Облачаемся в льняные подризники, читая скороговоркой «Возрадуется душа моя о Господе, облече бо мя в ризу спасения». Епитрахиль, набедренник, он же меч, пояс, поручи, фелонь, прообраз которой — воинский плащ.
— Благословенно Царство Отца и Сына и Святого Духа ныне и присно и во веки веков!
Первая в миллионолетней истории этого континента Литургия: «Достойно и праведно Тя пети, Тя благословити, Тя хвалити, Тя благодарити, Тебе поклонятися на всяком месте владычествия Твоего…».
Белые святочные облачения и тот же, что за бортом С-130, матово-белый свет в окне, чем-то — но чем? — отличающийся от обычного света солнца, неплотно затянутого облаками. «И преобразился перед ними, — пишут евангелисты. — Одежды Его сделались блистающими, весьма белыми, как снег, как на земле белильщик не может выбелить»… Белый, сияющий хитон и белый же — саван. Саван огромной человеческой фигуры, представшей в Антарктиде Артуру Гордону Пиму. «Ее кожа отличалась абсолютной белизной снега, а вокруг летали гигантские, мертвенно-белые птицы и кричали „текели ли“, „текели ли“».
Атлантида?
Вспомним карту турецкого адмирала, руководствуясь которой, по его словам, испанцы, плывшие под парусами с красными, как на плащах тамплиеров, крестами в Индию, открыли Америку. Кто составил ее — не сами ли «антаркты», наслаждавшиеся теплым климатом, пока 10–12 тысяч лет назад Земля не столкнулась, как предполагают некоторые изыскатели, то ли с кометой, то ли с огромным метеоритом? Кстати, напомню: встреча с таким небесным телом, угрожающим всему живому на нашей матушке-земле, ожидается, согласно астрономическим наблюдениям, в 2036 году.
Так вот, об Атлантиде. Во-первых, ее размеры, составляющие, по Платону, 30 000×20 000 стадий (1 стадия — 185 метров) примерно совпадают с размерами Шестого Континента. Во-вторых, Антарктида расположена одновременно в Тихом, Индийском и Атлантическом океане, как и Атлантида Платона, согласно которому атланты контролировали берега трех континентов. А если так, то не они ли вершили судьбы цивилизации? И не с них ли она началась во время оно — до известной как «всемирный потоп» катастрофы, допустим, того столкновения с кометой, сдвига земной оси и «переворачивания полюсов», после чего Антарктида превратилась из Северного материка в Южный? И не они ли, атланты (антаркты), — «боги-просветители», приходящие всегда откуда-то из-за моря? Что интересно: некоторые из них приплывают с затонувших островов, и все — в один и тот же исторический период.
Н. К. Рерих. Гибель Атлантиды. 1929
Причем, если мы прочертим их маршруты от конечной цели их путешествия до исходной точки, то последней окажется — правильно! — Антарктида. Так, Маке-Маке, великий бог-просветитель острова Пасхи, прибыл в Океанию с запада, с канувшего в морскую пучину острова Моту-Марио-Хива. Напротив, первый инка Манго Калак и мексиканский Кетцалькоатль приплывают с востока, а Оаннесс, которому обязаны своей культурой шумеры, приходит из-за южного моря, как и добравшийся до земли тамилов Тамалахам.
Статуя Платона
Если же вернуться во времена, предшествовавшие катастрофе, из-за которой Север и Юг поменялись местами, то Атлантида, она же Антарктида, окажется «крайней землей» — «ультима туле», концом географии греков и римлян, самой северной из известных античности территорий, возможно, Гренландией или Исландией. Или мрачной Гипербореей, где, согласно Геродоту, воздух наполнен гигантскими летающими перьями, мешающими проникнуть в те области, и где у спуска в Аид Одиссей расспрашивал тень Тиресия о своих перспективах возвращения на Итаку. Или Арктогеей, куда вел тевтонских рыцарей великий магистр Ульрих фон Юнтинген. Или Гелиодеей из «Парсифаля» Робера де Борона — материком под сине-золотой звездой Арктур, под которой «корабль останавливается посреди океана, и даже ураган не в силах сдвинуть его», а «сушу образуют застывшие сапфировые волны — там растут прозрачные деревья, плоды коих нет нужды срывать, ибо аромат утоляет жажду и насыщает».
