– Учись, пока я жива.
– А можно еще раз?
Потом поехали на “Щукинскую”. Возле своего подъезда Лена потянула Виктора на скамью.
– Ты такая… – зашептал, опять припадая.
– Какая?
– Варенье… Вареньевая…
– И какое я варенье?
– Не знаю. Может быть, вишневое?
Открылся подъезд, Костя, насвистывая, прошел с Радаром на поводке, их не замечая. Овчарка мазнула опытным глазом, но ухом не повела и с гавканьем повлекла хозяина вдаль.
– Уже лучше? – спросил Виктор, на миг вынырнув из поцелуя.
– Чего?
– Я уже лучше?
До Лены он целовался мало. В Нововятске несколько раз с испорченной одноклассницей Кривошеиной. В общаге с захмелевшей бабой-сторожем: впилась в него на минуту в коридоре, и разошлись. Воображая Лену, он даже пытался отрепетировать поцелуй, подносил к губам кулак и мусолил долго и насколько мог страстно, но ощущал себя медведем, сосущим лапу.
– Странный ты человек, Витя. И зачем я с тобой связалась? Но ты не подумай, я не какая-нибудь легкомысленная!
– Можно к тебе в гости?
– Не можно! Будешь меня злить – больше не увидимся. Засиделась я с тобой, спать хочу. – Лена взметнулась, подбежала к подъезду, крикнула: – Чао какао! – и хлопнула дверью.
Виктор не мог встать, придавленный блаженным безволием. Он еще час сидел в темноте и ни о чем не думал. Несколько раз сжимал кулак, подносил к губам, лизал, и вспоминались лакомые поцелуи с этой чудесной девушкой.
Он продолжал звонить ей каждый вечер и вскоре приподнято сообщил:
– А у меня проект открылся. Сходим – посмотришь? Я на такси!
Заехал за ней субботним утром. Он был вновь одет в серый костюм, но с ослепительным изумрудным галстуком.
– Останови, – сказал таксисту на мосту.
Вылезли над рекой, слева в окружении заборчиков торчало геометрически странное, словно поставленное инопланетянами, бетонное возвышение. Вокруг были башенные краны и уложенные высокими стопками плиты мрамора и гранита.
– Строят Дом Советов! – сказал Виктор торжественно. – Поняла? Большой будет дом. Белый дворец будет.
Он подал ей руку. Молча повел ее мимо серой книжки здания СЭВ. Перешли на другую сторону Калининского.
В боковую стену старинного лепного здания был вмонтирован огромный стеклянный экран, по которому шел киножурнал “Новости дня”: изображение терялось на солнечном свете, звук был плохо слышен в шуме проезжавших машин.
– Видишь?
– Вижу!
– Не очень видно?
– А что это?
– Не очень видно, зато ночью отлично! Мой ребенок!
– Что?
– Я родил. – Видимо, шутка была заготовлена, потому что он вопросительно засмеялся, приглашая к смеху. – Это ж мой экран!
– Какой ты молодец! А как его сюда приделали?
– Приделали? Сначала дюбеля, потом кронштейны. Отметим чуть-чуть?
В ресторане “Прага” Виктор взял бутылку шампанского, салат с крабами и плошку с черной икрой.
– За твой успех, – сказала Лена.
– Спасибо. В общем, такой разговор… Как бы тебе объяснить… Да и нужен ли разговор? Вроде всё понятно.
У меня такое уже было. В пятнадцать лет в Нововятске моем, над рекой. Вышка была ржавая, храбрецы прыгали. Пока забирался, думал, сорвусь. Я до этого никогда не прыгал, а сзади другие залезли, мужики здоровые, и толкают: давай, мол, салага. А высота десять метров. К счастью, знал я, как надо. И прыгнул. Головой вниз, руками вперед, да еще спину прогнул. И в воду – столбиком. А сейчас не знаю, как надо. Вдруг прыгну и разобьюсь. – Он разбойно подмигнул, круговым движением помял лицо, косматые брови торчали теперь, как рожки. Поднял бокал. – За нас?
