Фоке называл свои осознанные сновидения Снами Знания, «потому что только тот, кто обретает (в них) знание, видит истинные сновидения». Оп рассказывал, что в Снах Знания он чувствовал себя «свободным, как воздух, и спокойным в осознании полной безопасности». «Я знал, — читаем мы у него, — что в случае любой неприятности всегда могу проснуться. Я двигался, подобно маленькому богу, любуясь волшебными пейзажами Мира Снов».24
Русский философ Петр Успенский, желая «проверить довольно фантастичную идею», явившуюся ему в молодости, спросил себя: «Возможно ли сохранять сознание в сновидении, то есть, зная, что спишь, продолжать думать сознательно, так же, как в бодрствовании?».25 Как и его предшественники, Успенский получил положительный ответ. Его интерес к осознанным сновидениям, или «состояниям полусна», как он их называл, заключался в простом наблюдении за возникновением и трансформацией сновидений. Он писал:
Все сновидения, пережитые мною в «состоянии полусна», были обычными. Однако я полностью сохранял сознание, мог видеть и понимать, как и из чего создаются сновидения, легко мог проследить их причину и следствие. Кроме того, в «состоянии полусна» я владел определенным контролем над сновидениями. Я мог создавать их и видеть то, что хотел, однако это не всегда удавалось, и такой феномен не должен быть понят буквально. Обычно я давал лишь начальный импульс, а далее сновидение разворачивалось само собой, иногда очень удивляя меня неожиданными и странными оборотами.26
Вот описание одного из «полуснов», пережитых Успенским:
Я помню, что однажды увидел себя в пустой комнате без окон. Рядом со мной был лишь маленький черный котенок. «Я сплю, — сказал я себе. — Но могу ли я удостовериться в этом? Нужно попробовать. Пусть этот черный котенок превратится в большую белую собаку. В реальной жизни это невозможно, и, если превращение произойдет, это будет означать, что я сплю». Не успел я закончить свою речь, как котенок немедленно превратился в собаку. В этот же момент исчезла противоположная стена, и за ней открылся горный пейзаж, украшенный лентой реки. «Любопытно, — сказал я, — но я не заказывал этот пейзаж. Откуда он взялся?»
Во мне начали оживать смутные воспоминания. Я вспомнил, что где-то уже видел этот пейзаж и он был как-то связан с белой собакой. Однако я чувствовал, что если буду продолжать воспоминания, то забуду важную вещь, которую должен запомнить, а именно то, что я сплю и сохраняю сознание…27
В 1936 году в статье «Сновидения, в которых сновидец знает, что спит», опубликованной в «Журнале психопатологии», Олвард Эмбури Браун сообщал о «почти сотне» собственных осознанных сновидений. Как видно из статьи, он был знаком со всеми ранними работами в этой области, за исключением работ Сен-Дени. Избавленный от необходимости проверять «само существование феномена», Браун в основном был занят противостоянием своим коллегам, считавшим осознанные сновидения не более чем «фантазерством». Брауну удалось показать различие между этими состояниями на примере некоторых осознанных сновидений, в которых ему случалось фантазировать (воображать). Кроме того, он ввел значимый и впоследствии широко используемый критерий, позволяющий человеку определить спит он, или нет: Браун предлагал подпрыгнуть и проверить действие гравитации. Статья Брауна была одной из всего двух работ, посвященных теме осознанных сновидений, которые можно было выудить из потока информации по научной психологии вплоть до последних нескольких лет.