Кто, однако, живя в так называемом реальном мире, не проецирует себя, более или менее, в мир воображаемый? «Тьмы низких истин нам дороже нас возвышающий обман». Воображение? «Примитивные народы», например, прекрасно знали, что воображение, как и знание (а что такое знание, как не то же воображение?) — реальная сила. Подкрадываясь к оленю, охотник-эскимос затыкал себе рот пучком травы, чтобы возникший в его голове образ убитого оленя не вылетел через рот и, смутив оленью душу, не спугнул добычу.
Вообразить — значит, придать образ тому, что его не имело. Претворить хаос в космос. И сам человек, говорит книга Бытия, не что иное, как образ — образ и подобие Создателя образов. Творца, на место Которого претендует Денница, сын зари, Люцифер-светоносец, чей свет не животворит, а «просвещая» — помрачает. Ложный свет, заметил архиепископ Иоанн (Шаховской), страшнее тьмы.
Берег пролива Дрейка
Вспышки фотоаппаратов, брызги крещенской воды, только что воздвигнутый и укрепленный валунами на холме с видом на пролив Дрейка, крест, лютующий ветер и на фоне серого марева — бледно-лимонный пуховик испанки Кармен.
Согласно одному из преданий, когда Христос сошел во ад, некоторые из неплохо чувствовавших себя «во тьме кромешной» убежали в глубины преисподней, «возлюбив тьму более, нежели свет». Таким взломанным, с рухнувшими сводами, адом без людей (попрятавшиеся не выдают своего присутствия) и предстал мне на следующее утро остров Ватерлоо, по холмам и долинам которого мы гуляли, сопровождаемые полярниками.
Н. А. Кошелев. Сошествие во ад. 1900. Церковь Святого Александра Невского на Александровском подворье в Иерусалиме
Перламутр полярного дня, облака — те вытянулись над горизонтом с курсирующими по нему редкими айсбергами, а те плывут косыми дымными парусами. Солнце заливает низины золотой ртутью ила, особенно яркой на фоне слепящего льда, стоящего стеной по ту сторону пролива шельфового ледника.
«Где ты был, когда Я полагал основания земли? На чем утверждены основания ее, или кто положил краеугольный камень ее, при общем ликовании звезд, когда все сыны Божии восклицали от радости?» И молчит Иов. «Входил ли ты в хранилища снега и видел ли сокровищницы града, которые берегу Я на время смутное, на день битвы и войны?»
Дистиллированная антарктическая вода в высокой каменной чаше, кромка отвесно обрывающегося к проливу берега, где храпят пятнистые морские слоны. А вон морской котик. Обосновавшись на каменной лежанке, он проворно, как острием штрихующего карандаша, чешет кончиком задней ласты шею, пока мы не попадаем в поле его зрения. Чуть поодаль — другой. Тоже насторожился.
— Осторожней, они агрессивны! — предупреждают наш гид.
Спускаемся к воде. Пингвины, топыря крылья, прыгают в воду. Среди водорослей то и дело попадаются гипсово-белые обломки костей и черепов, должно быть, ящеров и динозавров. Я чуть не наступаю на еще не выбеленные временем, наполовину затянутые мокрой крупой желтоватые ребра какого-то левиафана.
Старинная деревянная церквушка
— Над вами только что птеродактиль кружил, а вы и не видели, — сообщает, подойдя к нам, наш провожатый, имея в виду альбатроса.
«Смерть, где твое жало? Ад, где твоя победа?»
Снова грузимся в вездеход вместе с встречающими и провожающими нас в полном составе полярниками. И последним, что видим, оказывается пришлепавший к опустевшей станции пингвин.
— Попрощаться пришел, — замечает кто-то.
«Текеле ли», «текеле ли», — кричат «гигантские, мертвенно-белые птицы». Но это не та белизна, которой отличается восставшая из бездны фигура, это живая белизна, один взгляд на которую преисполняет жизненных сил.
Все, кто бывал, а тем более жил на Крайнем Севере, знают, что такое «заболеть Севером». И знают, что болезнь эта неизлечима. Объяснений ей нет. Не тяга ли это к «абсолютной смерти» как к тому, во что необходимо погрузиться, через что мы должны пройти, «смертью смерть поправ»? А иначе — о каком величии духа, равно как и величии замысла, может идти речь?
Что влекло русских сквозь «ледяной ад» туда, где по уверению Джеймса Кука, нет никакого материка, а если вдруг и есть — на кой ляд он нужен? В 1775 году, после открытия им на юге от Новой Зеландии нескольких островов, он писал в своем дневнике: «Это земли, обреченные природой на вечную стужу, лишенные теплоты солнечных лучей; у меня нет слов для описания их ужасного и дикого вида. Таковы земли, которые мы открыли, но каковы же должны быть страны, расположенные еще дальше к югу! Я с полным основанием предполагаю, что мы видели лучшие из них, самые северные и теплые. Если кто-либо обнаружит решимость и упорство, чтобы разрешить этот вопрос и проникнуть дальше меня на юг, я не буду завидовать славе его открытий. Но должен сказать, что миру его открытия принесут немного пользы».
