В ночь на Рождество Даша подновила лампаду, зажгла самые красивые свечи
Пенсию дали сразу после нового года, четвертого числа. За все три месяца! Вот радость-то была. Даша и забыла, что зима и лед, а льда она боится очень и очень. Коляску ей никто бы не спустил с их третьего этажа, а вот — если самочувствие получше — на улицу с палочкой выйти можно и медленно-медленно погулять. Но чудеса продолжались. Даша спустилась на улицу… и дошла до кафе возле метро, где решила чаю выпить. Обычное кафе, с красивыми светильниками. Подошла Даша к стойке, посмотрела меню, поискала, что там постное. Салат из кальмаров! Вот удача. Взяла салат, пирожки и чай. Все вкусное, хотя пирожки холодные. Сидела за маленьким круглым столиком, как будто всего для одной кофейной чашки сделанным, ела салат из кальмаров, пила чай и смотрела, как ложится на асфальт новогодний снег. Звезды, звезды. А мама наверно возле главной звезды теперь — Вифлеемской. Сколько ждать осталось? Дней пять; после Рождества вернется.
В ночь на Рождество Даша подновила лампаду, зажгла самые красивые свечи. Свечи она любила и даже собирала. Белые, серебристые с голубым, а есть алые с золотом, и с запахом яблока, и с запахом клубники. Посидела, выпила горячий чай с лимоном, яблоком и корицей, всплакнула, что одиноко, и заснула. В семь утра звонок — отец Михаил; спрашивает, готовилась ли причаститься. Готовилась. В девять батюшка уже у Даши, порадовались празднику, помолились. Отец Михаил Дашу причастил. И все равно грустно.
Татьяна с Женькой, пока отец Михаил у Даши, все мимо двери ходили, хотели заглянуть. Громко так ходили, топали. Едва отец Михаил — из двери, Женя — к нему:
— Святой отец!
А батюшка в ответ:
— Бог благословит!
Благословил и по голове легонько постучал. Вот чудо-то!
Весь день Даша чувствовала себя огромной белой зимней птицей. Поднимет-поднимет крылья, а они опять опускаются. И как будто тают, крылья-то. Как из снега сделанные. Но радостно, до слез.
Анна Сергеевна приехала девятого. Тихая, светится.
— Ничего, говорит, не привезла. Все дорого, да и денег нет. Хотя если бы побольше было — там так хорошо. И платья красивые, тебе, и сумки. А я вот это только…
Покопалась в саквояже, распрямилась. А в руках… Два пестреньких платка, один цветной, один черно-белый. Как вышитые по белому, да так хитро.
— Арафатки, — говорит, — я их ко Гробу Господню приложила, так все там делают. Арабские платки несут ко Гробу Господню, чтобы святыня была и память.
Сама сесть боится, держит в руках эти платки. Ну невесть какая святыня этот кусок ткани. А поди ж ты. И голосом улыбается. Давно Даша не слышала — чтобы мама так хорошо голосом улыбалась.
— Вот эта, черная с белым, сказали — мужская. А цветная — женская.
И смотрит, в глазах сладкие слезы, так, как будто она и сейчас возле Гроба Господня. Чудо!
Ближе к лету дали Женьке квартиру в Подмосковье. Он там ремонт небольшой сделал, на халяву, конечно, сам — прораб. И вот решили они с Татьяной предложить это жилье в обмен на комнату. Повезли Дашу и Анну Сергеевну смотреть. Дорога долгая, минут сорок с Ленинградского вокзала.
А квартира вполне оказалась приличная. Комнатки, правда, небольшие, тесные. Телефона нет, но можно поставить. Балкон, а под балконом липы. Электрички где-то вдали грохочут.
— Ну что мне от хорошего лучшего искать, — вздохнула Анна Сергеевна, — Дашутка, видно не судил Бог нам в Москве.
— Да что вы, Ан Сергевна, — взъярилась Татьяна, — Это ж совсем скоро Москва будет, а сейчас номер вам дадут московский… Сорок минут — и в центре. И плата коммунальная тут невысокая. И никто не прописан.
— Тут ведь какая разводка, настоящая. И кабель медный, — подхватил Женька, — С электрикой у вас тут никогда проблем не будет.
Генрих Гоффман. Рождество Христово
Анна Сергеевна — к Даше:
— Нравится тебе тут, Дашутка?
А что — нравится или не нравится. Крыша над головой. Потому и арафатки. Очень Даше эти платки понравились. Так бы в них и спала.
— Да, мама. Пенсия тут поменьше будет. Может, какую работу найду.
— Зато отдельная, — уговаривала Татьяна.