Вторая из этих двух статей появилась в немецком психологическом журнале два года спустя. Автор, д-р Харольд фон Моэрс-Мессмер, описал и прокомментировал двадцать два осознанных сновидения, пережитых им между 1934 и 1938 годами. Моэрс-Мессмер умел удивительно логично мыслить, что можно определить из следующего отрывка:
Стоя на верхушке невысокого и необычного холма, я оглядывал равнину, простиравшуюся до горизонта. Внезапно я сообразил, что не знаю, какое сейчас время года. Я посмотрел на солнце. Оно висело почти прямо надо мной и поражало своей яркостью. Внезапно я вспомнил, что сейчас осень и совсем недавно солнце было значительно ниже. «Если солнце перпендикулярно экватору, — подумал я, — то здесь оно должно быть видно под углом примерно 45 градусов. Поэтому если моя тень не соответствует моему росту — значит, я сплю». Я решил проверить это. Тень была на 30 сантиметров длиннее. Мне пришлось приложить заметные усилия, чтобы поверить, что этот ослепительно яркий пейзаж и все его особенности — лишь иллюзия.28
Научившись просыпаться во сне, Моэрс-Мессмер решил воспользоваться этой способностью для удовлетворения научного любопытства и произвел множество экспериментов с осознанными сновидениями. После того как его «нерушимый интеллект» погрузился в осознанное сновидение:
…Внезапно стало темно. Через некоторое время снова появился свет. Слово, которое давно держалось у меня на языке, наконец вырвалось: «Волшебство!» Я оказался в городе, на широкой, относительно пустынной улице. Возле одного из ближайших домов я увидел ворота. Они были закрыты, справа и слева располагались выступающие колонны. Колонны состояли из пяти кубических камней, поставленных один на другой, между ними было протянуто нечто в виде каменной гирлянды. «Это все должно вырасти!» — выкрикнул я. Поначалу ничего не случилось, даже несмотря на то, что я изо всех сил пытался вообразить, что ворота становятся больше. Внезапно второй большой блок слева стал рассыпаться огромным количеством мелких камней. Они все сыпались и сыпались, смешиваясь с песком, и вскоре от блока ничего не осталось, лишь огромная куча щебня лежала на земле. Я заглянул в образовавшуюся дыру и увидел серую стену позади.29
Этот отрывок иллюстрирует использование Моэрсом-Мессмером различных слов (например, «волшебство»), способных напомнить ему то, что он хотел предпринять в сновидении. В другом сне он хотел проверить, действительно ли люди разговаривают в сновидениях:
…Я был на широкой улице, по которой проходили люди. Несколько раз я хотел заговорить с кем-нибудь, но в последний момент начинал робеть. Наконец я собрал все свое мужество и обратился к проходившему мужчине: «Вы, обезьяна». Я выбрал эту фразу, чтобы спровоцировать его на грубый ответ. Он остановился и посмотрел на меня. Мне было неудобно, и я готов был извиниться. Но затем я услышал его голос: «Я ждал этого. Это уже давно тяготило ваш разум». Я не помню, видел ли я, как он говорит. Он продолжил свою речь тоном проповедника, однако я понимал, что скоро все забуду. Я схватил записную книжку и вытащил ее из кармана. Осознав всю абсурдность такого намерения, я отбросил книжку в сторону.30
Десять лет спустя американский психиатр Натан Раппорт описал радость осознанного сновидения в статье, озаглавленной «Приятных снов!». Согласно Раппорту, «природа сновидении лучше всего поддается изучению в тех редких случаях, когда человек осознает, что спит», и я полностью с этим согласен. Его метод вхождения в осознанное сновидение очень похож на метод Петра Успенского: «Перед сном, лежа в постели, экспериментатор должен периодически прерывать поток своих мыслей, настойчиво припоминая каждую мелочь, стремящуюся в этот момент исчезнуть из сознания». Привычка такой интроспекции вскоре станет распространяться и на сами сновидения. Энтузиазм Раппорта можно передать словами, которыми он заканчивает свою статью:
Почему бы не попытаться описать то волшебное великолепие сновидений, которое вспоминается так редко? Эти магические фантазии, странные, но прекрасные сады, это сияющее великолепие — все это может наблюдать только тот, кто проявляет активный интерес, изучая все восприимчивым бодрствующим разумом, благодарным за великолепие, превосходящим самые совершенные таланты, изобретаемые реальностью. Поразительная красота сновидений может сторицей воздать тому, кто их изучает. Но есть и более высокая цель. Уделяя внимание снам, мы сможем лучше познать и исцелить наш ум, не соприкасающийся в этот момент с реальностью. В приятных сновидениях скрывается множество секретов загадочного явления под названием «жизнь».31
Несмотря на то что осознанные сновидения известны со времен античности, лишь в XIX веке люди Запада поняли всю значимость этого феномена и занялись его исследованием. Здесь можно усмотреть параллель с электричеством. О нем знали еще греки, однако на протяжении тысячелетий оно считалось диковинкой. Научные исследования электричества заложили основу удивительному технологическому прогрессу, и оно получило множество неожиданных приложений. Одно из самых неожиданных будет описано в следующей главе, и относится оно к научным исследованиям осознанных сновидений.
