилась, полезла целоваться, стала придумывать, кого позвать на праздник, а чуть придя в себя, шепотом воскликнула, что стол же пустой, и принялась грохотать морозильником.
Стол, понятно, пустым быть никак не мог, пустой стол у Лоры был явлением невозможным, но теперь столу всерьез грозило схлопывание под благородной тяжестью. Накануне Лора нарубила заготовки для нескольких салатов, раздел горячих блюд собиралась ограничить парой пунктов – картошка с мясом под сыром и что-то еще, Вазых не запомнил, – великий муж пришел с большой охоты, как уж без пельменей. Вазых попытался отговаривать, взывать к гласу рассудка и грозить, что все скиснет. Ничто не могло остановить благородную супругу, возжелавшую как следует накормить любимых домочадцев. Вазых добился лишь того, что его громогласно освободили от кухонных обязанностей, коли он так не хочет ничего делать. Вазых возмутился, получил снисходительный допуск, быстренько порубил мясо, чтобы таяло пошустрее, ухмыльнулся и отправился в душ. А Лора принялась выгонять из комнаты мастера мясорубки.
Турик в последние дни вроде бы пришел в себя, начал разговаривать, смеяться и даже звал родителей на новогодний концерт. Родители пойти не смогли, конечно, но переглянулись тогда с облегчением и долго перед чадом извинялись. Сейчас сын из комнаты вылез без особых возражений, улыбнулся Вазыху, крякнул, с шорохом потер лысину и полез в глубины кухонного пенала за мясорубкой.
Вазых мылся торопливо, но к его выходу Артур уже накрутил полтазика фарша, а Лора начала раскатывать простынку теста.
– О-го-го, – довольно сказал Вазых, вешая полотенце на спинку стула. Он развернул телевизор к кухне, включил, открутил звук и замаршировал к столу, на ходу разминая пальцы.
И тут позвонил Виталий.
Лора поняла все сразу. Расстроилась, конечно, но спрашивала лишь: «Насколько серьезно?», а Вазых молча пожимал плечом, быстро переодеваясь. В горле рос стылый ком, быстро рос, уже давил на глаза и легкие. На пороге Вазых вспомнил и вполголоса сказал:
– В темнушке два пакета, там подарки тебе и Артуру. Если не успею приехать, возьмите.
– Вадик, ты успей, – сказал Лора, но его кривой улыбки не увидела, потому что охнула и пробормотала про наши-то подарки тебе.
Вазых ее остановил:
– Ну Лор, ну не до того сейчас. Потом.
Юра уже ждал у подъезда – искать его не пришлось, он сегодня дежурил, пил чай в диспетчерской. Вернее, допивал – свет-то вырубился, больше чайник не подогреешь. Нет, не совсем вырубился – пару раз давали, потом все снова гасло. Виталику звонили, да, он трубку не брал. А что в цехах, посмотреть не успели, конечно, – вы вызвали.
В цехах был ад. Не полыхающий, громыхающий и жаркий, как обычно, а тихий и сумрачно ледяной. Полы на отметке 19 покрылись неровными оладьями наледи, на отметках 8,4 и 0 вода, которой некуда было уходить, собиралась в волнистые глыбы. К ним с водоводных труб, идущих на уровне подкрановых путей, тянулись полуметровые сталактиты. У дальней стены сталактиты были двухметровыми. Стены вдоль окон покрылись инеем, белый блеск подмигивал с граней агрегатов и даже с нескольких печей. Вокруг десятой, оскальзываясь и матерясь, бродили литейщики, чем-то долбя и звеня в клубах пара. Пар был таким густым, что временами полностью скрывал печь и окрестности.
– Усп-пели п-почти весь металл вып-пустить, к-как вырубило, иначе зак-козлилась бы, – объяснил Епифанов, покашливая и выпуская пар не хуже печи. – Еще п-повезло, если б-б минут на п-пять позже, чугун уже в к-ковш ушел, застыл бы там, к-ковш, считай, п-потерян. А так все в п-порядке.
Вазых медленно оглядел его с ног до головы и отвернулся. Епифанов, по сути, был прав, печи и ковши были жизненно необходимыми органами литейки, ее сутью. Все остальное – лишь приложением.
Приложило так приложило, подумал Вазых.
– Твоя плавка была? – спросил он.
– Д-да, – ответил Епифанов с вызовом. – В соответствии со в-всеми разрешениями.
– И управления главного энергетика?
Епифанов яростно кивнул и как будто осекся. Поспешно добавил:
– П-под мою от-тветст-твенность. И п-потом, все же разрешения…
Вазых вздохнул и отошел к Петрову из формовочного цеха, медленно вытиравшему черные руки ветошью примерно такого же цвета.
– У вас там как? – спросил Вазых.
– Полегче. Смесь в бункерах зависла, сейчас булыганы просто, выбивать опасно. Но это ладно, тепло дадут, выколотим. А так примерно такая же красота, пещеры Тома Сойера.
– Линии нормально?
– Вроде да. Закрыли.
– И то хлеб. Соловьева не видел?