Это точно. Только этаж восьмой. Ну да ладно.
Женька с Татьяной все документы сами оформили и за все сами заплатили. Потом Женька машину подогнал, перевезли вещи. Вещей-то немного, Анна Сергеевна больше половины вынесла на помойку, зачем копить, а вот пианино — груз достойный. Потом Анна Сергеевна настройщика вызывала, и полмесяца пришлось не то чтобы голодать, а сдерживаться, на кашах. Дорогая настройка. Но дорога до храма, где Анна Сергеевна поет, оказалась удобной. Дольше, но все равно удобно. Даше старый компьютер подарили, и стала она набирать тексты для приходского листка.
Убираться в новом жилье оказалось проще, чем в старом доме. Но тот дом Даша все равно вспоминает, и он ей снится. Будто лучик тех старых-старых тополей сюда дотянулся. И до Белорусской даже она пешком дойти может.
Дух святой
Накануне нового, 1990, года в центре Москвы — нечаянная встреча. Белокурый человек, как будто сделанный из серебра. Мне было грустно, Новый год решила встречать одна. Пригласил в гости — так просто, потому что новый год. Дома — жена, моя тезка, Наталья. Чай, десерт из риса с киселем. Очень вкусно.
…Новогодняя ночь прошла как в волшебной сказке. Ни грусти, ни сожалений. Рисовали, рассказывали истории, зажигали немудрящие свечи. Жена недавно приняла Святое Крещение. К этому всегда открытому дому я очень привязалась. Хрущевка, пятиэтажка. Кажется, что вовсе без дверей. При желании можно влезть в окно, в любую погоду. Брать, конечно, было нечего.
Странная это была пара, но именно пара. Хотя — почему была? Кареглазая блондинка-дочка Аня выросла необыкновенно быстро — самостоятельная, энергичная. Заканчивает гуманитарный институт. Кажется, и не они — ее родители.
Новогодняя ночь прошла как в волшебной сказке. Ни грусти, ни сожалений. Рисовали, рассказывали истории, зажигали немудрящие свечи…
Наталью я знала с конца 80-х. Встречала в известном кафе, и всегда наблюдала за ней. Наталья обращала на себя внимание. Ей неведома была усталость. Слушать всю ночь музыку Шнитке, рукодельничать, принимать гостей, поехать в Загорск в шесть утра — легко. Невысокая, но очень элегантная. Муж тоже гостей любит, вообще дом очень гостеприимный. Муж — умница, компьютер может разобрать и собрать с закрытыми глазами. Словом, они настолько хорошо друг друга дополняли, что казались созданными друг для друга. И какая же это была радость, когда родилась Аня! Дом светился. Даже если мне и казалось, что есть нечто нездоровое в том, как он устроен, ощущению счастья это не мешало. И я думала — а как Христос? Ему наверно приятно видеть, как они счастливы. Жена приняла Святое Крещение в 18 лет, но в церковь ходила редко. По-туристически, как мне тогда казалось. Мне не верилось, что для нее Христос — что-то важное. Что это Крещение — больше чем дань оригинальности, больше чем причуды развитой творческой натуры. Больше, чем противостояние окружающему гибельному порядку. Но в конце 80-х можно было все, так что это противостояние ничем не грозило. Игра со Христом? Или же — Христа с нею?
В отношении человека человек всегда ошибается. Для Натальи крещение было факелом, который поднесли к морю нефти. А время для возгорания было самое неподходящее. Аня подросла, на горизонте замаячила школа, требующая очень много средств и вещей. Мужу деньги давались отнюдь не просто (были дремучие девяностые) — и вот, из всей бытовой сумятицы для жены выход оказался один — церковь. Поначалу были ступени. Увлечение то театром, то кино. Но жажда — тогда мне казалось: истины, на самом же деле — Христа — превозмогла все. Наталья хотела спасаться и все делала для того, чтобы спастись и спасти Аню и мужа. Порой это приобретало ужасно резкие формы. Однажды привезла огромный холст — надо было доработать картину. Мне позволили. Разложила кисти, ветошь, пенен. Наталья осталась: смотреть, как пишу. Подошла, взглянула на картину, разложенную на кухонном столе, критически. На картине было Распятие. И, как бы завершая разговор, произнесла:
— Вы на троллейбусе к Нему ездили. А я пешком ходила.
Г. Г. Гагарин. Крещение Христа. XIX в.
Меня эта фраза уничтожила. Я не то разгневалась, не то расстроилась. Может быть, то и другое. А сердце, напротив, подсказало: «И ходила-то босиком». Это была правда. Она некоторое время действительно ходила босиком по Москве. Такая у нее была добровольная аскеза.