Что влекло русских сквозь «ледяной ад» туда, где по уверению Джеймса Кука, нет никакого материка, а если вдруг и есть — на кой ляд он нужен? В 1775 году, после открытия им на юге от Новой Зеландии нескольких островов, он писал в своем дневнике: «Это земли, обреченные природой на вечную стужу, лишенные теплоты солнечных лучей; у меня нет слов для описания их ужасного и дикого вида. Таковы земли, которые мы открыли, но каковы же должны быть страны, расположенные еще дальше к югу! Я с полным основанием предполагаю, что мы видели лучшие из них, самые северные и теплые. Если кто-либо обнаружит решимость и упорство, чтобы разрешить этот вопрос и проникнуть дальше меня на юг, я не буду завидовать славе его открытий. Но должен сказать, что миру его открытия принесут немного пользы».
Сегодняшнему миру есть что возразить Куку: метеорологи, океанологи — кто только не делает здесь своих замеров. Но никто не может понять назначение сложенной из кубов льда 23-метровой башни, вдруг вырастающей посреди ледяной пустыни, ни того, кто были ее строители.
Лопасти четырех пропеллеров оживают, С-130, дрогнув, разбегается, отрывается от чернеющего, как антрацит, гравия, и мы готовим себя к тому же убийственному маневру, но происходит другое: самолет раскачивается вверх-вниз, делая круг над поселком. Это — обряд прощания. Покачав полярникам крыльями, летим на север. И снова — Мыс Горн, Огненная Земля…
III. Из глубины
Церковь Святых Петра и Павла. Петергоф. Фото Коновалова.
О конце света
Фреска в церкви Святой Варвары. Почаевская лавра. Фото Dmitrydesign.
В словах «конец света» есть невыразимо притягательная сила. На них волей или неволей приходится реагировать. Хочешь или не хочешь, но реагируешь. Эта реакция очень похожа на «надо» — надо, например, чистить зубы два раза в день. Слышу «конец света» — и считаю нужным высказаться по этому поводу. Хотя бы и так: «Уж сколько этих концов света было объявлено!». Или: «Последние времена настали». Но почему должно реагировать на эти слова, почему они касаются всех и каждого? Вопрос — есть, а ответа, возможно — нет. В этих словах кроется тайна, и эта тайна останется нераскрытой… до самого конца, до того, как небо совьется как свиток.
Во втором послании к солунянам Апостол Павел упоминает о конце света и о раскрытии «тайны беззакония», антихристовой тайны, которая этому концу света предшествует. Уже тогда, в первом веке, было напряженное ожидание конца света. Со временем напряжение ослабло, но в истории несколько раз тревожными отголосками этого ожидания возникали даты: тысячный год, две тысячи двенадцатый год… Первые века христианства отчасти и были этим концом света — концом мира, существовавшего до пришествия Богочеловека Иисуса Христа «в конце времен». Каждый день жившего тогда — даже не казался, а был последним его днем. Нормы поведения и общественные отношения менялись, как наскакивают друг на друга льдины при ледоходе. Может быть, нам, живущим в подобном хаосе, можно — хотя бы только отчасти — представить, что было тогда. Не за что держаться: власть, семья, религия — все в движении. Надо было научиться жить без поддержки — как и теперь. Нет никаких норм и критериев, нет морали. Плотская любовь, имевшая глубоко сакральное значение в древнем мире, лишена сакральности. Родственные связи уже не имеют некогда присущего им духовного значения. Есть огромное «друзья», еще неопределенное и далекое. Как печально и смешно было смотреть современникам на защитников старых античных институций, однако, вызывавших уважение — так нашему современнику смешны попытки реставрации уже растаявших во времени человеческих ценностей. На свет выходит основа, поверх которой строилась уходящая цивилизация. А основа эта — Слово Божие. Действительно страшно остаться без всего: без родителей, семьи, без церкви, без религии. Наедине с Богом. Нет, лучше пусть будут и церковь, и религия, и семья, и брак… Но уже сказано было Тайновидцем: «Приди же скорее, Господь Иисус!».
