Все, что осталось на мою долю в этом деле, – песня о Шлагетере, которую я сочинил в тот период и которая стала неотъемлемой частью репертуара нацистского духового оркестра. Сам писать музыку я не мог, но я выстукивал мелодию, а старый имперский капельмейстер сделал для меня оркестровку. Дело Шлагетера в самом деле довело общую атмосферу до кризисного состояния, и, несмотря на свое разочарование, я был намерен держаться как можно поближе к Гитлеру, надеясь, что представятся более благоприятные возможности для оказания сдерживающего влияния.
Я был очень занят приведением в порядок своего дома в Уффинге и договорился, чтобы вокруг него возвели высокую каменную стену, имея в виду неясную идею на тот счет, что, если нам придется столкнуться с чрезвычайным положением, она обеспечит нам надежное убежище. Однажды сюда приехал Гитлер и остался на обед, а потом мы поехали вместе в Мурнау, где он должен был выступить на митинге. Не могу точно припомнить почему, но немало людей приехали из Мюнхена, чтобы послушать его, а мы по окончании направились домой к жившему неподалеку Готфриду Федеру. Он был одним из основателей партии и являлся ее финансовым экспертом, но при этом был неисправимым оригиналом. Не хочу занудствовать на эту тему, но он был настолько смуглым, что в партии за ним закрепилось прозвище «нубийский банщик». Он отнюдь не был необразованным человеком и приходился шурином историку Карлу Александру фон Мюллеру. У него была привлекательная супруга с очень приятным сопрано, и после ужина и кофе я сел и сыграл для нее на пианино. Был прекрасный августовский вечер. Двери были открыты, светила луна, и Гитлер расслабился и получал наслаждение от происходящего.
Как раз когда мы радовались, что сумели гуманизировать его, один из гостей настоял на том, чтоб начать высокопарную философскую дискуссию. Это была Матильда фон Хемниц, которой впоследствии будет суждено стать второй фрау Людендорф. Это была женщина впечатляющей внешности с богатыми пропорциями, которая, я полагаю, уже что-то вносила в зарождающиеся идеи основания какой-то новой нордической религии, и эта религия потом будет отнимать у нее большую часть ее времени. Она бубнила о вселенной и нордической крови, и это привело Гитлера в заметное раздражение. «Что касается меня, то для меня вселенная имеет только астрономический смысл», – попытался он оборвать ее. Но это попахивало для нее чересчур большим материализмом. Она продолжала разглагольствовать о необходимости создания новой философии для этого века, пока Гитлер не вмешался и не заявил: «Искать новую философию – не мое дело. Мои проблемы – чисто практические и политические. Может быть, в будущем какому-нибудь философу удастся свести то, что мы сделали, в какую-нибудь четкую новую систему».
К несчастью, это оказалось лишь вступлением, в котором нуждалась его партнерша. Поднявшись во весь рост – а носила она нечто вроде шифонового покрывала, и каждая черточка ее массивной личности была отчетливо видна, – она объявила: «Но, господин Гитлер, этот философ уже стоит перед вами!» Этого было слишком много даже для Гитлера, который оторвал свой взгляд от ее силуэта и поднялся, чтобы уйти. Было уже весьма поздно, но Федер настоял на том, чтоб мы остались с ними. Так что в конце концов мы разделили одну спальню – Гитлер устроился на кровати, а я – на диване в ногах у него. «Понимаете, – сказал я ему, – вам приходится иметь дело не только с коммунистами, но и с целым племенем «синих чулков». Они еще вас доконают. Сомневаюсь, что сегодня будете спокойно спать». Он хихикнул. Я часто поддразнивал его таким образом, и был почти единственным, от кого он терпел какое-то подшучивание.
К тому времени политическая ситуация в Баварии достигла точки кипения. Падение правительства Куно в Берлине 13 августа и постепенное ослабление французского давления на Рур придало новый импульс националистической агитации. В Нюрнберге в начале сентября 100 тысяч человек из патриотических организаций промаршировали мимо Людендорфа и сделали его главой альянса, называемого «Германским боевым союзом». Вскоре после этого Гитлер был назначен его политическим руководителем. 26 сентября баварский премьер фон Книллинг объявил чрезвычайное положение и назначил генерала фон Кара генеральным комиссаром с высшими административными полномочиями. В тот же день президент Эберт в Берлине передал исполнительные функции правительства по всей Германии в руки министра обороны Гесслера и главы рейхсвера генерала фон Секта с поручением поддерживать закон и порядок через местных армейских командиров. Командующим войсками в Баварии был фон Лоссов – человек, все еще находившийся под властью чар Людендорфа и испытывавший достаточное презрение к берлинскому правительству, чтобы игнорировать его приказы. Он занял выжидательную позицию, готовый использовать свои силы с выгодой, в зависимости от того, кто перехватит инициативу: Людендорф и Гитлер, с одной стороны, либо баварские сепаратисты, которые могли рассчитывать на поддержку фон Кара.