Чокнулись.
– Короче, Елена… Как тебя по батюшке?
– Олеговна.
– Олеговна. Вот. Выходи ты за меня! – Залпом опорожнил бокал, забрызгался и склонился над мокрым галстуком, вытирая и бубня: – Ты это… Главное, не подумай, что пьющий.
“Я не думаю – я вижу”, – хотела съязвить, но промолчала, глубоко вздохнула, сделала глоточек.
– Мы так мало знакомы, – опустила глаза.
– Чего знать-то? – спросил Виктор возмущенно. – Лучше мне не найти. Мне, кроме поцелуев, до свадьбы ничего от тебя не надо, нет. Я же вижу, какая ты чистая! И ты не смотри, что не москвич. Я тебе подхожу, у своей бабульки спроси, которая нас знакомила. Она мне сразу сказала: невеста есть. Я не поверил, а теперь спасибо ей. Леночка, я развернусь! Я на работе на особом счету! Что захочешь – всё тебе. Пылинки буду сдувать и с ложечки кормить мороженым, и в балет водить, сколько ты сама того пожелаешь. Хочешь, всю еду готовить буду. Ты ешь икру, ешь, я не хочу! Лен, пойми, мне просто ты нужна. Чтоб рядом быть с тобой всю жизнь. Потому что… я… я люблю тебя, веришь, нет?
– Да и ты мне очень нравишься. Давай подождем, чтоб потом не жалеть!
И началось время ожидания.
Через несколько дней Виктор первый раз пришел в гости, принес бутылку венгерского вина. Лена потушила в сметане рябчиков, купленных в магазине “Дары природы”. Поставила пластинку “Бони М”, которую ей подарила сводная сестра Света. “Санни, санни, санни”, – заливисто зазвучало с пластинки.
– Ну что, можешь спеть? – поинтересовалась Лена.
– Не садись не в свои сани. Не, я такое не признаю.
– Какое?
– Я, чтобы петь, должен понимать, о чем. Леночка, ты перевод знаешь? А вдруг в этой песне глупость какая. Получится, пою и сам себя позорю.
– “Санни” – это “солнечный”! Ладно, предлагаю танцевать, музыка в переводе не нуждается!
Она вспорхнула, лихо закрутила бедрами и ошалело замотала головой. Руки взбегали вверх и сбегали вниз, туда и обратно. Виктор со скрежетом отодвинул стул, закачался из стороны в сторону, как дерево от нахлынувшей грозы.
Она протанцевала к столу, отпила из бокала.
– Сильно не топай, – остерегла. – А то пол провалится.
Крутанулась три раза, приближаясь, и на третьем повороте он схватил ее и навалился всей тяжестью. Испугавшись, что падает, она прильнула к нему, уронила голову на плечо, от которого пахло грозой, он требовательно взял ее за подбородок и крепко поцеловал.
Оба замерли, но зато рты их затанцевали, бешено и дергано, в ритме диско.
Обнявшись и танцуя ртами, ввалились в другую комнату. Лена разжала руки, рухнула на диван. Она лежала, опустив веки. Виктор нагибался, целовал ее в глаз, и тотчас, как у куклы, открывался другой, не поцелованный. Левый, правый, левый и правый – чмоки раздавались отрывисто и сочно.
– Хватит, я так ослепну!
– Расскажи…
– Про что?
– Расскажи, ежик!
– С чего это я ежик?
– Можно, я буду звать тебя ежиком?
– А я тебя белым грибком, можно?
– Идет. Расскажи… С кем ты раньше целовалась?
– Тебе не стыдно? Сам рассказывай. Кто твои девушки были?
– Никто… Никто и никогда. И я так рад… Я для тебя родился. Ты! Милая, единственная. А ты меня не хвалишь совсем…
– Ты сильный. Ломоносов… – Он нависал сверху, и она принялась расстегивать на нем рубашку.
– Что, прямо сейчас? – спросил тревожно.
– А?
– Будешь моей сейчас?
– Дурак, – Лена проворно застегнула пуговицы обратно.