Глава 3. Новый мир осознанных сновидений
Несмотря на то что осознанные сновидения известны со времен античности, лишь в XIX веке люди Запада поняли всю значимость этого феномена и занялись его исследованием. Здесь можно усмотреть параллель с электричеством. О нем знали еще греки, однако на протяжении тысячелетий оно считалось диковинкой. Научные исследования электричества заложили основу удивительному технологическому прогрессу, и оно получило множество неожиданных приложений. Одно из самых неожиданных будет описано в следующей главе, и относится оно к научным исследованиям осознанных сновидений.
Глава 3. Новый мир осознанных сновидений
Научные исследования сна и сновидений
Вопреки извечному человеческому очарованию снами, они не рассматривались в качестве предмета широких научных исследований вплоть до второй половины XX века. Одной из причин этого было то, что научному интересу к процессам сна пришлось ждать возникновения экспериментальной психологии в девятнадцатом веке и развития ее в двадцатом. Другой причиной оказался технический фактор: вплоть до недавнего времени инструментарий для исследования снов просто не был разработан. Сложные и чувствительные электронные приборы, используемые в современных исследованиях сна и снов, занимаются измерением, проверкой и записью тончайших нюансов электропотенциала и всех видов биологической активности. До их изобретения у ученых не было возможности отслеживать изменения биоэлектрического потенциала, происходящие в мозгу спящего, сопровождающие (и, может быть, порождающие) события, переживаемые человеком во сне. Некоторая историческая информация может помочь читателю в понимании того, каким же образом свершилась эта техническая революция.
Начало эпохи электричества восходит к одному из самых знаменитых за всю историю науки экспериментов, проведенному в XVIII веке итальянским физиологом Луиджи Гальвани, — эксперименту, в ходе которого было открыто «животное электричество». Гальвани был крайне удивлен, что когда он прикасался к отсеченной лягушечьей лапке двумя кусочками различных металлов, то та начинала дергаться, как живая. Кроме того, когда Гальвани, подсоединив к ней провода, сделал примитивное устройство для определение электропотенциала, он обнаружил, что и в самом деле вырабатывается электричество. На этом Гальвани и построил свою теорию о том, что нервы ноги служат источником электричества, а затем обобщил предположение, заключив, что все ткани организма продуцируют «животное электричество» как результат процессов жизнедеятельности живых существ.
Через некоторое время после этого открытия другой итальянец, физик Алессандро Вольта, доказал ошибочность теории Гальвани в отношении источника электричества, приводившего в движение лапку лягушки. Вольта показал, что электрический потенциал (названный в честь ученого «voltage») происходил из сочетания медной и стальной проволоки, контактировавшей с влажной тканью, — другими словами, из примитивной батареи, достаточно мощной для того, чтобы стимулировать рефлекторную мышечную активность. Позже Гальвани все же доказал, что, как и было открыто, активность мышечных и нервных клеток приводит к микроскопическим изменениям электрического заряда — к «животному электричеству»!
К середине XIX века научное понимание электричества достигло уже достаточного уровня, чтобы стало возможным качественное измерение электрической активности нейронов на любом участке нервной системы. Когда одно окончание периферическою нерва подвергалось активной стимуляции, на другое его окончание постоянно передавался электрический импульс. Ричард Кейтон из Ливерпульского университета заключил, что это и есть способ передачи импульсов по периферической нервной системе (к которой принадлежат органы чувств и двигательные нервы, расположенные вне центральной нервной системы), а также, возможно, и в центральной нервной системе (головном и спинном мозге). Таким образом, если в результате измерения электропотенциала мозга отмечаются какие-либо изменения, то они должны быть следствием сенсорной стимуляции мозга.