…Она выбирала пищу попроще, но готовила всегда вкусно. Она настолько ограничивала себя в одежде, сне и еде, что это порой казалось болезненным. Но при этом как будто в ней проснулась природная, изначально ей свойственная веселость, которая до Крещения не целиком проявлялась. Теперь я почти не видела ее лица без улыбки. До храма порой она действительно добиралась пешком и босиком. Немалый путь.
Она жадно читала, как будто заново поступила учиться. Проводила в храме целые дни. Возвращалась вдохновенная и строгая, намереваясь обнять всех нас. Но мы все были не готовы к такой любви. Она сжигала нас этой своей любовью.
Муж стал отстраняться, но Наталью не выгнал. Крещен он был или нет, неизвестно до сих пор. На вопрос о крещении отвечает мягко, но как бы несерьезно, отшучивается. Наталья была уверена, что крещен, и старательно за него молилась. Когда в доме появились иконы, лампады и началось кропление святой водой, муж стал еще замкнутее, почти агрессивным. Наталья пошла на уступки. Повесила новые веселые шторы в кухне и за одной спрятала иконку Преподобного Сергия. Молитвы перед принятием пищи и после вызывали, конечно, насмешки, а порой — даже ругательства. Однако Наталья как-то ухитрялась молиться. Когда муж заставал — улыбалась. Широко, светя потемневшими от постов зубами, без тени наигрыша. Они все же очень любили друг друга и расставаться не хотели. Окружающие, в том числе и знакомые Натальи, поддерживали мужа. Ему одному было трудно кормить семью. Жена почти все время была в храме. Когда Ане исполнилось семь, Наталья отдала ее в воскресную школу, не так давно открытую при любимом ею храме. Муж потемнел еще больше.
Время шло, а тучи сгущались. Мужа раздражали потрепанные черные юбки Натальи, бледная улыбка, малопонятная готовность ему услужить. В этот период было совсем тяжело; что только в этом бедном доме не творилось. Но муж не поднимал на жену руки, или они просто по согласию об этом не говорили друзьям. Между ними была какая-то тайна; они все равно были вместе. Но вместе им было трудно. Однажды Наталья, глядя в меня своими огромными глазами, отчаянно крикнула:
— Ты же такая умная! Сделай же что-нибудь.
И она верила, что сделаю. Только мне казалось, что умная как раз она. И это задевало мое самолюбие.
За все время этих домашних страданий у нее ни разу не возникло мысли, что она не права, что надо бы изменить курс. Она все понимала — и не хотела ничего менять. Не могла, потому что одержима была какой-то огненной страстью. Не хотела измены Христу — она всерьез верила, что, изменив поведение, манеру одеваться и устроившись на работу, она изменит Христу. И верила, что все переменится, если Христос захочет.
Прошло несколько лет; неожиданно дали квартиру в новом доме. Семья переехала. И мне было немного жалко, что уже не пойдем гулять в тот самый парк, где выговаривали друг другу сердца. Из нового окна открывался восхитительный вид на излучину реки — можно смотреть часами.
Крещение Господне. Икона. XVI в.
Наталья изменилась — и совсем не изменилась. Трудно объяснить, но это именно так. Духовник у нее долгие годы, уже перешло за двадцать лет, один. Без его слова она ничего не предпринимает. Нрав у нее тот же — общительная, читает взахлеб новые книги, ходит на концерты — и классической, и фольклорной музыки. Когда Аня стала молодой девушкой, мать умудрилась так построить отношения, что теперь они — как две подруги. На концерт идут вместе, ну, и Анины подружки — с ними. Дочь научилась ценить волю и смелость матери. В разговоре нет-нет, да и мелькнет: а мама считает, что так… А мама так не делает.
Повесила новые веселые шторы в кухне и за одной спрятала иконку Преподобного Сергия
Наталья — виновница моего возвращения в церковь. Не целиком виновница, но в значительной мере. Однажды, пасхой, разбудила меня, просто стащила с постели (сколько сил оказалось в этой сухопарой!), поставила на ноги и… повела в храм. Поставила перед аналоем. Я вдруг решила исповедоваться… И меня допустили к чаше! А я была так не готова! И я не могла понять, чему тогда так подчинилась — обаянию, воле моей подруги… или это вела меня божественная благодать?
В одежде перемена, конечно, есть. Наталья сменила полумонашеские юбки на элегантную городскую одежду. Нет-нет, узнаю в ней красавицу с насмешливо прищуренными глазами, которую видела некогда в артистическом кафе. Но жар любви и веры, при том, что внешне уже это не так заметно, в ней остался прежний. Старый дом, в котором жили, давно снесли. Аня поступила в институт, а теперь почти закончила. Этот вуз Аня нашла сама, о чем с гордостью сообщил отец. Он дочерью вполне доволен и ее обожает. Хотя Аня — девушка высокая, он все называет ее «мелкая».