Допили вино, доглодали рябчиков, пластинка кончилась, счастливо чмокнув.
Они виделись всё время, ходили в кино, на выставку Глазунова в Манеж, навестили Валентину в Чистом переулке (пирог с яйцом и зеленым луком).
Лето было в разгаре и расцвете; поехали на природу, к Тишковскому водохранилищу по Северной дороге. Там и тут лежали пыльные куски засухи, похожие на шерсть, опавшую с огромной дворняги. Тропинка к воде вела сквозь чудовищные хвощи и погасшие одуванчики. Косые склоны, песок у воды и саму воду заполонили отдыхающие. Виктор и Лена бесконечно бродили среди кустов и березок и наконец, соскользнув по высокому заросшему спуску, очутились на пустом и коротком песчаном отрезке.
Разделись, Виктор ворвался в воду по пояс и, размашистыми ударами взбивая пену, поплыл сначала вперед, потом резко взял влево и пропал. Лена не умела плавать, она постелила полотенце, выложила из холщовой сумки два вареных яйца, помидоры, помятые в дороге, соль в газетной бумажке, два ломтя бородинского хлеба, термос с заваренным шиповником.
Она решила не есть, пока не дождется Виктора. Засмотрелась вдаль, где темная лодочка казалась неподвижной, и подумала: неужели это и есть любовь? Она хотела замуж, время пришло. Кого еще искать? Она свыклась с ним, он был ей симпатичен, но вчуже, может, потому, что действительно мало друг о друге знали. Самое ужасное: интересоваться им почему-то не очень хотелось, а когда спрашивал он – становилось неинтересно рассказывать. А если сейчас утонул? Тьфу-тьфу-тьфу, – прошептала и беспокойно окинула воду. Вода колыхнулась, словно от ее ищущего взгляда, и, взорвавшись искристыми брызгами, вытолкнула рыжую голову.
– Эге-ге-гей! – загоготала голова.
Виктор выбрался на берег и начал хлопать слепней, осыпая теплую Лену колючими каплями.
– А ты почему в воду не идешь? Освежись. А то солнечный удар хватит.
– Замолчи! У меня мать умерла от солнечного удара.
– Извиняюсь, не знал.
Уселся рядом на полотенце, прижался, отвратительно сырой и скользкий. Вяло хлопнул еще одного слепня у себя на животе, взял в щепоть, жужжащего, стряхнул щелбаном. Слепень отлетел в воду и забарахтался, так что побежали тонкие круги. Лена хотела встать, окунуться хотя бы, но почему-то осталась. Виктор набил рот, заглотнув целиком помидорину.
– Огурец не захватили, – деловито прочавкал; из-под мышки густо рыжели мокрые кудри.
– Огурцы?
Лена не могла оторваться от этих кудрей, не могла и не хотела, смотрела с отвращением, потянула носом – и вдруг поняла, что безумно хочет его.
– Вить, – она откинулась на полотенце. – А показать мою грудь?
Он молниеносно повернулся, спросил глазами, она зажмурилась в подтверждение. Он сам приподнял одну чашечку и подул; или просто, сильно втянув воздух, выдохнул восхищенно.
“Никого тут нет. Так и надо. Надо до свадьбы. Поймет, что я не девочка. И не женится? Правда всегда важнее. Лучше сейчас. Сейчас, когда меня к нему… потянуло… Или это солнечный удар?”
Виктор сдвинул лифчик ей на горло, как когда-то Костя, и разглядывал. Он держал в растопыренных пальцах левую грудь и, кажется, не торопился перейти к правой. Лена рванулась, опрокинула его затылком в песок, быстро поцеловала в шею, в жилку у виска.
– Помочь тебе? – точным движением руки нырнула под его плавки: сырые кудри, огурец…
Шумный всплеск.
Над водой плыла лысая розовая голова. Старичок деликатно кашлянул и проплыл.
Лена, вскочив, одевалась не глядя:
– Черт! Ну что ты творишь? И еще эти слепни! Вечно эти слепни!..