Начало эпохи электричества восходит к одному из самых знаменитых за всю историю науки экспериментов, проведенному в XVIII веке итальянским физиологом Луиджи Гальвани, — эксперименту, в ходе которого было открыто «животное электричество». Гальвани был крайне удивлен, что когда он прикасался к отсеченной лягушечьей лапке двумя кусочками различных металлов, то та начинала дергаться, как живая. Кроме того, когда Гальвани, подсоединив к ней провода, сделал примитивное устройство для определение электропотенциала, он обнаружил, что и в самом деле вырабатывается электричество. На этом Гальвани и построил свою теорию о том, что нервы ноги служат источником электричества, а затем обобщил предположение, заключив, что все ткани организма продуцируют «животное электричество» как результат процессов жизнедеятельности живых существ.
Через некоторое время после этого открытия другой итальянец, физик Алессандро Вольта, доказал ошибочность теории Гальвани в отношении источника электричества, приводившего в движение лапку лягушки. Вольта показал, что электрический потенциал (названный в честь ученого «voltage») происходил из сочетания медной и стальной проволоки, контактировавшей с влажной тканью, — другими словами, из примитивной батареи, достаточно мощной для того, чтобы стимулировать рефлекторную мышечную активность. Позже Гальвани все же доказал, что, как и было открыто, активность мышечных и нервных клеток приводит к микроскопическим изменениям электрического заряда — к «животному электричеству»!
К середине XIX века научное понимание электричества достигло уже достаточного уровня, чтобы стало возможным качественное измерение электрической активности нейронов на любом участке нервной системы. Когда одно окончание периферическою нерва подвергалось активной стимуляции, на другое его окончание постоянно передавался электрический импульс. Ричард Кейтон из Ливерпульского университета заключил, что это и есть способ передачи импульсов по периферической нервной системе (к которой принадлежат органы чувств и двигательные нервы, расположенные вне центральной нервной системы), а также, возможно, и в центральной нервной системе (головном и спинном мозге). Таким образом, если в результате измерения электропотенциала мозга отмечаются какие-либо изменения, то они должны быть следствием сенсорной стимуляции мозга.
В то же время мозг рассматривался всего лишь как нейронная сеть — орган, всецело зависящий от внешних стимулов и сам по себе ничего не делающий; иначе говоря, не способный давать что-либо, кроме ответов на заданные вопросы. И если такой мозг не был tabularasa, то лишь потому, что в нем оставляли след импульсы, поступавшие из органов чувств. В 1875 году Кейтон попытался измерить предполагаемую реакцию мозга на сенсорную стимуляцию. Подвергнув собаку анестезии, он вскрыл ей черепную коробку и обнаружил поверхность полушарии ее мозга. Когда Кейтон подсоединил электроды к коре головною мозга собаки, у нее случился шок, и это не был электрошок. Собака была под анестезией, следовательно, возможности получать какую-либо сенсорную информацию у нее не было, и Кейтон не ожидал никаких физиологических изменений в ее мозговой активности. По, вопреки ожидаемой стабильности потенциала, в мозгу собаки происходили непрерывные изменения, быстрые колебания напряжения. Произошедшее послужило явным доказательством того, что мозг не является только лишь аппаратом реакций на стимулы: нейтральным его состоянием оказался не полный покой, а активность. По крайней мере, это можно было утверждать о мозге «друга человека».
Чтобы сделать записи мозговой активности добровольцев из человеческого племени, пришлось ждать изобретения альтернативной экспериментальной техники, поскольку иначе потребовалось бы вскрывать слишком много черепных коробок. Дело в том, что биоэлектрический потенциал мозга очень слаб — порядка милливольта и меньше (милливольт — одна тысячная вольта; для сравнения: напряжение в обычной пальчиковой батарейке равняется полутора тысячам милливольт). Очевидно, электропотенциал мозга достаточно слаб даже при измерении его непосредственно на поверхности мозга, и во много раз слабее, если ему приходится преодолевать сопротивление оболочек, особенно костной. Даже самые чувствительные приборы, применявшиеся в XIX веке, не были достаточно чувствительны, чтобы воспринимать и записывать сигналы, амплитуда которых не превышала нескольких микровольт (миллионные доли вольта). Изобретение электронной лампы-усилителя в начале XX века обеспечило возможность ведения измерений с необходимой точностью, а также обусловило появление высококачественной звукозаписи, радио и телевидения.