Хотя эти факты стали мне доступны лишь спустя годы через одного родственника моей второй жены, полковника фон Зельхова, еще 11 марта 1923 года состоялось чрезвычайно важное совещание между Сектом, Лоссовом и Гитлером. В то время Зельхов был адъютантом Секта и, помимо адъютанта Лоссова капитана Окснера, был единственным посторонним лицом из присутствовавших.
Сект побывал в Баварии с инспекционной целью, и незадолго до его отъезда Лоссов уговорил его встретить «политического пророка», который, как утверждал он, должен сыграть значительную роль в будущем. Эта беседа состоялась в здании штаба армии, где Гитлер разразился тирадой, длившейся полтора часа, о современном положении. Он разглагольствовал о французах в Руре, литовцах в Мемеле, коммунистическом правительстве в Тюрингии и предположил, что Германия находится на грани крушения. Его план призывал к созданию коалиции всех националистически мыслящих людей, созданию огромной милиции под эгидой CA и увеличению армии. Французов надо было выбросить из Рура и разбить оковы Версальского договора. В конце он пристально посмотрел на Секта и произнес: «Господин генерал, я предлагаю вам руководство всем движением германского рабочего класса».
И тут настала очередь генерала Секта подняться: «В таком случае нам с вами, герр Гитлер, больше нечего сказать друг другу». Когда Гитлера проводили, Окснер подошел к Зельхову и прошептал ему: «С этого момента Сект – конченый человек». В поезде по пути назад в Берлин Сект часами рассказывал своему адъютанту об этом эпизоде. «Пусть будет, что будет, – заявил он. – Генерал фон Лоссов уверял меня, что Гитлер не может устроить путча без рейхсвера, и на данный момент этого достаточно. Я просто не верю, что рейхсвер можно заставить стрелять по другим войскам рейхсвера».
Гитлер никогда и ни при каких обстоятельствах, беседуя со мной, не касался этого разговора. Зельхов записал подробности этой ночи в свой дневник, и его свидетельство абсолютно бесспорно. Самым удивительным аспектом является факт, что Гитлер держал Лоссова и его штаб под своим влиянием до такой степени, что Окснер мог совершить такое вопиющее нарушение воинской дисциплины.
Такая ситуация конфликтующих лояльностей была создана по заказу Гитлера. В прошлом рейхсвер благосклонно относился к нацистам, и, хотя их поддержка ослабела, ее можно было завоевать вновь. Сепаратисты были соперниками, но в своей ненависти к берлинскому правительству – вероятными союзниками. Какое-то конкретное действие все еще могло сплотить все фракции в единый фронт.
Расположение к нацистам росло во многих слоях общества, и Гитлер чувствовал, что нужна только какая-нибудь демонстрация, чтобы утвердить эту позицию. У него были могущественные союзники, и он мог себе позволить опасные вольности. Баварский министр юстиции Франц Гюртнер уже был тайным гитлеровским неофитом, а имея безоговорочную поддержку президента полиции Пенера и его главного помощника Вильгельма Фрика, он мог избегать попыток баварского министра внутренних дел Швейера пришить ему обвинения в том, что тот является нарушителем спокойствия.
Гитлер был вовлечен в бесконечный тур визитов и интервью – тут были Лоссов, Пенер, Рем и Шубнер-Рихтер, еще один прибалтиец и товарищ Розенберга, который был тесно связан с Людендорфом. Макс Эрвин фон Шубнер-Рихтер во время войны был русским агентом в Константинополе, перебежал к немцам и нашел себе место среди организаций правого толка в Мюнхене в качестве делегата русских белогвардейцев и украинских эмигрантов. Частично крепость его положения объяснялась тем, что он убедил великую княгиню Кобургскую, которая приходилась родственницей российской царской семье, переправлять через него самого средства для патриотических организаций. Это был еще один агитатор «удара в спину», который причины поражения Германии видел в нехватке поставок и в провале на внутреннем фронте и считал, что оправиться от этого можно, захватив контроль над житницами Украины и Белоруссии.