В конце сентября сыграли свадьбу. Виктор был в угольно-черном новеньком костюме с бабочкой, Лена в белом платье с гипюровой фатой. Отметили в небольшом кругу. Валентина пришла с сумкой пирогов и дочерью Светланой – тогда еще незамужней: пухлая студентка, обиженная мордочка; по-настоящему она сдружилась с Леной чуть позже, сама выйдя замуж. Мать Виктора Вера приехать не смогла из-за хвори, но передала невесте свой гранатовый браслет с Изкой, бойкой рыжухой, из молодых да ранних, в свои девятнадцать уже поменявшей мужа.
– Желаю вам долгих отношений, – Изка говорила развязно. – Долгих, ребята! Не успели зажить одним домом, смотришь: кошка с собакой. И как такие разные отыскались! У вас свадебка тихая, это правильно. У меня – ходуном всё ходило, народу тьма, Витька не даст соврать. А расплевались – и перед людьми стыдно! Муж горячий был, вот и прикипела. Оба слишком горячие – быстро остыли. Витька-то, небось, кипяток? – спросила она Лену, заговорщицки понизив голос, но так, что остальные услышали.
Лена спрятала глаза.
– Наша девочка не из таких, – Валентина осуждающе покачала головой.
– Каких таких, мать? – Изка наползла на стол, сдвигая тарелки. – Эх, родная… Ты что думаешь, как раньше в деревне, до брака ни-ни? Ребятки! Знаю, дорогие вы мои, бывает, с первого раза так понравится… начали встречаться, и больше, и больше нравится, и так друг с дружкой хорошо выходит, что побежали жениться…
Виктор поморщился.
– Главное: не обольщаться! Как говорится, где очарование – там и разочарование! – Изка подняла правую руку, погрозив неизвестности указательным пальцем. – Я недавно, когда второй раз замуж пошла, даже не наряжалась. Сели вдвоем, и тут свет отключили. Распили мы шампанское впотьмах и спать легли. Гостей не звали, чтоб не сглазить. Может, в этот раз больше повезет! А тебе, Витька, точно повезет больше моего! Горько, ребята!
– Целуйтесь! – подхватила с каким-то легким ехидством Света.
– Горько – теперь можно. – Валентина глянула на Изку внушительно. – Теперь им можно – и горько, и по-всякому.
Виктор и Лена встали, неуклюже столкнулись носами и покраснели под общий смех.
– Одна сатана, – сказала Валентина, добродушно посмеиваясь.
– Может, хочешь спеть? – тихо спросила Лена, когда поцеловались.
– Не время, – в тон ей ответил Виктор.
Лишь ближе к ночи он вдруг выпрямился и кашлянул, как будто рявкнул. Выждал полминуты, словно накопив горловой гущи, и затянул мягко, но с тайной властью в голосе:
Валентина сочувственно вздохнула. Изка невпопад повторяла отдельные слова, подперев тяжелую голову кулаком.
– Была бы только тройка, да тройка побыстрей! – Виктор на взлете голоса изо всей силы хлопнул в ладоши.
Все захлопали. Лена с достоинством слушала эти хлопки, которые предназначались и ей.
Гости ушли после полуночи. Лена долго стелила постель, поймала себя на том, что руки дрожат. Заперлась в ванной, лежала в пене, кружевной, как фата. Выключила кран, когда вода стала подбираться к лицу…
Виктор сидел на краю кровати в трусах и майке при зажженном зеленом торшере с книжкой стихов Роберта Рождественского “Радиус действия”.
Села рядом в ночной рубахе, заглянула через плечо:
– Нравится?
Он захлопнул книгу так гулко, словно до этого глядел в нее, не читая:
– Я пулей, душ приму…
Лена погасила свет, забралась под одеяло, в первую минуту снежно охладившее, подтянула колени к подбородку. “Ерунда, ерунда”, – твердила сквозь крупную дрожь, от которой все мысли пропадали. Скрипнула дверь, в темноте Виктор казался подросшим, высился папуасом в набедренной повязке полотенца, и почему-то от него гораздо сильнее пахло спиртным, как если бы душ был из водки. Лене стало смешно и чуть легче: “Может, ничего и не заметит”.