Наипаче ищите Царствия Божия, и это все приложится вам… Не бойся, малое стадо! Ибо Отец ваш благоволил дать вам Царство (Лк. 12, 31–32)
Долгое время религиозные приступы моей подруги не вызывали у меня ничего кроме раздражения. Сочетание — веселости и строгости, до фанатизма — может даже смутить. Я не предполагала в ней ни простой веры, ни простой радости. А только желание быть кем-то, кому-то что-то доказать. Тогда я не знала, что так о людях вообще думать нельзя. Но чем дальше, тем яснее становилась ее искренность, которой у меня точно нет. В ней не было надлома, периода охлаждения, как у меня. Одно время у нас была противофаза. Она с головой погрузилась в приходскую жизнь, с намерением уйти в монастырь, как только вырастет Аня. А меня как раз от приходской жизни воротило.
Но был один момент, который не забуду никогда. То было нечто такое настоящее, которое придумать невозможно, а если бывает, то только по благодати. Был вечер, закат, муж собирался на работу. Что-то резкое ей сказал. Она прислонилась к притолоке и посмотрела на него. Потом на меня. И сказала, едва слышным голосом, сияющими глазами:
— На нем — Дух Святой.
И перекрестила его путь. А на его голове оказался длинный ясный солнечный луч.
Электричка Непридуманный рассказ
Фото П. Лосевского.
Для меня первая половина девяностых — время, когда было очень много тяжелой работы, а денег не было совсем. Мне едва-едва перевалило за двадцать, расцвет, молодость, а сил уже — никаких. И никаких перспектив, как поет — не могу сказать «пел» — уснувший вечным сном посреди бурной реки непростого русского бытия певец Шатов. Не хотелось идти работать к бандитам — да они бы меня и не взяли. Поступить в вуз и начинать студенческое бытие — поздно, да и специальность есть, а для того, чтобы выучиться в хорошем месте и приобрести хорошую специальность, за которую хорошо платят, потребны большие деньги. О родственниках можно было бы совсем забыть, но кто-то из них порой снабжал небольшой суммой. Остальное надо было добывать самой. Вроде бы здоровая ситуация: хочешь иметь — заработай и купи; хочешь жить — роди себя. Обстоятельства толкали на преступление, а без преступления жизнь могла оказаться вечным постом.
Совсем бы я озлобилась и стала бы видеть мир таким, как в разных фильмах показывают, про девяностые, если бы вокруг меня не было особенного пространства чуда. Что это за пространство — не рассказать. Откуда я о нем знала — объяснить почти невозможно, но в том, что оно есть, убеждалась… почти каждый день. Искала — помощи, работы, денег, справедливости, мужа — а находила истину, но не в них. Жизнь вдруг раскрывалась, как в «Щелкунчике» — вальс цветов. Все плохо-плохо-плохо, и нельзя — не получится, а Бог изволит — и получается. Только не то, что хочу и что выпрашивала — а нечто совсем другое. Что действительно было нужно и полезно. Привыкнуть ни к бедам, ни к радости нельзя, а яркие случаи, конечно, запоминаются навсегда.
Вот один. Веровать всегда мне казалось очень важным, но на православие была обидка — не обида, а значительное охлаждение. Не с той стороны — сама зашла или подвели — но факт, что отношение было почти отрицательным. Однако не веровать для меня значило — не думать. Читала-покупала разные книги: «Авеста», «Ригведа». Благо время для чтения было. В сентябре девяностого устроилась сутки-трое вахтером в организацию, названия которой не помню. Зато помню, где располагалась: в Подсосенском переулке, в здании бывшего зимнего сада купца Саввы Морозова. Двухэтажное милое здание, кое-как, по тем временам — героически — подреставрированное. Вахтеру вменялось выдавать весь рабочий день ключи, следить за входом-выходом работников и посетителей, вести журнал посещений.
Храм Спаса на Крови. Фото С. Лиходеева
Церковь Введения во храм Пресвятой Богородицы. Бараши, Москва
А после девяти вечера, если сотрудники все ушли, обходить помещение и все двери проверять: заперты ли. Для студентки — самая работа. Но я-то не студентка, а вольный художник. И очень скоро стало понятно, что людям все равно, есть вольный художник или нет. Так независимость показала изнанку: ты независима, но ты теперь — почти на дне. Ни званий, ни статуса: сиди себе в углу, и тем будь довольна. Самолюбие, конечно, страдало.