Гитлер был вовлечен в бесконечный тур визитов и интервью – тут были Лоссов, Пенер, Рем и Шубнер-Рихтер, еще один прибалтиец и товарищ Розенберга, который был тесно связан с Людендорфом. Макс Эрвин фон Шубнер-Рихтер во время войны был русским агентом в Константинополе, перебежал к немцам и нашел себе место среди организаций правого толка в Мюнхене в качестве делегата русских белогвардейцев и украинских эмигрантов. Частично крепость его положения объяснялась тем, что он убедил великую княгиню Кобургскую, которая приходилась родственницей российской царской семье, переправлять через него самого средства для патриотических организаций. Это был еще один агитатор «удара в спину», который причины поражения Германии видел в нехватке поставок и в провале на внутреннем фронте и считал, что оправиться от этого можно, захватив контроль над житницами Украины и Белоруссии.
Гитлера вообще-то не волновало, какую форму примет восстание против Берлина, поскольку это будет уже восстание. Если ситуация оказалась бы благоприятной, он бы даже мог поддержать сепаратистский путч, а потом устроить контр-путч под старыми имперскими флагами, которым он бы руководил напрямую согласно национал-социалистическим принципам. Я иногда сопровождал его в бесконечных поездках по Мюнхену и помню одну фразу, которую он постоянно использовал: «Мы должны скомпрометировать этих людей, чтобы они были вынуждены идти вместе с нами», что было вообще типично для методов шантажа, которые нацисты позднее развили.
Ключом к данной ситуации были Лоссов и рейхсвер. Гитлер понимал, что все офицеры жаждут смыть обиду унижений первых послевоенных лет, когда коммунистические банды срывали их эмблемы, кокарды и медали. Хотя их героем оставался Людендорф, они признавали в Гитлере политического deus ex machina – бога из машины предстоящего мятежа, и огромное большинство среди них оказывало ему тайную поддержку. Даже курсанты пехотного кадетского училища оказались под влиянием общей атмосферы и выработали в себе полное презрение к властям в Берлине. Один из них – это мог быть молодой Зиландер, вышедший из одной из лучших мюнхенских семей, – расхаживал вокруг с перевернутой вверх ногами кокардой на фуражке, что являлось приемлемой формой ссылки на знаменитую фразу из «Гетце фон Берлихингена» Гете «Leck mich an А…». Еще одним популярным сравнением для этого оскорбления было приклеивать почтовую марку с изображением президента Эберта головой вниз.
Иногда я мог лишь восхищаться нахальством Гитлера. Как-то он выступал на небольшом митинге прямо на улице, перед редакцией «Беобахтер» под охраной штурмовиков CA, когда подъехала пара конных полицейских и попыталась разогнать толпу. Они действительно имели серьезные намерения, но Гитлер принялся бранить их, используя всю мощь своего армейского словарного запаса, и стал выспрашивать у них, что они имели в виду, обнажая сабли против своих друзей. Разве они не понимают, что у них есть эти сабли только потому, что люди вроде Гитлера и его нацистов сражаются с коммунистами, которые отобрали бы у них эти сабли? Он выдал такой шквал оскорблений и аргументов, что в конце концов полиция просто сдалась и ускакала.
Гитлеровская фраза «Через четырнадцать дней мы выступаем» обрела новую актуальность. Теперь его мозг был целиком сосредоточен на необходимости действий. «Ганфштенгль, единственный выход для организации путча – начать его в выходные, – сказал он мне. – В конторах не будет никого из администрации, а в полиции будет только половина состава. И это как раз время для удара». Он вкладывал в борьбу каждый грамм своей энергии. Как-то он арендовал огромный зал «Циркус-Кроне» на целую неделю подряд и выступал там ежедневно днем и вечером. Там были произнесены несколько из его самых лучших речей, которые он когда-либо говорил, а одна, специально адресованная студентам, была совершенным шедевром.
В последний день, это было воскресенье, власти запретили всем группировкам маршировать с развернутыми знаменами и лозунгами. Как только митинг закончился, штурмовики CA тяжелой поступью направились к Марсову полю со свернутыми флагами. Но либо из-за недопонимания, либо из-за сознательного пренебрежения к приказам властей второй батальон под командой Брюкнера развернул знамена и, повернув на Арнульф-штрассе, столкнулся с сильным полицейским заграждением. Произошла стычка, и история, как я слышал, гласит, что одному из знаменосцев полицейская сабля отсекла запястье. Как бы там ни было, в штаб-квартире все взбудоражились, и Гитлер послал Геринга и меня встретиться с Каром, чтобы высказать жалобу на жестокость его сил безопасности. Каким-то образом инцидент был улажен. Даже Кар не был готов подавить нацистов, настолько запутанной стала ситуация.