– Здесь где-то. Бегает как метеор туда-сюда, сперва починить пытался, потом глушил все на свете. Говорит, авария на ТЭЦ, и никто ни хрена не знает, что делать.
– О как. Серьезная авария?
– Да видишь же, – сказал Петров, показав подбородком. – Примерно так вот. Никого найти не могут, дежурный в истерике, все начальство по домам и по гостям уже, празднует. Инженера с ремонтниками тоже.
– Понятно. Дирекция в курсе? Хотя, если ТЭЦ, это же по всем заводам шарахнуло.
– Ну да, как в песне, блин, синий-синий иней лег на провода. Но мы сразу сообщили. Едут уже. Хотя толку ехать…
– Посмотрят. Акт составят. Найдут зачем, ты не волнуйся.
– Ох, это уж точно.
Вазых поднялся в кабинет и проверил журнал. Виталий, надо отдать ему должное, записи делать успевал, вполне грамотно. В 15:00 без предупреждения отключились трансформаторы по всему заводу, прекратилась подача тепла и воды, в цехах сработали стопорные системы линий, кранов и иных движущихся элементов. В 15:30 подача тока возобновилась, в 15:33 произошел полный останов. Причины выясняются, ТЭЦ признала факт аварии на ее линиях. Отключение ротоклонов и компакторов привело к резкому падению температуры в корпусах, в 16:20 начали лопаться трубы водяного отопления, слить воду вручную удалось лишь в нескольких цехах. К 17:00 температура в корпусах упала до минус пяти и продолжила снижаться.
На улице было минус тридцать два.
Телефон, как ни странно, работал. Вазых позвонил в управление главного энергетика, потом на ТЭЦ и убедился в том, что рассказ Петрова довольно точен: все всё знают, никто ничего сделать не может.
Вазых положил трубку, подошел к окошку, почти затянувшемуся пушистой коркой, и полюбовался тем, как между криво брошенными жигулятами выдернутых из дома инженеров пробираются две черные «Волги». Он поежился и пошел искать Виталия.
Виталий нашелся недалеко от десятой, где, видимо, и был все это время, скрытый паровой завесой. У раскуроченного трансформатора. Рядом с трансформатором лежали катушки с явными признаками пробоя, почерневший сердечник и клубок спекшихся проводов. Виталий сидел над этим клубком на корточках, разминая грязные пальцы с обломанными ногтями. Он был в рабочей куртке поверх цивильной одежды и чуть трясся – температура в цеху упала до минус десяти. Но не вставал и головы не поднимал, хотя Вазыха заметил явно издалека.
Вазых постоял рядом с ним, рассматривая старательно починенный трансформатор, который, видимо, и стал причиной первого замыкания, вызвавшего веерное отключение всей системы, из-за холодов работавшей с повышенной нагрузкой. В замыкании Виталий явно не был виноват. Но столь же явно он был виноват. Ему сказали не пускать Епифанова к печи, а он пустил. Не пустил бы – не случилось бы аварии. Или случилась бы, но после праздников, в разгар рабочего дня, в условиях, позволяющих ликвидировать любую катастрофу в пятнадцать минут.
Говорить это смысла не было – Виталий и так все понимал. Не дурак же. Хотя дурак, конечно.
Начальство на пороге, вспомнил Вазых и сказал:
– Давай домой, быстро. Нехрен тут делать уже.
Виталий медленно поднял глаза и хотел что-то сказать. Вазых добавил:
– И никому ни слова. Я разберусь. Понял?
Виталий смотрел на него. Вазых переспросил:
– Ты понял?
Виталий медленно кивнул.
– Все, иди.
Виталий с трудом поднялся и побрел в сторону диспетчерской. Ты куда, хотел крикнуть Вазых, но сообразил, что Виталию надо переодеться. Или хотя бы одеться.
Вазых хотел выругаться, но вместо этого сказал ему в спину тоном, приготовленным для мата:
– С Новым годом, Виталий Анатольевич.
Часть восьмая Январь. На сохранение
1. До чего докатился
– Блин, ну ты едешь, нет? – заорал Саня.
– Ща-ща! – крикнул я, еще раз предложил Таньке встать на общую картонку, ухмыльнулся в ответ ее хихиканью и неторопливо пошел к толпе, переминавшейся на бежевом квадрате и отпускавшей досадливые и гадостные замечания в мой адрес. А за два шага до них ускорился и напрыгнул, сшибая народ с ног, а картонку – с макушки горы. И мы помчались сквозь свист, снег, твердые буераки и колени, вопя, кувыркаясь и гогоча. И все было четко.
А я-то уже думал, впрямь каждый день ближайших двенадцати месяцев будет тусклым и скучным. Потому что известно: как встретишь, так и проведешь.
Такого дурного Нового года не было давно.
Раньше у нас за новогодним столом всегда были гости: родня, соседи, хотя бы Галина Петровна. Два года назад мы и сами сдернули к тете Танзиле с дядей Иреком и у них отметили. Прикольно вышло, хоть и ничего особенного.