Апостол Павел. Фреска
В Евангелии Христос говорит так: пусть имеющие богатство будут как не имеющие такового; пусть имеющие жен будут как не имеющие жен
В Евангелии Христос говорит так: пусть имеющие богатство будут как не имеющие такового; пусть имеющие жен будут как не имеющие жен. Что это? Запреты, смысл которых человеком никогда не будет принят, и потому они человеком не исполнимы, или же — картина мира перед концом света? Ничего, невесомость слов и отношений, опустошенность, сизифов труд… Но может быть — начало обучения той самой будущей жизни, в которой денег, мужей и жен не будет?
Евангелие и Послания Апостолов стали прекрасными инструментами подготовки к концу света. Проще — подготовки к смерти. Смерти всех и всего на земле. Согласно Евангелию, смерть уже не казалась конечным пунктом назначения земного бытия, она в свете Евангелия стала почти прозрачной. Появились свидетельства реальности «будущей жизни», следующей после «конца света». Оказалось, что эта будущая жизнь возможна без конца света, но конец света все равно будет. «Не все умрем, но все изменимся» — говорит Апостол Павел. Конец света как фатальное изменение всех и вся, катастрофа, невероятная по масштабам катастрофа. И она точно будет. Но ее отражения возникают то тут, то там. Они тревожат, они напоминают.
Мне в детстве и отрочестве очень нравилось, что небо совьется как свиток, и будет новое небо и новая земля. Вот бы все это увидеть. Не казалось, что будет страшно, например, что будет тяжелый запах боли, от которого тяжело дышать. А — небо совьется как свиток. И уже не нужно будет по мелочам доказывать, что — не верблюд, что в мыслях не было… Не будет ни обвинений, ни оправданий, а всяческая и во всем — Христос. То есть, Свет. Получается, что будет конец малого света и начало Большого Света. Этому же радоваться надо! Но чем старше становилась, тем яснее понимала, что все отнюдь не так просто… Множество людей, каждый — со своей тревогой и надеждой. Множество гор, морей и животных. А мне — вынь да положь райскую обитель, поскорей. Пока сама, в конце восьмидесятых, не оказалась в мире, который стал свиваться как свиток. И вот тогда — хотя я не богослов, а только поэт — стала задумываться, что же на самом деле — эсхатология.
Троицкая церковь в Поленово. Фото Е. Щипковой
Обращусь к чтению, как если бы закинула невод в бурную реку. Что принесет он? Выбирая материалы, остановилась вот на чем. 1925 год, февраль. Русская Православная Церковь переживает тяжелейшее время. Советское правительство вплотную интересуется церковным имуществом, вокруг церкви — множество раскольных организаций, так же называющих себя церквями. Представляю простого верующего, никогда особенно не задававшегося богословскими вопросами. Возможно, главное, что он ощущал — страх. Непонятно, в какой храм идти. Призрак обмана настолько силен, что окружает собою человеческую душу и сдавливает ее в своем ледяном кольце.
И в это время священник Александр, наблюдая происходящее, живо заинтересовался вопросом об истинно-христианском понимании конца света. Отец Александр пишет владыке Вениамину (Федченкову) и задает этот вопрос. Приведу несколько выдержек из переписки, в основном, из ответов владыки Вениамина.
«Глубокочтимый батюшка отец Александр! Благословен Бог наш, „Имже живем, и движемся, и есмы“ (Деян 17:28).
Вы спрашиваете меня по поводу занятий вопросом о близости и сроке конца мира. Я не буду отвечать на это прямо. А только напишу: как реагирует на это мое сердце и сознание религиозное?… Господи, благослови!
1. Мне такими вопросами не хочется заниматься, ибо я считаю себя бессильным решить их окончательно в ту или иную сторону. А что касается вопроса о сроке, то я даже религиозно страшусь приступать к нему: помилуй меня Господь от этой дерзости!
2. Для меня очевидно до болезненной осязательности, что моя главнейшая задача — спасение, в частности выражающаяся в необходимости беспрерывной борьбы со грехами, молитвы, исполнения ближайшего долга и целого ряда других, важных для меня и ближних дел. Поэтому занятие подобными вопросами (о сроках в особенности) мне представлялось бы подобным тому, как если бы больной, забросивший заботу о своем лечении, стал бы изучать: когда он помрет? И что будет с ним после этого?
Может быть, есть те, кто умеет сочетать и „изучение“, и лечение? Не знаю. Но сомневаюсь… Впрочем, я пишу о себе: для меня — не до этого! Даже больно подумать сейчас, если бы я бросился в эти вопросы. О Боже! Будь милостив ко мне окаянному, многогрешному, пустому („Чертог Твой вижду, Спасе Мой, украшенный, а одежды не имею — войти в него!“).