Я в тот вечер сидел в канцелярии Гитлера вместе с ним, и он был настолько неспокоен, что решил, что Геринг, Ульрих Граф и я должны сопроводить его на вылазку по городу, чтобы выяснить, произошли ли какие-нибудь новые события. Это было типично для него: его никак нельзя было оторвать от улицы. Примерно к восьми часам вечера мы добрались до Хофбраухаус, и у Гитлера возникла мысль подговорить людей, сидевших на заднем дворе, присоединиться к нам в марше протеста, просто ради того, чтобы поднять шум. Любители пива совсем не имели такого желания и, обозвав нас всеми именами, существующими под солнцем, забросали нас своими массивными кружками. Одна просвистела мимо моего носа и вдребезги разбилась о стену, расплескав пиво во все стороны. Я даже не уклонился, что выдает, каким новичком в таких делах я был. Нам пришлось поспешно отойти.
Для того чтобы начался путч, достаточно было любой причины. Однажды в выходные дни – должно быть, дело было в октябре – я застал Розенберга в состоянии возвышенного возбуждения: «Мы как раз выпускаем наши прокламации!» – «Аза каким дьяволом?» – спросил я его. Он немного придвинулся ко мне и произнес своим всезнающим прибалтийским тоном: «В следующие несколько дней откроется новая глава, и мы должны быть к этому готовы». Я порасспрашивал и выяснил, что он сочинил безумный план захвата принца Рупрехта и его персонала вместе со всем правительством на церемонии открытия памятника неизвестному солдату перед военным министерством.
Мне с Германом Эссером удалось остановить это, возражая, что любое нападение на персону Рупрехта неизбежно приведет к тому, что против нас двинут рейхсвер. За этим планом стояли также Людендорф и Шубнер-Рихтер, что являлось хорошим свидетельством того, насколько оторваны эти люди были от реальной ситуации в Баварии. Это дало мне шанс сделать еще один подкоп под Розенберга и предупредить Гитлера о риске быть слишком тесно связанными с этими прибалтийскими заговорщиками. Однако время было неудачное для того, чтобы я мог оседлать свою любимую лошадку. «Америка слишком далеко, – сказал мне Гитлер. – Мы должны, прежде всего, думать о марше на Берлин. Как только мы разберемся с нынешней ситуацией, мы оглядимся, и я смогу подыскать Розенбергу другую работу».
Гитлер продолжал безнаказанно наезжать на центральное правительство в Берлине, и в начале октября фон Сект приказал Лоссову закрыть «Фолькишер беобахтер». Под давлением Кара, который, в свою очередь, полагал, что сможет использовать силы Гитлера – Людендорфа, ничего не было сделано, а когда Лоссову не удалось выполнить следующий категорический приказ 20 октября, его отстранили от командования. В столкновении лояльностей он предпочел оказать поддержку своим соседям. Вековая традиция прежде независимой баварской армии вновь заявила о себе, а нелюбовь к Генштабу в Берлине взяла верх над воинской дисциплиной. Вместе с фон Каром и полковником фон Зайсером, начальником государственной полиции, фон Лоссов создал триумвират для управления Баварией как независимым государством. Их целью было восстановление виттельсбахской монархии, а в их планы, как стало ясно впоследствии, входило вначале использовать силы Людендорфа – Гитлера, а потом сокрушить их. Была подготовлена сцена для следующего акта.
Глава 5 Фиаско при Фельдхернхалле
В течение двадцати дней, последовавших за уходом фон Лоссова из баварского армейского корпуса, Мюнхен буквально кишел заговорами, контрзаговорами, демонстрациями и слухами. Лучшим местом для того, чтобы прослеживать ход событий, была редакция «Беобахтер». Каждый день часть времени я проводил там, и примерно в полдень 8 ноября сидел в кабинете Розенберга, когда Гитлер сообщил нам, что решил начать свой путч.
Розенберг был таким непривлекательным типом! Он только что женился, но его коллеги на бумаге подробно пересказывали бесчисленные истории о его отталкивающей любовной жизни, которая обычно состояла из групповых сексуальных актов с полдюжиной партнеров и партнерш одновременно где-нибудь в грязной квартирке на задворках. В нем, должно быть, было что-то татарское. В одежде у него был вкус какого-то осла, принадлежащего уличному торговцу овощами и фруктами, и по этому случаю, как я хорошо помню, он надел темно-лиловую рубашку с алого цвета галстуком да еще коричневым жилетом и синим костюмом. У него была какая-то теория о том, что стирать рубашки – просто трата денег, а посему, когда их уже было невозможно носить даже по его стандартам, он их выбрасывал.