– Дай-ка я тебя обниму! – он сдернул одеяло.
Она заранее вскрикнула. Он действовал заправски – довольно ловко, но до обидного механически, точно бы на десятом году брака. А на самом деле – он много раз воображал этот событие и сейчас по-прежнему ощущал себя внутри фантазии. Он давил и тряс ее, как неживую, боясь выскочить из уверенного ритма, и, сбившись, вернуться в жизнь. Всё кончилось быстро. Виктор протяжно зашипел в ее волосы, затем приподнялся на локтях, вглядываясь сквозь темноту. Спросил, придавая голосу романтичность:
– Тебе было больно?
– Немножко, – уклончиво сказала Лена. – Сейчас… – она перелезла через него и босиком прошлепала в ванную.
Выдавила шампунь в ладонь и стала размазывать по всему телу. Зачем-то снова вымыла голову, улеглась на дно, карауля приближение воды к лицу, надеясь, что мужа уже сморил сон.
Когда она вернулась, в комнате горела люстра, Виктор сидел на кровати, обхватив колени, и смотрел перед собой.
– Где кровь? – спросил он глухо.
– Где-где, в воде, – задорно срезала Лена.
– Ответь нормально, пожалуйста!
– Давай спать. Ты перебрал.
– Послушай, ты зачем со мной, как с маленьким? А я не маленький. Я что, по-твоему, не знаю, что у женщины бывает после первого раза? Елена, я человек прямой и скажу прямо. На простыне ни пятнышка… Что, не так? Или вру?
– Вить, ну не начинай. Я не знаю…
– А когда мозги мне крутила – знала? Веревки из меня вила. Издевалась, как будто я твой крепостной.
Прямо говорю, и ты прямо говори. Ты мне всё это время не давала, так?
– Прекрати!
– Зачем же ты меня обманывала?
– Не обманывала я тебя! Хотел бы и взял!
– Ах, ты так! – Виктор ударил кулаком по кровати и вскочил. – Ах, вот какая ты! Хотел бы… Надо только захотеть – и бери ее, пожалуйста. А как мне брать, если не все такие, как ты? У меня до тебя никого не было, никогошеньки! Что, не веришь? Думаешь, шутки шучу?
На лестничной площадке залаяла собака, люто и обличительно.
– Верю, – Лена сделала неуверенный шаг назад.
– Мог сорваться, вокруг столько юбок шуршало, ан нет, сдерживался, от пола отжимался, на вокзале вагоны грузил. Я для настоящей любви себя берег. Ждал своей свадебной ночи! Много их у тебя было? – Он поднял глаза, в каждом по алой молнии.
– Кого – их?
– Коблов.
– Не смей!
– Ага, защищаешь, – встал, она отпрянула к двери. – Забыть их не можешь?
Открыл шкаф, взял свою рубаху.
– Куда ты? – залепетала Лена. – Один только. Витя, мне неприятно это вспоминать.
– Ах, как запела! – швырнул рубаху под ноги и наступил тапком, словно на знамя невинности.
– Ты мой первый. В серьезном смысле!
– А не в серьезном? Сто сорок первый? – он вращал кольцо на безымянном.
– Я тебя люблю, и никого раньше не любила! – Лена подошла, ловя его взгляд. – Послушай…
– Выкладывай!
– Что?
– Всё, всё, по чесноку…
Лена села на кровать, Виктор приблизился, его живот оказался возле ее лица: тенистая скважина пупка, волосяная дорожка, песочно-глинистая, уводящая в черные сатиновые трусы.
– Один подлец меня изнасиловал, – Лена хлюпнула ноздрями.
– Изнасиловал? – Виктор опустился рядом. – Так давай адрес! Где живет?
– Что ты несешь!
– Ах, я еще и виноват! Девушка… Девушка, можно с вами познакомиться? Нельзя? Кто же тебя, девушка, попортил? – Голос Виктора приобрел жутковатую иронию. – Не подскажете? Девушка, а зачем ты мне сдалась, всеми драная?