В этот раз ждали родню батька, она собиралась, да так и не собралась приехать из Пензы – простыл кто-то сильно. Тетя Танзиля утащила семью в Альметьевск. С соседями мамка вроде успела сойтись, особенно с тетей Валей, но все-таки не так, как на той квартире, там либо тетя Соня с тетей Верой у нас торчали, либо, наоборот, мамка у них. А Галина Петровна, насколько я понял, опять взялась устраивать личную жизнь и отправилась с кавалером встречать праздник на лесную базу отдыха. И нас звала, не слишком настойчиво правда. Лет пять назад я бы ей, наверное, позавидовал: горки, снегокат «Чук и Гек», можно прыгать с крыши крыльца в сугроб, – а сейчас такие возможности совсем что-то не прикалывали. «Чук и Гек» с сугробами я явно перерос, а до взрослого веселья не дорос. Они нахрюкаются и примутся отплясывать дебильные танцы, которые считают молодежными, и петь песни, которые не считают позорными, – а мне что делать?
Хорошо, в общем, что не поехали мы никуда. В лес захочется – до него неспешного ходу минут двадцать. А поскольку в такой мороз неспешно никто не ходит, то в пятнадцать уложишься – или уляжешься, на выбор.
Можно было к кому-нибудь из пацанов отпроситься – но к кому? Не то чтобы я всерьез воспринимал телеги про то, что это семейный праздник и надо сугубо со своими, – но мамку с батьком я всякими знал и ко всяким привык, а все остальные люди планеты Земля были мне знакомы куда хуже, и не было у меня никакого желания наблюдать за тем, как они раскрываются с какой-нибудь неожиданной стороны в момент, когда мне хочется только сонно пялиться в экран.
– И вдвоем нормально встретим, да, Артурик? – спросила мамка, просительно улыбаясь.
– Да ясен перец, – бодро ответил я.
Не понравилась мне такая улыбка. Что она заискивает-то, будто виноватой себя считает? В чем? В том, что батек на работу в самое неподходящее время рванул? В первый раз, что ли?
Я примерно так и сказал, и мамка торопливо закивала. Чтобы развить успех, я добавил:
– Может, он успеет еще. А нет – ну, попозже приедет, какая разница. Это все предрассудки на самом деле – в двенадцать чокаться, в одиннадцать или там в час. Хочешь, с тобой сейчас чокнемся?
Мамка засмеялась и сказала, снова повязывая фартук:
– Мы с тобой давно чокнулись. Чуть попозже, хорошо? Я «зимний» дорежу, пока кино не началось – ты не смотрел, кажется, хорошее, новогоднее такое, «Ирония судьбы», его давно не повторяли, посмотри. А пока с балкона «шубу» и все остальное заноси, а то замерзнет совсем. Оденься только.
– Уй, – сказал я с выражением.
– Не уй, а оденься. Простыть за полминуты можно, холодина же – вон, аж на подоконнике лед.
– А. Мы поэтому на базу не поехали?
– Н-ну, в том числе. А ты хотел, что ли?
– С Галиной Петровной-то? – изумился я. – Не-е.
Мамка обозвала меня бесстыжим. Я пожал плечом и сказал:
– Овчинниковы вон не на базу, а просто так в лесок попрутся. У Лехана старший брат бенгальские огни сделал и такие фейерверки здоровые, типа салютов, выше деревьев летят и взрываются, говорит. Вот так прикольно было бы, а на базу-то – не.
– Ну, со старшим братом я тебе никак не помогу, – отрезала мамка и принялась со стуком рубить вареную колбасу.
– С младшим зато, – буркнул я вполголоса, чтобы буркнуть хоть что-то, и стук прекратился. Мамка осторожно посмотрела на меня и спросила:
– Что зато?
– Ну… – протянул я растерянно. – Не знаю. Я за салатами.
Кино в самом деле оказалось ништяк, не хуже, чем прошлогодние «Чародеи» и «Ищите женщину», а за стол мы сели все-таки втроем. Батек прибежал за полтора часа до боя курантов, черный и непраздничный. Ничего не стал рассказывать, знай ожесточенно рубал да нахваливал салатики, лишь пару раз завис, мрачно уставившись на экран с чем-то праздничным, перед самым боем курантов пробормотал: «Ни Кузнецова теперь, ни Андропова», ловко стрельнул шампанским, чокнулся с нами, вручил мамке французские духи, мне коробку с радиоконструктором – четкая штука, если правильно собрать все детальки, получится настоящий радиоприемник с ладошку величиной, – послушал, улыбаясь через силу, наши радостные вздохи, принял ответные подарки – от мамки одеколон, не французский правда, от меня – эспандер для плеч (а мамке я косынку подарил, шелковую, что ли, – скользкую, в общем), шумно порадовался, тут же обрызгался одеколоном, два раза растянул эспандер, посмотрел пять минут новогоднего «Огонька», зевнул на симфоническом оркестре, поставил нетронутую рюмку с коньяком и пошел спать. Мамка, виновато взглянув на меня, велела долго не сидеть, а потом вынести всю еду на балкон, чтобы не скисла, и убежала за батьком.